имело то,
что этот ведущий интеллектуальный слой никогда не
носил клерикального характера, как в христианстве
или исламе, а также у еврейских раввинов, индийских брахманов, древнеегипетских жрецов, египетских или индийских писцов. Хотя он и возник из обучения ритуалам, тем не менее это было образование
для знатных мирян. «Книжники» феодальной эпохи,
официально именовавшиеся тогда бо ши («живые библиотеки»), были прежде всего знатоками ритуала.
В отличие от Индии, они не происходили ни из родов
благородных жрецов (как рода риши в «Ригведе»), ни
из гильдий колдунов (как, вероятно, брахманы «Атхарваведы»), а в основном являлись отпрысками феодальных семей. Чаще всего это были младшие сыновья, получившие книжное образование, по крайней
мере освоившие грамоту; их социальное положение
основывалось на этом знании грамоты и литературы.
Уже в феодальную эпоху книжники не были закрытым наследственным сословием, в отличие от брахманов: несмотря на сложность китайской системы
письменности, овладеть грамотой мог и плебей, на
1 «Юй цзуань тун цзянь ган му», с. 417·
224которого также распространялся престиж книжной
учености. Ведическое образование с глубокой исторической древности основывалось на передаче знаний из
уст в уста и отвергало письменную фиксацию традиции, что характерно для всякого искусства профессиональных магов. В отличие от него, в Китае письменность в виде ритуальных книг, календаря и хроник
восходит к доисторическим временам.1 Уже в ранней
традиции древние письмена считались магическими
объектами,2 а знавшие грамоту — носителями магической харизмы. Такое отношение к ним сохранялось
и позже. Но их престиж был связан не с харизмой об-
1 Это оспаривает такой признанный авторитет, как фон
Ростхорн: Rosthorn A. von. The Burning of the Books // Journal of
the Peking Oriental Society. Vol. IV. Peking, 1898. P. 1 ff. Он верит
в устную передачу священных текстов вплоть до эпохи Хань,
т. е. до того времени, когда она действительно господствовала
в древней Индии. Неспециалисту здесь трудно судить, поэтому позволю себе лишь высказать следующее: по крайней мере,
хроники не могут основываться на устной традиции — как показывают расчеты солнечных затмений, они восходят ко II тысячелетию. А если мнение выдающегося знатока распространить
на то, что выходит за рамки ритуальной литературы (особенно
записанной в поэтической форме), то с ним так же плохо согласуется очень многое из того, что известно об архивах правителей, значении письма и письменном характере сношений между
книжниками (что обычно считается достоверным). Конечно,
последнее слово здесь могут сказать только специалисты-синологи, и критика со стороны неспециалиста была бы самонадеянностью. Почти повсюду принцип строго устной традиции
распространялся лишь на харизматическое откровение и его
харизматическое комментирование, но не на поэзию и дидактику. Очень древний возраст письменности проявляется не только
в ее образной форме, но и в ее порядке: вертикальные колонки,
разделенные линиями, указывают на их происхождение из соединенных пазами бамбуковых пластин. Древнейшие «контракты» являлись соединенными пазами бамбуковыми дощечками
или веревкой с узлами: изготовление каждого контракта и всех
актов в двух экземплярах, видимо, обоснованно считается пережитком этого (Конради).
2 Это объясняет довольно раннюю с точки зрения истории
развития стереотипизацию письменности, сохраняющуюся еще
и сегодня.
225ладателя колдовской магической силы, а с самим знанием письма и литературы и, вероятно, изначально
с астрологическими знаниями. Они не должны были,
подобно магам, с помощью колдовства помогать частным лицам, например — лечить больных. Для этого
существовали специальные профессии. Как и повсюду, действенность магии подразумевалась сама собой.
Но когда затрагивались интересы сообщества, на духов воздействовали его представители: император как
высший понтифик и князья — от имени политического
сообщества, а главы родов и отцы — от имени семей.
С древнейших времен влияние на судьбу сообщества,
прежде всего на урожай, осуществлялось рациональным образом — посредством регулирования воды. Поэтому правильный «порядок» управления изначально
являлся основным способом влияния на мир духов.
