либерализм, как единственно допустимую форму правления. И эти две державы стали ближе друг к другу, чем к трем монархам, заключившим Священный союз. Разумеется, Англия не вела на протяжении 20 лет непрекращающуюся войну против Франции с единственной целью утвердить превосходство английской конституционной модели (перед которой преклонялись Бёрк и другие теоретики) над впадающим в крайности якобинством и еще более крайним интервентизмом Наполеона. С того самого момента, когда войска, набранные Революцией в дни наивысшей опасности, смяли ряды профессиональных армий ancien regime, истинной проблемой английского правительства был панический страх, боязнь того, что на континенте возродится, в доселе невиданных и куда более опасных формах, та французская гегемония, какая существовала при Ришелье и Людовике XIV Отсюда и упорство, и неразборчивость в выборе союзников, включая султана «неверных», которому Нельсон помог во время французской экспедиции в Египет; затем, на Венском конгрессе, англичане поддержали его, когда был поднят весьма щекотливый вопрос, предоставлять ли свободу грекам, угнетаемым Османской империей.
Но хорошо известно, что пропаганда победителя по меньшей мере столь же действенна, как и его оружие. Для традиции умеренных, как в Англии, так и на континенте, победа над Бонапартом венчала собой справедливую борьбу против «тирана», а значит, за «свободу» (слово «демократия» тогда не жаловали, оно еще не составило, как это случится во времена антикоммунистической пропаганды, устойчивого синонимического сочетания со «свободой»).
Возвращение Бонапарта с Эльбы возродило панику; доблестный Людовик XVIII сбежал в Гент[182 — Людовик XVIII сбежал в Гент (Фландрия) — 19 марта 1815 г. при известии о возвращении Наполеона Людовик XVIII поспешно бежал из Парижа, а затем и из Франции (прим. пер.).] и там, трясясь от страха в окружении разных Шатобрианов, дожидался удобного случая, чтобы вернуться. Но второе прибытие, вторая реставрация оказалась более жестокой и свирепой; «белый террор» (бессмысленное убийство маршала Нея было лишь самым известным из его эпизодов) ничем не уступал предшествующим «террорам»: якобинскому, а потом термидорианскому против якобинцев (им-то их противники весьма ловко и прилепили ярлык «террористов»). В очерке, к которому мы еще вернемся, Морис Дюверже[183 — Морис Дюверже (р. 1917) — французский ученый, профессор политической социологии Парижского университета (с 1955 г.), автор многочисленных трудов по конституционному праву и политическим наукам. «Закон Дюверже» — один из принципов в политологии, который утверждает, что избирательная система, при которой «победитель получает все», как правило, приводит к установлению двухпартийной политической системы (прим. пер.).] писал:
Крайне правые начинают истреблять противников позже и с большей умеренностью. Но они это делают более регулярно и в более широких масштабах. Не зря репрессии роялистов против либералов после Ста дней[184 — Сто дней — второе правление императора Наполеона I во Франции (20 марта — 22 июня 1815 г.) после его бегства из ссылки на острове Эльба и возвращения в Париж (прим. пер.).] называются «белым террором». Они коснулись прежде всего юга Франции: наполеоновских солдат убивали на улицах Марселя и Нима; маршал Брюн был убит в Авиньоне, многие протестанты в Гарде, сотни людей — в городах и селениях Средиземноморского побережья. Начав с Тулузы, ультра-роялисты, связанные с герцогом Ангулемским[185 — Герцог Ангулемский, Людовик (Луи-Антуан) (1775-1844) — представитель старшей линии французских Бурбонов, в 1830 г. несколько минут номинально «царствовал» как Людовик XIX, а с 1836-го до конца жизни являлся главой французского королевского дома в изгнании и партии легитимистов (прим. пер.).], распространили убийства и казни на многие департаменты. По приговору правительства были расстреляны генерал Ла Бедойер[186 — Ла Бедойер, Шарль-Анжелик Гюше (1786-1815) — генерал, участник войн 1806-1813 гг., тяжело раненным возвратился во Францию. После первого отречения Наполеона снова вступил в армию; когда император вернулся с Эльбы, Ла Бедойер примкнул к нему со своим полком. Сражался в битве при Ватерлоо, затем поспешил в Париж, где на заседании палаты пэров 22 июня резко выступал против возвращения Бурбонов. После второй реставрации намеревался бежать в Америку, но, чтобы проститься с семьей, заехал в Париж, где был арестован, затем осужден военным судом и расстрелян (прим. пер.).], братья Фоше[187 — Братья Фоше — братья-близнецы Константен и Сезар (17601815), оба — бригадные генералы наполеоновской армии, оба расстреляны по приговору военного трибунала в г. Бордо (прим. пер.).], маршал Ней и т. д.[188 — Duverger M., La V République, achèvement de la Rèvolution frangaise, Ed. Camera dei Deputati, Roma, 1989, pp. 10-11.].
