понимался пантеистически как принцип блага — отстаивалась
с XI века ортодоксальной школой комментаторов, но, видимо,
не очень логически последовательно. В остальном считается,
что уже Конфуций верил в опиравшуюся на астрологию космогонию (пять элементов сменяют друг друга в образе древних
правителей), которую отстаивал Сыма Цянь: Chavannes ?. Paris,
1895. P. CXLIII.
282хотя в рамках его учения развивалась даже космогония. Не менее скромными были научные притязания
этой школы. Развитие математики, познания в которой некогда достигали уровня тригонометрии,1 быстро
прекратилось, не получив поддержки.2 Сам Конфуций
явно ничего не знал о точности вычислений равноденствия, давно достигнутой в Передней Азии.3 Связанная
с тайным знанием должность придворного астронома
(т. е. составителя календаря, которого следует отличать от придворного астролога, одновременно являвшегося хронистом и самым влиятельным советником)
передавалась по наследству; однако и в этой области
вряд ли были накоплены сколь-нибудь значительные
знания, что видно по большому успеху иезуитов, использовавших европейские инструменты. Естественные науки оставались в целом чисто эмпирическими.
От древнего труда по ботанике (и фармакологии) сохранились лишь цитаты. Историческим дисциплинам было выгодно почтение к древности. Археологические достижения в X и XII веках, видимо, были на
уровне, которого вскоре достигло искусство составления хроник. Сословие профессиональных юристов
для занятия должностей безуспешно попытался создать Ван Аныни. В любом случае именно ортодоксальное конфуцианство не интересовалось никакими
1 Спорным остается то, что в VI веке китайская арифметика якобы знала порядок чисел. См.: Edkins J. Local value in Chin.
Arithm. Not. // Journ. of the Peking Or. Soc. I, N 4. P. 161 f, — здесь
эти знания возводятся к Вавилону (?). В XIX веке использовался
абак, в котором значение числа обозначалось шариком.
2
Тем не менее среди девяти новых дисциплин дополнительного экзамена, который отчасти проходили с целью получения
повышения, а отчасти для страховки на случай разжалования,
вплоть до настоящего времени в качестве экзаменационного
предмета присутствовала математика.
3 См.: Eitel ?. J. China Review XVIII. P. 266. О вавилонском
происхождении древнекитайской культуры также утверждается
в сочинении: Lacouperie Т. de. Western Origin of the ancient Chin,
civil. London, 1894.
283иными предметами, помимо чисто антикварных или
чисто практических.
Принципиальное отношение конфуцианцев к магии
было следующим: они не сомневались в реальности
магии, как и евреи, христиане и пуритане (ведьм сжигали даже в Новой Англии). Однако магия не имела
для них никакого значения спасения, и это было определяющим. Если у раввинов существовал принцип, согласно которому «для Израиля планеты не имеют значения», т. е. для набожного человека астрологическая
детерминированность бессильна против воли Яхве, то
в конфуцианстве действовал схожий принцип: магия
бессильна против добродетели, а живущий согласно
классическим заповедям не должен опасаться духов,
так как лишь пороки (вышестоящих) дают им силу.
Конфуцианству была совершенно чужда созерцательность буддийского святого и его даосских подражателей. Согласно традиции, Учитель не без полемической остроты, направленной против мистического
даосизма Лао-цзы, отвергал идею «жить скрытно и
совершать чудеса, чтобы потом снискать посмертную
славу у последующих поколений». При этом отношение к некоторым из великих мудрецов прошлого, по
преданию, удалившихся от мира, было несколько изворотливым: уходить в отшельники можно только
из плохо управляемого государства. Впрочем, иногда
Учитель провозглашал дар предвидения будущего наградой за совершенную добродетель — видимо, это
единственное его высказывание, указывающее на мистические основания. Однако если посмотреть внимательнее, то видно, что речь идет лишь о способности
правильно толковать предзнаменования, т. е. не отставать от профессиональных жрецов-предсказателей.
Как уже упоминалось, единственная распространенная по всему миру «мессианская» надежда на появление в будущем идеального императора была народного
происхождения (его приходу должен был предшество-
284вать позаимствованный из сказок Феникс);1 конфуцианство ни отвергало, ни затрагивало ее. Вещи этого
мира интересовали его такими, какими они были на
самом деле.
