же между носителями реальной политической власти и теми, кто контролирует общество (посредством капитала или традиций) дистанции нет, то конституционность режима — мнимая, она служит только интересам олигархии.
Необходимо, чтобы принципы, определяющие суть режимов, пользовались уважением, чтобы неукоснительно соблюдалась сама идея государственных институтов, чтобы дух, необходимый для функционирования этих институтов, воодушевлял если не сами народные массы, то хотя бы правящие меньшинства.
Наконец, важно, чтобы эти режимы были достаточно эффективными, а эффективность оценивается лишь по двум показателям. Первый: сохранение единства сообщества, какими бы многочисленными ни были в нем конфликты. Второй: обновление экономики — невзирая на склонность групп, сплоченных общностью интересов, сохранить старые порядки.
Рассмотрим варианты, связанные с риском распада режима: 1) на уровне политических институтов; 2) на уровне принципа приверженности интересам сообщества; 3) в связи с социальной инфраструктурой или, в более широком смысле, с задачами, стоящими перед режимами.
1. На уровне политических институтов
Вновь обратимся к Франции. В целом французы ныне более склонны принимать существующий режим, чем когда бы то ни было начиная с 1789 года. Возможно, причина — в усталости после стольких неудачных экспериментов. А ведь считается, что режим в опасности. Если это так, то лишь потому, что многие полагают, будто несовместимые с общим благом слабость и неустойчивость исполнительной власти обусловлены конституционными правилами и партийной системой. Режим, принимаемый в качестве законного, может оказаться под угрозой из-за собственных недостатков.
2. Разложение принципа
Слово «принцип» я использую в значении, предложенном Монтескье. Граждане перестают отвечать требованиям, которые предъявляет им режим. У них отсутствуют качества, необходимые для того, чтобы основанный на свободе режим продолжал существовать.
Какими должны быть граждане при конституционно-плюралистических режимах?
Оставим в стороне употребляемое Монтескье слово «добродетель»: общества, в которых мы живем, не могут быть добродетельными по Монтескье. В его понимании добродетель включает в себя стремление к равенству и умеренности, а это не имеет ничего общего с сущностью индустриальных обществ. Коммунистические или демократические общества не добродетельны и не могут быть таковыми. Их цель —
производить как можно больше и как можно лучше. Невозможно вообразить общество, назначение которого — производить как можно больше и при этом распределять как можно меньше. В условиях экономики, которая старается создать изобилие, нельзя рассматривать в качестве высшей ценности умеренность.
Очевидность этих положений сомнений не вызывает, хотя многие критики демократии настаивают, что добродетели современных демократий могут сводиться к добродетелям демократий античных.
Осталась единственная черта, роднящая старую и современную добродетель. Это — уважение к законам. При конституционно-плюралистических режимах граждане обязаны:
соблюдать законы, и в первую очередь Конституцию, коль скоро она одновременно регламентирует правила конфликтов в обществе и определяет основы единства;
воодушевлять режим, бороться с сонным однообразием жизни, выступая с требованиями (я готов был сказать — гореть страстями, порожденными различными группировками общества),
но при этом сохранять способность к компромиссу.
Бесспорно, существует опасность, что при чрезмерной приверженности идеям будет утрачено чувство компромисса. Когда страсти разгораются, люди теряют уважение к законам и Конституции. Режимы всегда будут испытывать такую угрозу из-за чрезмерной приверженности идеям тех или иных группировок или же, наоборот, из-за избыточного стремления к компромиссам.
В самом деле: если попытка примирить отношение к некоей проблеме правых и левых партий станет первой реакцией режима, то найденный выход или решение могут оказаться скверными. Чрезмерная тяга разложившегося режима к компромиссам проявляется в парламентских попытках любой ценой выйти из создавшегося положения, а не решать сами проблемы.
