быть разделенные, Вот судьбы пути, которые мне известны. Об этих словах Великая Чистота спросила у Безначального:

— Кто же из них прав, а кто не прав? Бесконечность ли со своим незнанием, или Недеяние со своим знанием?

— Незнание глубже, а знание мельче, — ответило Безначальное. — Незнание внутреннее, а знание — внешнее.

И тут Великая Чистота со вздохом сказала:

— Тогда незнание — это знание? А знание — незнание? Но кто же познает знание незнания?

— Путь неслышим, — ответило Безначальное, — если слышим, значит, не путь. Путь невидим: если видим, значит, не путь. Путь не выразить в словах; если выражен, значит, не путь. Кто познал формирующее формы бесформенное, понимает, что путь нельзя назвать.

— Те, кто спрашивают о пути, и отвечают о нем, не знают пути, — продолжило Безначальное. — Пусть даже спрашивающий о пути еще не слышал о нем. О пути нельзя спрашивать, на вопросы о нем нет ответа. Спрашивающий о том, о чем нельзя спросить, заходит в тупик. Отвечающий на то, на что нельзя ответить, не обладает внутренним знанием. Тот, кто, не обладая внутренним знанием, ожидает вопросов, заводящих в тупик, во внешнем не наблюдает вселенную, во внутреннем не знает первоначала. Вот почему таким не взойти на гору Союз Старших Братьев, не странствовать в великой пустоте.

* * *

Носильщик и Учитель с Тутового Двора были друзьями. Однажды, когда дождь лил целых десять дней, Носильщик сам себе сказал:

— Как бы с Учителем с Тутового Двора не случилась беда!

Он захватил с собой еду и отправился кормить друга. У самых ворот дома Учителя Носильщику послышался то ли плач, то ли пение. За ударом по струнам циня последовали слова:

«О отец! О мать! О природа! О люди!..»

Слабевший голос спешил допеть строфу.

— Почему пел ты такую песню? — войдя к нему, спросил Носильщик.

— Я искал того, — ответил Учитель, — кто довел меня до такой крайности, но не знаю — кто. Неужели отец и мать желали мне такой бедности? Небо ведь беспристрастно все покрывает, а земля беспристрастно все поддерживает. Неужели небо и земля были пристрастны ко мне, сделав меня бедным? Я искал, кто это сделал, но не мог никого найти. Значит, то, что довело меня до такой крайности, — судьба.

* * *

Учитель из Восточного Предместья спросил Чжуанцзы:

— Где находится так называемый путь?

— Повсюду, — ответил Чжуанцзы.

— Приведите пример, тогда лишь сумею понять.

— В муравье.

— А еще ниже?

— В куколе.

— А еще ниже?

— В черепице.

— А самое низкое?

— В моче и в кале.

Учитель из Восточного Предместья промолчал.

— Ваши вопросы, учитель, конечно, не были достойны сущности, — сказал Чжуанцзы. — Чтобы постичь путь, Вы спрашиваете, словно у надзирателя на рынке, как пинают свинью, <узнавая, насколько жирна>: чем ниже, тем яснее. Только Вам не обязательно приводить пример — нет вещи, которая бы пути избежала. Таков истинный путь, таковы же и слова о великом. Есть три слова: чжоу, бянь, сянь. Звучат они различно, а сущность одна, они обозначают одно «повсюду». Попытаемся вместе странствовать по дворцу Нигде, и суждениям о единстве общего не будет конца и предела. Попытаемся вместе с Недеянием стать простыми и спокойными, бесстрастными и чистыми, гармоничными и праздными! Отвлеклась бы от всего моя мысль, куда бы ни направилась, не знала бы предела, уходила бы, возвращалась и не знала бы, где остановиться. И я бы уходил и возвращался, не ведая, где она закончится, бродил бы по необъятным пространствам, вступил бы в область великого познания и не ведал бы, как его исчерпать. Вещество в вещах не отграничено от вещей, но вещи обладают пределом, так называемой границей вещи. Предел же беспредельного — это бесконечность конечного. Мы говорим о наполненном и пустом, об увядании и смерти. Для пути же наполненное не наполнено, пустое не пусто. Начало и конец для него не начало и конец; скопление и распад для него не скопление и не распад.