Можно было бы сказать, что либерализм вступил в свою «кровавую» фазу. Ирония, правда, была бы чересчур зловещей. На самом деле от либерального отпечатка, пусть бледного, какой носила первая реставрация, не осталось практически ничего, кроме Хартии, на которую все меньше оглядывались, особенно в области, излюбленной еще сохранившимися представителями либеральных элит — о ней мы поговорим чуть позже, — в области «liberté de la presse» (свободы печати).
Поэтому изрядно изумляешься, читая в «священном» для либералов XIX века тексте, «La liberté des Anciens comparée à celle des Modernes» [«Свобода Древних в сравнении со свободой Новых»] (эту речь произнес Бенжамен Констан в Королевском атенеуме[189 — Королевский атенеум — научное общество в Париже (прим. пер.).] в 1819 году), следующие слова:
Поскольку наша счастливая революция (я зову ее счастливой, несмотря на эксцессы, делая упор на ее результатах) позволяет нам пользоваться благами представительного правления, было бы интересно и полезно постараться понять, почему о таком типе правления, единственном, при котором было бы возможно/nous puissions/сегодня обрести хоть немного свободы и мира, практически не знали свободные народы древности[190 — Constant B., Ouevres politiques, изд. Ch. Louandre, Charpentier, Paris, 1874, p. 259.].
Эта формулировка стоит в самом начале, на второй странице знаменитой брошюры. Прежде всего из этого вступительного заявления следует, что, по мнению автора, Франция при второй реставрации (дело, конечно, происходит в месяцы, предшествующие убийству герцога Беррийского[191 — Убийство герцога Беррийского — Шарль-Фердинанд, герцог Беррийский (1778-1820), второй сын графа Шарля д’Артуа, будущего короля Карла X, был смертельно ранен рабочим Луи Лувелем при выходе из оперного театра 13 февраля 1820 г. (прим. пер.).], которое вызвало ужесточение полицейского надзора) — это страна, пользующаяся «миром и свободой» в рамках лучшей из всех возможных конституционной модели, то есть «представительного государства». Другой вывод, который напрашивается при чтении этих строк, следующий: для автора существует некая преемственность между «нашей счастливой революцией» и Хартией Людовика XVIII, за исключением того, что революция допустила «эксцессы», которые, впрочем, можно поставить в скобки. Эксцессы, которые клонились как раз к тому, чтобы «заставить Францию воспользоваться этим благом — pouvoir social[192 — Силой общества (фр.).] — для нее нежеланным»: то есть к насильственному принятию античной модели свободы. Значит, и Бонапарт озарен этим светом представительного правления? Имея в виду взлеты и падения, наблюдавшиеся в отношениях Констана с императором, об этом не так легко судить. Антибонапартизм мадам де Сталь[193 — Мадам де Сталь, Анна-Луиза Жермена (1766-1817) — знаменитая французская писательница, автор романов «Дельфина» (1802) и «Коринна, или Италия» (1807), а также трактата «О литературе, рассматриваемой в связи с общественными установлениями» (1800), где подчеркивалась мысль о неизбежности упадка литературы с исчезновением политической свободы, что шло вразрез с внутренней политикой Наполеона, который в 1802 г. высылал ее из Парижа (прим. пер.).], несомненно, лежит в основе «Духа завоевания и узурпации»[194 — «Дух завоевания и узурпации» (1814) — памфлет против Наполеона, написанный Бенжаменом Констаном (1767-1830) (прим. пер.).] (1814); верно также и то, что во время Ста дней Констан поддерживал Бонапарта и даже, как член