Сайт продается, подробности: whatsapp telegram
Скачать:TXTPDF
Хозяйственная этика мировых религий: конфуцианство и даосизм

результате пророчества или пропаганды спасения

возникала религиозная община, то забота о регламентации жизни сначала оказывалась в руках харизматически квалифицированных преемников, учеников

и апостолов пророка или спасителя. В определенных,

часто повторяющихся условиях, которые мы здесь

не будем рассматривать, она попадала в руки наследственной или служебной иерократии, тогда как сам

пророк или спаситель, как правило, боролся со старыми иерократическими силами — колдунами или священниками, противопоставляя их освященному традицией сану свою личную харизму и стремясь сломить

их власть или подчинить себе.

Как следует из всего сказанного, религии пророков и спасителей в большинстве исторически важных

случаев находились не только в очень острых (что са-

404моочевидно в рамках принятой терминологии), но и

в продолжительных напряженных отношениях с миром и его порядками. Уровень напряженности зависел от того, являлись ли они подлинными религиями

избавления, что вытекало из смысла избавления и из

сущности пророческого учения о спасении, особенно

если оно развивалось в направлении рациональной

этики, ориентированной на внутренние религиозные

средства спасения. Говоря обычным языком, этот уровень повышался по мере того, как из «ритуализма»

сублимировалось «религиозное убеждение». Напряжение росло в той мере, в какой рационализация и сублимация внешнего и внутреннего обладания (в самом

широком смысле) усиливались «мирскими» благами.

Рационализация и сознательная сублимация отношений человека к обладанию внешними и внутренними,

религиозными и мирскими благами подталкивали

к осознанию внутренних закономерностей различных

сфер, а тем самым и к напряженности между ними,

скрытой для изначального непосредственного отношения к внешнему миру. Это — самое общее и очень важное для истории религии следствие того, что обладание (мирскими и внемирскими) благами развивалось

в направлении рационального, сознательно достигаемого и сублимированного посредством знания. Проясним на примере ряда этих благ типические явления,

которые в каком-либо виде встречаются в различных

религиозных этиках.

Если пророчество избавления создавало общины

на чисто религиозной основе, то первой силой, с которой оно вступало в конфликт, была естественно

возникшая родовая общность, опасавшаяся утратить

свое влияние. Кто не может отречься от членов своей семьи, отца и матери, тот не может стать учеником Иисуса: «Не мир пришел Я принести, но меч»

(Мф. ю:34)> — сказано в этой (и только в этой) связи.

Конечно, подавляющее большинство религий также

405регламентировало мирские отношения почитания.

Но то, что спаситель, пророк, священник, духовник и

брат по вере в конечном счете должен был стать для

верующего ближе, чем биологические родственники и

супруги, становилось тем более самоочевидным, чем

шире и глубже понималась цель избавления. Даже относительным обесцениванием данных отношений и

разрушением привязанности к магии и исключительности родовых связей пророчество создавало новое

социальное сообщество — прежде всего там, где оно

превратилось в сотериологическую общинную религиозность. Внутри него развивалась этика религиозного братства. Сначала чаще всего просто перенимались

принципы социально-этического поведения в «соседском союзе» — в сообществах односельчан, сородичей,

членов одного цеха, участников военного и морского похода, охотников. В них действовали два элементарных принципа: ?) дуализм внутренней и внешней

морали; а применительно к внутренней морали — 2)

простая реципрокность: «Как ты относишься ко мне,

так и я — к тебе». Применительно к экономике отсюда вытекал принцип братской помощи попавшему

в беду, ограниченный рамками внутренней морали:

бесплатное пользование предметами, беспроцентная

ссуда, долг гостеприимства и поддержка неимущих

со стороны состоятельных и знатных, безвозмездный

труд на земле соседа или господина в обмен на содержание. И все это согласно, конечно, не рационально

просчитанному, но эмоционально понятному принципу: то, что сегодня требуется тебе, завтра может

потребоваться мне. Поэтому право торговаться (при

обмене и ссуде) и длительное закабаление (например,

вследствие задолженности) были ограничены внешней

моралью, действовавшей в отношении чужаков. Общинная религиозность перенесла эту древнюю экономическую соседскую этику на отношения с братьями

по вере. Помощь вдовам и сиротам, больным и обе-

406дневшим братьям по вере со стороны знатных и богатых, особенно их пожертвования, от которых зависели