В любой политике есть требующие решения проблемы. Например, определение статуса территории или разработка курса, позволяющего ликвидировать дефицит платежного баланса. Проблемы должны решаться на основе анализа сложившегося положения. Анализ не требует принятия определенных мер. Можно лишь рекомендовать те или иные направления. У каждого из них свои преимущества и недостатки, риск неудачи и шансы на успех. Выберите одно из них. Может быть, вы добьетесь своего.
Таков смысл объективного изучения проблем, которое предпринимают советники монарха, государственные служащие. Их обязанность — сформулировать политическим деятелям условия задачи. После этого перед политиком встает другая необходимость:
обеспечить парламентское большинство в пользу одного из возможных решений. Нет ничего нелепее, чем высмеивать поиски большинства. Но когда это подменяет поиск самого решения, мы склонны прибегнуть к несколько отвлеченной, но строгой формулировке: стремление к компромиссу приводит если не к гибели режима, то к его параличу.
Если наилучшее решение отвергается большинством, такая опасность неизбежна. Можно возразить интеллигенту, предлагающему решение трудной проблемы: «Вы не член правительства, вам незачем заботиться о большинстве». Отвлекаясь от предпочтений рядовых граждан и депутатов, решать проблемы легче. Но сущность конституционно-плюралистических режимов заключается как раз в том, чтобы решать проблемы только с одобрения депутатов. Когда представители граждан забывают о стоящих проблемах и помышляют лишь об интригах, начинается разложение, затрагивающее самую сердцевину режима:
теряется необходимая ему духовная и нравственная позиция.
Потеря принципа не имеет ничего (или почти ничего) общего с утратой нравственного чувства. Лишиться принципов могут и люди добродетельные, хорошие отцы и мужья, исправные налогоплательщики и т. п. Имеется в виду чисто политическое разложение, причины которого чаще всего связаны с самой системой.
Еще сохранились определенные черты, роднящие подобное разложение принципа с явлениями, о которых античные авторы рассказывали применительно к демократии. Платон считал, что она начинает разлагаться, когда управляемые ведут себя, как управляющие, а те — как управляемые, когда граждане утрачивают привычку к повиновению и пренебрегают дисциплиной, когда правители выглядят так, будто жаждут снискать похвалу управляемых. Все это в определенной степени можно перенести на двойное разложение,— двойное потому, что оно поражает в наших современных обществах и правителей и управляемых. Граждане требуют слишком многого, а правители недостаточно решительны. Управляемым надлежит, выдвинув свои требования, согласиться с решением большинства, а правителям — принимать во внимание предпочтения граждан, не склоняясь, однако, перед крикливым меньшинством.
Иногда распад духа, необходимого конституционно-плюралистическому режиму, обусловлен самими государственными институтами. Когда структура парламента такова, что правители вынуждены раз за разом испрашивать одобрение противников, реальные проблемы как бы отходят на второй план и единственным вопросом, который требует постоянного внимания, остается парламентское большинство.
В заключение рассмотрим случай Веймарской республики: «наилучший» пример разложения конституционно-плюралистического режима.
Я говорю «наилучший» в том же смысле, как говорят «поразительное преступление». Налицо почти все факторы в их совершенном виде. Прослеживается по меньшей мере одно из реальных проявлений распада парламентского режима.
Поскольку конституционно-плюралистическому режиму свойственны недостатки двух разновидностей, у него противники двух типов. Те, кто винят партии в гибели национального единства, и те, кто мечтают о социальном единстве, об устранении олигархов, которые закулисно заправляют в парламенте.
Рада упрощения назовем эти идеологические оппозиции революционерами справа и революционерами слева. Первые кричат об опасности, которую представляют для национального единства вечные стычки между партийными группировками, вторые, мечтая об однородном социуме, направляют свои стрелы в «монополистов», социальную стратификацию. Во всех современных обществах существуют, в явном или неявном виде, обе революционные группы. Вполне понятны и даже в чем-то логичны доводы и тех и других. На первый взгляд, трудно устоять перед мечтой об обществе, в котором не будет классового антагонизма, и нет ничего легче, чем поносить режим, где власть — не что иное, как результат постоянных конфликтов.