Государственного Совета, явился автором «Acte additionel aux Constitutions de l’Empire» [«Дополнительный акт к Конституциям Империи»]. Но в предшествующие месяцы, во время первой реставрации, он взял на себя задачу составить проект конституции, который лег в основу Сент-Уэнской декларации[195 — Сент-Уэнская декларация (3 мая 1814 года) — составленная министром иностранных дел Талейраном декларация с обещанием конституции, которую Людовик XVIII подписал перед тем, как триумфально въехать в Париж (прим. пер.).] (3 мая 1814 года) и «Учредительной Хартии» нового монарха, опубликованной 4 июня. Таким образом, события этих бурных лет для Констана были ознаменованы тем, что среди различных инцидентов, эксцессов и отклонений мало-помалу выявлялась магистральная линия: учреждение «конституционного правительства», то есть «свободы новых».
Последовательность наблюдается и в его парламентской деятельности. Ополчившись на «тирана», вернувшегося в отчизну, он витийствует в «Journal des débats» [«Газета политических и литературных дебатов»] 19 марта 1815 года. Ему не удается сесть на корабль в Нанте и укрыться за границей; тогда он предпринимает все усилия, чтобы встретиться с «тираном» в Тюильри 14 апреля; сраженный магнетизмом возрожденного к жизни императора, соглашается войти в Государственный совет; пишет для него «Acte additionel»; но уже в 1818 году выставляет свою кандидатуру на выборах; через год, как раз во время «Свободы Древних в сравнении со свободой Новых», его избирают депутатом от Сарты. Он будет избран еще на два парламентских срока (1824-1827; 1827-1830); успеет стать свидетелем Июльской революции и удостоится 8 декабря 1830 года «всенародных» похорон, которые выльются в подлинный апофеоз. Что же это иное, если не последовательность?
На выборах 1818 года электорат состоял из 88 тыс. человек. Но для либералов типа Констана истинной целью было не расширение избирательного права (понятное дело, что они не выдвигали таких «экстремистских» предложений, как всеобщее избирательное право, на тот момент утвержденное одной лишь эфемерной конституцией II года), a «liberté de la presse». Печать — основное, драгоценнейшее средство, с помощью которого боевое парламентское меньшинство при совершенно нежизнеспособной парламентарной системе, которую все тем не менее величают «свободным режимом», может заставить услышать себя. Констан сражался на стороне «Независимых»: эта группировка (партия — неподходящее слово для эпохи, когда электорат, зависящий от имущественного ценза, столь узок) считалась «крайней», то есть откровенно либеральной. В нее влились «республиканцы» (определяемые tout court[196 — Для краткости (фр.).] как якобинцы) и бонапартисты, которые только путем такой упрощенной идентификации с данной группировкой могли участвовать в политической борьбе. Не надо забывать, что и им приходилось добиваться избрания в рамках столь неприкрыто цензового и олигархического механизма. Им не так легко было маскироваться, к тому же их парламентская деятельность постоянно находилась под наблюдением. Вскоре мы узнаем о злоключениях — вплоть до ареста прямо в зале заседаний за «восхваление террора»! — выпавших на долю честнейшего Жака-Антуана Манюэля, всюду почитаемого, но для властей — не более чем тайного якобинца. В те годы «либерал» безоговорочно приравнивался к «революционеру», с точки зрения правительств, международной реакции, Священного союза, с одной стороны, и Четверного союза[197 — Четверной союз —