Получивший конвенциональное образование будет участвовать в древних церемониях со всей надлежащей почтительностью, вежливостью и изяществом — точно так же, как он осуществляет все свои
действия, включая физические жесты и движения,
т. е. согласно сословным устоям и заповедям. «Пристойность» — основополагающее конфуцианское понятие! Источники охотно описывают то, как Учитель
в самых сложных с точки зрения этикета ситуациях
умел светски приветствовать всех в соответствии с их
рангом и при этом вести ?.ебя с совершенной элегантностью. Гармонично уравновешенный в себе и в своих
отношениях с обществом «высший» или «княжеский»,
«благородный человек» (это центральное понятие, постоянно встречающееся в приписываемых Учителю
высказываниях) в любом общественном положении —
хоть высоком, хоть низком — ведет себя именно так,
нисколько не теряя своего достоинства. Для него характерны контролируемое спокойствие и корректный
вид, изящество и достоинство, подобающие церемониально упорядоченному придворному салону. Таким
образом, в отличие от страсти и хвастовства феодального воина в древнем исламе, ему свойственны бодрое
самообладание, самонаблюдение, осторожность и прежде всего — подавление страстей, которые в любой
форме, даже в форме радости, нарушают равновесие
в душе и душевную гармонию, являющуюся источником всякого блага. Целью здесь было не избавление
от всего, как в буддизме, а избавление от всех иррациональных желаний, но не ради спасения от мира, как
1 См.: Schih Luh Kuoh Kiang Yu Tschi / Ubersetzt von Michels.
P. XXI (примечания к комментарию).
285в буддизме, а ради включенности в мир. Идея спасения полностью отсутствовала в конфуцианской этике.
Конфуцианец не желал быть «спасенным» ни от переселения души, ни от потусторонней кары (они не были известны конфуцианству), ни от жизни (которую
он принимал), ни от данного социального мира (шансами которого он рассчитывал с умом воспользоваться
посредством самообладания), ни от зла или первородного греха (о котором ничего не знал), ни от чего-то
иного, кроме одного — от постыдного варварства общественной грубости. И «грехом» он мог считать только нарушение основного социального обязательства —
почтительности.
Если феодализм основывался на понятии чести, то
патримониализм — на почтительности как важнейшей
добродетели. С первым была связана вассальная верность ленника, со второй — подчинение господского
слуги и чиновника. В этом различии не было противоречия, а скорее смещение акцентов. Западный вассал
также «рекомендовал» себя и, подобно японскому леннику, был обязан быть почтительным. Лично свободный чиновник также имеет сословную честь, которая
может считаться мотивом его действий, — как в Китае, так и на Западе, — в отличие от Передней Азии и
Египта, где чиновниками становились рабы. Именно
отношение офицера и чиновника к монарху повсюду
сохраняет некоторые феодальные черты. Даже сегодня их признаком является личная клятва. Именно эти
элементы официальных отношений стремятся подчеркнуть монархи в династических интересах, а чиновники — в сословных. Китайской сословной этике
в значительной мере еще была присуща память о феодализме. Почтительность (сяо) по отношению к сюзерену упоминается наряду с почтительностью по отношению к родителям, учителям, старшим в служебной
иерархии и должностным лицам вообще — поскольку
сяо по отношению ко всем ним носило принципиально
286один и тот же характер. По сути, ленная верность была перенесена на отношения патроната внутри чиновничества. И верность носила принципиально патриархальный, а не феодальный характер. Как постоянно
подчеркивалось, безграничное почтение детей перед
родителями1 — абсолютно первичная из всех добродетелей. В случае конфликта приоритет оставался
за отцом.2 В одном из изречений Учителя содержится похвала высокопоставленному чиновнику, который
продолжал допускать явные злоупотребления из почтения к отцу, допускавшему их на той же должности, чтобы не выдать его, — в отличие от одного места
в «Шу цзин», где император передает должность отца
сыну, чтобы он смог исправить отцовские упущения.3
Для Учителя никакое действие мужа не подтверждало [его добродетельность] так, как его скорбь по своим
родителям. Совершенно понятно, что в патримониальном государстве для чиновника — а Конфуций был некоторое время министром — детская почтительность,
1
В том числе по отношению к матери. В 1882 году сын, находившийся в состоянии опьянения, избил бранившую его мать.