как священные музыканты и маги, так и аскеты, стали основной заповедью всех этически рационализированных религий мира. В пророчествах избавления

конститутивным принципом взаимоотношений внутри сообществ было общее для всех последователей

страдание — действительное или постоянно грозящее им, внешнее или внутреннее. Чем рациональнее

и, с точки зрения этики убеждения, сублимированнее

понималась идея избавления, тем большую внешнюю

и внутреннюю значимость приобретали подобные заповеди, возникшие из этики реципрокности соседских

союзов. Во внешних отношениях они доходили до всеобщей братской любви, а во внутренних — до чувства

милосердия, любви к страждущему, к ближнему, к человеку и, наконец, к врагу. В рамках концепции мира

как места незаслуженного страдания границы религиозного союза и факт вражды представали следствием

несовершенства и порочности всего эмпирического,

порождавших само страдание. То же психологическое

воздействие оказывала эйфория, свойственная всем

видам сублимированного экстаза, поэтому все они, начиная с благоговейного умиления и заканчивая чувством непосредственной общности с богом, источали

безобъектный акосмизм любви. В религиях спасения

глубокое блаженство и акосмическая доброта героев

соединялись с милосердным знанием о природном несовершенстве как своей собственной сущности, так и

всего человечества. Правда, в остальном и психологическая окраска, и рационально-этическое толкование

этого внутреннего настроя могли различаться. Однако его этические требования всегда были направлены

на универсалистское братство, выходящее за пределы

любых социальных союзов, часто — включая свой собственный религиозный союз. Чем последовательнее

реализовывался этот принцип религиозного братства,

407тем жестче он сталкивался с мирскими порядками и

ценностями. И чем сильнее они, в свою очередь, были

рационализированы и сублимированы в соответствии

со своими закономерностями, тем непримиримее становился конфликт.

Отчетливее всего это проявилось в экономической

сфере. Самоочевидной целью всякого первоначального — неважно, магического или мистагогического — воздействия на духов и богов в интересах конкретных индивидов, наряду с долголетием, здоровьем,

почетом, продолжением рода и, возможно, лучшей

потусторонней судьбой, всегда было богатство. Это касается как элевсинских мистерий, так и финикийской

и ведической религии, китайской народной религии,

древнего иудаизма, древнего ислама и предсказаний

благочестивым индуистским и буддистским мирянам.

А сублимированная религия спасения и рационализированное хозяйство, напротив, оказывались во все

более напряженных отношениях друг с другом. Рациональное хозяйство — это деловое предприятие.

Оно ориентируется на выраженные в деньгах цены,

которые устанавливаются в ходе столкновения интересов людей на рынке. Без оценки в деньгах, т. е. без

подобной борьбы, невозможна никакая калькуляция.

Деньги — самое абстрактное и самое «безличное», что

есть в человеческой жизни. Поэтому чем больше космос современного рационального капиталистического

хозяйства следовал своим имманентным закономерностям, тем недоступнее для него становилась какаялибо мыслимая связь с этикой религиозного братства.

И это усиливалось по мере того, как он становился все

более рациональным и тем самым все более обезличенным. Отношения между господином и рабом можно было регулировать этически именно потому, что

это были личные отношения. Но это было невозможно — по крайней мере не в том же смысле и не с тем

же успехом — применительно к отношениям между

408меняющимися владельцами залоговых расписок и незнакомыми с ними, также меняющимися должниками

ипотечного банка, между которыми не было никакой

личной связи. А если бы такие попытки были предприняты, то это привело бы к тому, что мы обнаружили в Китае — к препятствиям для развития формальной рациональности, поскольку формальная и

материальная рациональность находились здесь в состоянии конфликта. Поэтому религии спасения — хотя

в них самих, как мы видели, была заложена тенденция

к своеобразному обезличиванию любви в духе акосмизма — с глубоким недоверием наблюдали за развитием экономических сил, столь же безличных и, пусть

и в ином смысле, специфически враждебных к братским отношениям. Их отношение к хозяйственной

жизни долгое время характеризовалось католическим

принципом «Deo placere non potest»,1 а привязанность

к деньгам и имуществу, несмотря на всю рациональную методику спасения, вызывала у них опасение, доходящее до отвращения.

Привязанность религиозных сообществ, их пропаганды и самоутверждения к экономическим средствам

и их приспособление к культурным потребностям и

повседневным интересам масс принуждали к компромиссам, лишь одним из примеров которых является

история запретов процентов. Но само это напряжение

в конечном счете было вряд ли преодолимо для подлинной этики спасения.