Наряду с письмом как средством познания традиции,
для понимания небесной воли было необходимо знать
календарь и астрономию, прежде всего — dies fasti и
nefasti;1 сам статус книжников, вероятно, также возник из сана придворного астролога.2 Только грамотные были способны познавать этот значимый с точки
зрения ритуала (изначально, видимо, и с точки зрения
гороскопа) порядок и в согласии с ним давать советы
политическим властям. В хрониках3 приводится анекдот, в котором наглядно показаны последствия этого.
В феодальном государстве Вэй за место первого ми-
1
Дни, подходящие и не подходящие для общественных дел
(лат.). — Примеч. перев.
2
Шаванн переводит в «Ши цзи» тайшилин как «великий астролог» вместо обычного «придворный хронист»: Chavannes E. Le Traite sur les sacrifices Fong et Chan de Se-ma Ts’ien,
traduit en francais // Journal of the Peking Oriental Society. III. ?.
1890. P. IV. Позже, уже в новейшее время, некоторые представители книжной образованности были резкими противниками
астрологии.
3 Tschepe P. A. Hist, du R. de Han // Var. Sinol. 31. Schanghai.
1910. P. 48.
226нистра конкурировали книжник и опытный полководец (У Ци, считающийся автором руководства по правильной с точки зрения ритуала военной стратегии).
После назначения первого между ними разгорелся
жаркий спор: книжник охотно признает, что не может
ни вести войны, как полководец, ни справиться с подобными политическими задачами, и после того, как
полководец объявил себя более квалифицированным
для занятия этой должности, сообщает ему, что династии угрожает революция. Полководец сразу признает,
что предотвратить ее сможет скорее книжник. Только
грамотный знаток древней традиции был ритуально
и политически компетентен в правильном внутреннем порядке управления и в правильном для харизмы правителя способе ведении жизни. Таким образом,
обученные ритуалу китайские книжники-политики
в первую очередь ориентировались на проблемы внутреннего управления, чем резко отличались от еврейских пророков, интересовавшихся в основном внешней
политикой, хотя они также участвовали в борьбе своих правителей за политическое могущество и лично
руководили их дипломатией в качестве княжеских секретарей и канцлеров.
Постоянная ориентация на проблемы «правильного» государственного управления обусловила значительный политико-практический рационализм интеллектуального слоя феодальной эпохи. В отличие
от строгого традиционализма позднейшего времени,
в хрониках книжники иногда предстают смелыми
новаторами.1 Они безмерно гордились своей образо-
1
В IV веке до н. э. сторонники феодального порядка, прежде всего — заинтересованные в его сохранении княжеские
роды, выступили против запланированной бюрократизации
в государстве Цинь, поскольку «древние улучшали народ посредством воспитания, а не изменениями в управлении» (что
вполне созвучно позднейшим теориям конфуцианской ортодоксии). На что новый министр-книжник Шан Ян заметил совсем
227ванностью1 и почитались правителями2 — по крайней
мере, если судить по хроникам. Отныне уникальность
слоя книжников заключалась в тесной связи с патримониальными правителями, которым они служили.
Такая связь существовала изначально, хотя происхождение книжников скрыто от нас в темном прошлом.
Видимо, они являлись китайскими авгурами, положение которых определялось понтификальным, цезарепапистским характером императорской власти.
Об этом говорит характер литературы, состоявшей из
официальных хроник, магически действенных военных и жертвенных песнопений, календаря, ритуальных и церемониальных книг. Знания книжников придавали государству характер церковного ведомства.
В своей литературе они разработали понятие «должности», прежде всего — этос «служебного долга» и
«общественного блага».3 Если верить хроникам, книжники с самого начала были противниками феодализма и выступали за организацию государства в виде
ведомственных учреждений. Это вполне понятно, поне по-конфуциански: «Обычный человек живет согласно традиции, но ее создают высшие духи; обряды не дают никаких
указаний для внеобыденного; высший закон — благо народа»,
и правитель согласился с ним: Tschepe P. A. Hist, du R. de Tsin.
P. 118. Вполне вероятно, что в ходе составления и чистки хроник
конфуцианская ортодоксия очень сильно затушевывала эти черты в пользу традиционализма, признанного впоследствии правильным. С другой стороны, не стоит принимать за чистую монету сообщения о поразительном почитании древних книжников.