Она обратилась за помощью к мужчинам, приказав им связать и
заживо похоронить сына, несмотря на настоятельные просьбы
всех участников. Ее сообщники были наказаны за формально
неправильное поведение, но тут же помилованы. О наказании
матери речь вообще не шла (рескрипт опубликован в «Peking
Gazette» от 13 марта 1882 года).
2
Даже перед подчинением правителю. В феодальную эпоху один чиновник по приказу правителя должен был схватить
и арестовать собственного сына за измену. Он отказался сделать это, как и чиновник, который должен был арестовать отца
за его неподчинение. После этого отец совершил самоубийство,
и вину за этот грех традиция возложила на правителя (Tscheре Р. А. а. а. О. Р. 217).
3 Ср. с напечатанным в «Peking Gazette» от 8 июня 1896 года докладом о ходатайстве сына командира, отправленного за
трусость в войне с Японией на принудительные работы в западную часть страны: он просил разрешения взять на себя отбывание наказания вместо заболевшего от тягот и лишений отца или
выкупить его за 4000 таэлей. Доклад был передан императору
с указанием на похвальную почтительность просителя.
287перенесенная на все отношения подчинения, была той
добродетелью, из которой вытекали все остальные; ее
наличие было проверкой и гарантией исполнения высшего сословного долга бюрократии — безоговорочной
дисциплины. В военной области в Китае уже в доисторические времена сражающихся героев сменила дисциплинированная армия, что имело огромное социологическое значение. Вера в силу дисциплины во всех
сферах, зафиксированная в очень древних анекдотах,
полностью утвердилась уже у современников Конфуция. «Непочтительность хуже низменных нравов»,
поэтому «экстравагантность» — под которой имелось
в виду хвастливое расточительство — хуже бережливости. С другой стороны, у образованного человека
бережливость ведет к «низменным», т. е. плебейским
нравам, поэтому тоже не может оцениваться положительно. Очевидно, что, как и в любой сословной этике,
отношение к экономическому является здесь проблемой потребления, а не проблемой труда. Для «высшего» человека не имеет смысла изучать ведение хозяйства, собственно, это даже не приличествует ему.
Но не из-за принципиального неприятия богатства
как такового. Напротив, в хорошо управляемом государстве стыдятся своей бедности, а в плохо управляемом — своего богатства (нечестно приобретенного
благодаря занимаемой должности). Оговорки касались
лишь озабоченности обогащением. Экономическая литература была литературой мандаринов. Как и всякая
чиновническая мораль, конфуцианская мораль также
прямо и косвенно осуждала участие чиновников в получении доходов как этически сомнительное и противоречащее сословной этике. И это осуждение усиливалось в той мере, в какой чиновник — жалованье
которого не только было небольшим, но к тому же, как
и в античности, преимущественно состояло из натуральных выплат — фактически был вынужден использовать свое служебное положение. Однако в рамках
288этой утилитаристской этики, которая не ориентировалась ни на феодализм, ни на аскезу, так и не возникло каких-либо принципиально антихрематистических теорий. Напротив: конфуцианство создало очень
по-современному звучащие теории спроса и предложения, спекуляции и прибыли. В отличие от Запада,
рентабельность денег (ссудный процент по-китайски,
как и по-гречески, означает «ребенок» капитала) считалась чем-то само собой разумеющимся, а теория,
видимо, ничего не знала об ограничении процентной
ставки (хотя в императорских статутах осуждались
определенные виды «ростовщичества»). Главное —
чтобы капиталист как частный интересант не становился чиновником. Человек, получивший книжное
образование, должен был лично держаться подальше
от хрематистики. А социальные сомнения, которые вызывало стремление к наживе как таковое, в основном
имели политическую природу.
Жажда наживы рассматривалась Учителем в качестве источника социальных беспорядков. Здесь явно имелся в виду типичный докапиталистический
классовый конфликт между интересами скупщиков
и монополистов и интересами потребителей. При
этом конфуцианство, естественно, преимущественно ориентировалось на защиту потребления. Однако
ему была совершенно чужда враждебность к экономической выгоде. Так же