Этика религиозных виртуозов радикальнее всего

реагировала на напряженное отношение посредством

отказа от экономических благ. А избегающая мира

аскеза — посредством запрета индивидуальной собственности для монахов, которые должны были жить

лишь своим трудом, и посредством ограничения потребностей до абсолютно необходимого. При этом па-

1

Не может быть угодным Богу (лат.). — Примеч. перев.

409радокс рациональной аскезы, заключавшийся в том,

что она отвергала богатство, которое сама и создавала, осложнял жизнь монахам во все времена. Повсюду

храмы и монастыри становились центрами рационального хозяйствования.

Избегающее мира созерцание могло выдвинуть

лишь принципиально противоположный принцип: неимущий монах, которому труд мешает сосредоточиться на созерцательном спасении, должен питаться лишь

тем, что ему добровольно давали природа и люди

ягодами, кореньями и подаянием. Но и оно шло на

компромиссы, создавая приходы для сбора подаяния

(как в Индии).

Было только два пути принципиального и внутреннего преодоления этого напряжения. Во-первых,

парадокс пуританской этики профессионального призвания, которая в качестве религиозности виртуозов

отказалась от универсализма любви и рационально

опредметила всякое действие в миру как служение совершенно непонятной в конечном смысле, но лишь таким образом познаваемой позитивной божественной

воле и как проверку избранности к спасению. Тем самым она приняла в качестве богоугодного материала

для исполнения долга опредмеченный экономический

космос, который отвергался вместе с миром как тварный и порочный. В конечном счете это был принципиальный отказ от спасения как цели, достигаемой

действиями людей и достижимой для каждого, ради

необоснованной благодати, даруемой исключительно

в частном порядке. В действительности эта небратская

позиция уже не была подлинной «религией спасения».

Для последней братство могло означать только «доброту», точно соответствующую акосмической любви

мистика, когда уже ни о чем не спрашивают и вряд ли

интересуются человеком, которому жертвуют, когда

каждому случайно встретившемуся в пути и лишь изза того, что он встретился в пути, всегда дают рубаш-

4Юку, даже если просят плащтакой своеобразный уход

от мира в виде безобъектной жертвенности в отношении любого, но не ради человека, а чисто ради жертвенности как таковой, или, говоря словами Бодлера:

ради «святой проституции души».

Для последовательной этики братства столь же

острым должно было быть напряжение в отношении

мирских политических порядков. А для магической

религиозности и религии с функциональными богами

такой проблемы не существовало. Древний бог войны и бог, гарантировавший правовой порядок, были

функциональными богами, защищавшими несомненные повседневные блага. Местный, племенной и имперский боги защищали исключительно интересы

своих союзов. Они должны были бороться с другими

богами, как само сообщество боролось с другими сообществами, и именно в борьбе подтверждать свою

божественную силу. Проблема возникла с исчезновением границ в результате появления универсалистских религий, т. е. вместе с единым для всего мира

богом, и особенно остро там, где этот бог был богом

«любви» — в религии спасения на почве требования

всеобщего братства. Как и в экономической сфере, ее

острота усиливалась в зависимости от степени рационализации политического порядка. Государственный

бюрократический аппарат и встроенный в него homo

politicus,1 как и homo oeconomicus,2 ведут дела (включая наказание за беззаконие) предметно, «не взирая

на лица», «sine ira et studio»,3 без ненависти, а потому и

без любви, именно тогда, когда он следует идеальному

смыслу рациональных правил осуществления порядка государственной власти. В силу их обезличенности

он менее подвержен материальной этизации, чем па-

1

Политический человек (лат.). — Примеч. перев.

2 Экономический человек (лат.). — Примеч. перев.

3

Без гнева и пристрастия (лат.). — Примеч. перев.

411триархальные порядки прошлого (хотя, казалось бы,

должно быть наоборот), основанные на долге личного

почитания и конкретной личной оценки конкретного

случая именно «взирая

Скачать:TXTPDF

Хозяйственная этика мировых религий: конфуцианство и даосизм Даосизм читать, Хозяйственная этика мировых религий: конфуцианство и даосизм Даосизм читать бесплатно, Хозяйственная этика мировых религий: конфуцианство и даосизм Даосизм читать онлайн