1
Хотя наследный принц государства Вэй сошел с колесницы
и многократно приветствовал придворного книжника-выскочку,
он не получил ответного приветствия. На вопрос: «Кто может
гордиться — богатые или бедные?», тот ответил: «Бедные», объяснив это тем, что в любой момент может найти себе применение при другом дворе. А другой книжник пришел в ярость из-за
того, что при назначении на пост министра ему предпочли брата правителя. (Tschepe P. A. Hist, du R. de Han. P. 43).
2
Правитель государства Вэй стоя слушал доклад придворного книжника, ученика Конфуция (там же).
3 См.: Tschepe Р. A. Hist, du R. de Tsin. P. 77.
228скольку с точки зрения их интересов управлять должен был лишь тот, кто лично квалифицировал себя
посредством книжного образования.1 С другой стороны, они могли позволить себе предлагать правителям
единоличное военное правление (а также производство оружия и строительство крепостей) в качестве
способа стать «господином своих земель».2
Прочная связь со службой правителю, возникшая
во время борьбы с феодальными силами, отличает сословие китайских книжников как от древнеэллинского, так и от древнеиндийского светского образования
(кшатриев) и сближает его с брахманами. От последних книжники все же сильно отличаются, с одной
стороны, ритуальным подчинением цезарепапистскому понтифику, а с другой — отсутствием кастового деления. Изменился характер отношения к самой
должности. В эпоху феодальных государств различные дворы конкурировали за услуги книжников, а те
пытались приобрести власть и собственность,3 где это
было выгоднее всего. Возникло целое сословие бродячих «софистов» (цэши), напоминающее странствующих рыцарей и ученых западного Средневековья.
Также встречались книжники, принципиально не занимавшие должностей. Это свободно перемещавшееся сословие книжников являлось носителем конкурирующих философских школ, как в Индии, античной
1
Наследуемость министерских должностей рассматривалась книжниками как порочная с точки зрения ритуала (там
же). Когда правитель государства Чжао поручил своему министру найти подходящую землю в качестве лена для многих заслуженных книжников, тот, несмотря на троекратное напоминание, трижды отвечал, что пока не нашел достойной их. Лишь
после этого правитель понял его и сделал их чиновниками:
Tschepe P. A. Hist, du R. de Han. P. 54-55.
2 См. место, где об этом спрашивает правитель царства У:
Tschepe P. A. Hist, du R. de U. // Var. Sinol. 10. Schanghai, 1891.
3 Об этой цели книжников в хрониках сообщается как о само собой разумеющемся.
229Элладе или у монахов и ученых Средневековья. Тем
не менее само книжное сословие считало себя единым носителем общей сословной чести,1 единственным носителем единой китайской культуры. В целом
именно служба правителю в качестве нормального
или по крайней мере желательного источника дохода и сферы деятельности отличала это сословие от
философов античности и даже от мирского образования в Индии (основные цели которого не были связаны с занятием должностей). И Конфуций, и Лао-Цзы
были чиновниками, пока не стали свободными учителями и писателями, и эта связь с государственной
(«церковно-государственной») должностью оставалась
основополагающей для духовности этого слоя. Подобная ориентация становилась все более важной и единственной. В едином государстве исчезла конкуренция
правителей за книжников. Наоборот, теперь книжники и их ученики конкурировали за имеющиеся должности, что не могло не привести к возникновению
единой ортодоксальной доктрины, соответствовавшей
данной ситуации. Ею и стало конфуцианство. Поэтому вместе с распространением кормлений в китайском
государстве исчезло существовавшее ранее свободное
духовное движение среди книжников. Этот процесс
получил ускоренное развитие уже в то время, когда
появились хроники и большинство систематических
сочинений книжников и когда были «вновь обнаружены» уничтоженные Шихуан-ди священные книги,2 которые отныне — отредактированные, отретушированные и откомментированные книжниками — получили
1
Когда наложница правителя высмеяла книжника, все
остальные книжники бастовали до тех пор, пока она не была
казнена: (Tschepe P. A. Hist, du R. de Han. P. 128).
2 Это событие напоминает «обнаружение» священного закона у евреев при Иосии. Живший в то время