У обеих разновидностей порою возникает общность цели: уничтожить плюралистический режим, это воплощение зла с обеих крайних точек зрения. В глазах революционеров слева он есть зло, поскольку олицетворяет замаскированную капиталистическую олигархию. Для революционеров справа — потому что он вызывает социальный распад и дает определенный шанс революционерам слева.
Обе — правая и левая — революционные группы при Веймарской республике обладали достаточной силой и способностью увлечь массы. Против существующей системы боролись и национал-социалисты и коммунисты.
Правая оппозиция при Веймарской республике окрепла, поскольку конституционно-плюралистический режим только возник, не пользовался никаким авторитетом, символизировал поражение. Правый революционер стремился извлечь выгоду из озлобления или энтузиазма всей нации. Для успеха его усилий, направленных на формирование полчищ под лозунгом «единство нации», следовало говорить об ослаблении этого единства, об опасности судьбам сообщества.
Левые же революционеры при Веймарской республике укрепились благодаря исключительно тяжелому кризису, который обрушился на экономику. По прошествии целого поколения нелегко понять, как руководители капиталистического мира допустили такое развитие кризиса 1929 года, когда без работы остались шесть миллионов трудящихся.
Конституционно-плюралистический режим утрачивал необходимую поддержку народных масс, а по мнению других — минимальное благосостояние, без которого невозможно существование современного общества.
Таковы исходные данные. Нужны ли другие факторы, чтобы режим оказался сметенным?
Обе оппозиции вместе сделали необходимое и достаточное, чтобы режим не смог функционировать.
Необходимо и достаточно, чтобы парламентское большинство состояло из противников режима. Он был просто обречен на государственный переворот. Изучаемый нами режим, по определению, зиждется на законе большинства: нет поддерживающего его большинства — нет больше и возможности существования конституционного режима. В 1933 году национал-социалисты, коммунисты, фракция немецких националистов образовали совместно парламентское большинство. Вопрос стоял так: либо управлять, опираясь на меньшинство, что в длительной перспективе привело бы к государственному перевороту, либо провести новые парламентские выборы, которые, весьма вероятно, вновь создали бы враждебное режиму большинство.
Таков идеальный пример разложения конституционно-плюралистического режима. Мало того, что сложилось враждебное режиму большинство, разложение внутри самого режима захватило все партии, приняло форму, которую я называю избытком духа приверженности определенным партийным или групповым идеям. Режим предполагает наличие партий, но партии нельзя абсолютизировать. При Веймарской республике все они стремились играть главенствующую роль и каждая обладала собственной идеологией и собственными вооруженными силами.
Возможны были два выхода: либо выступавшие за режим партии сами берут инициативу и действуют в нарушение конституционных правил, либо власть переходит к одной из враждебных режиму партий.
Если оглянуться назад, станет ясно, какое решение было наилучшим. Без колебаний можно сказать, что государственный переворот, совершенный сторонниками конституционного режима, был предпочтительнее. Представим себе, что в течение нескольких лет партии центра правили бы, опираясь на чрезвычайные законы: последствия были бы куда менее тяжкими, чем события, которые повлек за собой приход Гитлера к власти.
Но события пошли иным путем. На то было много причин. Одна из них идеологическая: почти полная взаимная поддержка правых революционеров и традиционных консерваторов. Эти группы отличались друг от друга, их идеи в своей основе были противоположны, однако до второй мировой войны традиционные консерваторы всерьез полагали, что принадлежат к той же партии, что и правые революционеры, тогда как на самом деле у них были лишь одни и те же объекты ненависти. Во Франции традиционный консерватор — это, скажем, член «Аксьон франсез»
[16]: #n16. Но до второй мировой войны представитель этой группировки ненавидел — чтобы никого не смущать, употребим прошедшее время — радикальных или социалистических лидеров не меньше, чем фашисты. В основе же традиционный консерватор очень далек от революционера гитлеровского типа, но не всегда