* * *

Чжуанцы сказал Творящему Благо:

— Конфуций проповедовал шесть десятков лет, а в шестьдесят лет изменился. То, что вначале объявлял истинным, под конец объявил ложным. Он еще не понял, не отрицал ли пятьдесят девять лет то, что называет ныне истинным?!

— Конфуций полон желания трудиться, он преклоняется перед знаниями, сказал Творящий Благо.

— Конфуций от этого отказался, но о своем отказе еще не говорил, — сказал Чжуанцзы. — Слова Конфуция гласят: «Ведь человек получает от великой основы свои способности, а затем и разум, чтобы родиться, Когда поет, должен соблюдать тон, когда говорит, должен соблюдать правила. Если я пекусь о пользе и справедливости, то любовью и ненавистью, истинным и ложным покоряю лишь людские уста; а чтобы покорить людские сердца, должен решиться им противостоять и тогда определить установления Поднебесной. Увы! Увы! ведь мне этого не достичь».

* * *

Страж Границы Цветущего сказал Высочайшему:

— Ах, мудрый человек! Разреши мне, мудрый человек, пожелать тебе долгой жизни!

— Отказываюсь! — ответил Высочайший.

— Пожелаю тебе, мудрому человеку, богатства!

— Отказываюсь!

— Пожелаю тебе, мудрому человеку, много сыновей!

— Отказываюсь!

— Долголетия, богатства, многих сыновей жаждет каждый. Почему же только ты один не жаждешь? — спросил Страж.

— Много сыновей — много тревог, — ответил Высочайший. От богатства много хлопот, а от старости — поношение. С помощью этих трех благ не взрастить добродетели, поэтому и отказываюсь.

— Сначала я принял тебя за мудрого человека, — сказал Страж, — а теперь вижу, ты благородный муж. Природа породила тьму людей, им необходимо дать занятие. Если иметь много сыновей и каждому дать занятие, откуда возьмутся тревоги? Если имеешь богатство, пусть люди его поделят, какие же будут хлопоты? Ведь мудрый человек живет, точно перепел, питается, словно птенец, передвигается подобно птице, не оставляя следов. Когда в Поднебесной нет пути, мудрый в праздности укрепляет добродетель. Если за тысячу лет ему жить надоест, он улетает к бессмертным, оседлав белое облако. Туда, в обитель предков, нет доступа трем бедам. Но если телу ничто не причинит вреда, откуда же возьмется поношение? — И Страж пошел прочь.

— Дозвольте спросить… — начал, следуя за ним, Высочайший.

— Изыди! — ответил ему Страж.

* * *

Ян Чжу на юге достиг местности Пэй, и когда Лаоцзы странствуя на запад, пришел в Цинь, встретил его на подступах — в Лян.

Посредине дороги Лаоцзы подъял взор к небу и вздохнул:

— Прежде думал, что тебя можно научить, ныне же вижу, что нельзя.

Ян Чжу промолчал. Когда же вошли в харчевню, Ян Чжу подал Лаоцзы воду для умывания и полоскания рта, полотенце и гребень. Оставив туфли за дверями, подполз к нему на коленях и заговорил:

— Недавно учитель подъял взор к небу, вздохнул и сказал: «Прежде думал, что тебя можно научить, ныне же вижу, что нельзя», Мне, ученику, хотелось попросить объяснения, но не осмелился, ибо учитель сказал и продолжал путь без отдыха. Ныне же у учителя есть свободное время. Дозвольте мне задать вопрос: в чем моя вина?

— У тебя самодовольный взгляд, у тебя хвастливый взгляд. С кем сумеешь жить вместе? Ведь и «чистейшая белизна кажется запятнанной, совершенное достоинство кажется недостаточным!» — ответил Лаоцзы.

— Почтительно слушаюсь! — сказал Ян Чжу со всем уважением, изменившись в лице.

Прежде Ян Чжу в харчевне приветствовали женщины, хозяин приносил ему циновку, хозяйка подавала полотенце и гребень, сидевшие уступали место на циновке, гревшиеся давали место у очага. Когда же он вернулся, постояльцы стали спорить с ним за место на циновке.

* * *

Цзэнцзы дважды служил, и чувства его дважды менялись. Он сказал:

— Я служил при жизни родителей, получал лишь три фу, а сердце радовалось. Потом получал три тысячи чжунов, но не посылал родителям, и сердце мое печалилось. Ученики спросили у Конфуция:

— Можно ли такого, как Цзэнцзы, считать невиновным в корысти?

— Была корысть. Разве свободный от корысти предавался бы печали? Такой смотрел бы на три фу или на три тысячи чжуанов, как пташка на пролетающего перед ней комара.

* * *

Конфуций обратился к Лаоцзы:

— Ныне, на досуге, дозвольте задать вопрос: в чем истиный путь?

— Строго воздерживайся и освобождай свое сердце, очисти до белизны снега свой разум, разбей свое знание. Ведь путь глубок, его трудно выразить в словах. Поведаю тебе о его очертаниях, — ответил Лаоцзы. — Светлое-светлое рождается из темного-темного; обладающий порядком рождается из бесформенного. Духовное — из пути, телесное — из мельчайшего семени, а все вещи друг друга порождают с помощью телесной формы. Поэтому обладающие девятью отверстиями рождаются из чрева, обладающие восемью отверстиями — из яйца. Их появление не оставляет следов, их исчезновение не имеет границ: нет ни ворот, ни жилищ, а лишь открытое со всех четырех сторон величайшее пространство. У того, кто это постиг, руки и ноги становятся крепкими, ум — проницательным, слух — тонким, зрение — острым. Он мыслит без усилий, откликается всем вещам без ограничений. Небо не может не быть высоким, земля не может не быть широкой, солнце и луна не могут не двигаться, вся тьма вещей не может не расцветать — не таков ли естественный путь каждого? К тому же, мудрый определил, что многознающий вряд ли обладает знанием, а красноречивый вряд ли обладает прозорливостью. Определение мудрого сохранится: ведь прибавляй к нему не прибавишь, убавляй от него — не убавишь. Глубочайший, он подобен океану, величайший, он кончится, возвратившись к началу. Держаться вне всей тьмы вещей, вмещая их неистощимую способность к движению, — таково учение благородного мужа. Вместе со всей тьмой вещей исчерпывать способности и не истощаться — таков этот путь. В Срединных царствах есть человек, который не подвержен ни силе жара, ни силе холода, обитает между небом и землей. Только временно он человек и скоро вернется к своему предку. Если наблюдать за ним с самого начала, с рождения, увидим вещь студенистую, обладающую голосом. Есть ли какое-либо различие между тем, проживет ли долго, умрет ли преждевременно? Ведь речь идет всего лишь о мгновенье! Стоит ли рассуждать о том, кто был идеальным, а кто порочным — Высочайший или Разрывающий на Части?

* * *

Среди учеников Лаоцзы был Гэнсан Чу. Овладев во многом учением Лаоцзы, он поселился на Севере на горе Опасное Нагромождение. Прогнал тех рабов, которые блистали знаниями, отослал тех наложниц, которые кичились милосердием; остался с грубыми и некрасивыми, опирался лишь на старательных, хлопотливых. Прожил три года, и на горе Опасное Нагромождение собрали богатый урожай.

Тут жители горы стали друг другу говорить:

— Когда