соглашение, заключенное в марте 1815 г. между Россией, Австрией, Пруссией и Великобританией. Союз был нацелен на проведение в жизнь решений Венского конгресса, в первую очередь во всем, что касалось Франции (прим. пер.).] (включавшего также Англию) — с другой. В то же время не удивительно, что некоторые слова оказались под запретом: таким образом, всякий «революционер», всякий «демократ» определял себя попросту «либералом». Половинчатая позиция между признанием перемен, «жестоких реплик» истории и «маскировкой». Впрочем, нечто подобное произошло на нашем континенте и в момент общего сдвига вправо, последовавшего за окончанием советского эксперимента: силы, проявившие себя в период этих волнений, наметили себе такой горизонт, заговорили таким языком, что им оставалось только определить себя как «либералов».
История Жака-Антуана Манюэля симптоматична и заслуживает упоминания. Он родился в 1775 году; в 17 лет, как раз в 1793-м, завербовался в республиканские войска и участвовал в кампаниях тех лет вплоть до Кампоформио[198 — Кампоформио — мирный договор 17 октября 1797 г. между Французской республикой и Австрией, завершивший войны Первой антифранцузской коалиции (1793-1797) и закрепивший победу в них революционной Франции. По договору к Франции отходили Австрийские Нидерланды, германские земли на левом берегу Рейна, а также Ионические острова. Австрия также признавала создание вассальных Франции Цизальпинской и Лигурийской республик (прим. пер.).]; затем избрал карьеру адвоката и играл видную роль в Палате представителей во время Ста дней. Он был вновь избран в Палату в 1817 году и, несмотря на яростное сопротивление противников и козни правительства, переизбирался снова и снова, вплоть до своего драматического изгнания из Парламента с помощью жандармов 3 марта 1823 года. На приказ, прозвучавший в стенах Парламента: «Gendarmes, empoignez М.Manuel»[199 — «Жандармы, арестуйте г-на Манюэля» (фр.).], — мужественный депутат ответил, обращаясь к жандарму, стоявшему рядом: «Этого довольно, сударь, я готов следовать за вами», — и позволил схватить себя за руку, дабы показать, что его силой изгоняют из Парламента. Что за преступление он совершил? Один его восторженный биограф пишет, что Манюэль взял на себя «почетную задачу защищать Революцию от беспардонных, несправедливых нападок, каким она постоянно подвергалась с парламентской трибуны. Многие депутаты не решались отвечать на эти нападки, боясь, что их слова сочтут защитой эксцессов, запятнавших ту эпоху». Манюэль, напротив, прилагал все усилия, чтобы «доказать, сколь несомненно и невероятно полезными оказались в своем большинстве результаты Революции»; и призывал «обуздать поток инвектив, который изливался отовсюду с подлинно контрреволюционным пылом»[200 — Arnault A.-V., Bazot E.F. Jay A., De Jouy E. de, Marquet de Montbreton Norvins J., Biographie Nouvelle des Contemporains, XII, Librairie historique, Paris, 1823, pp. 368-69.]. Таким образом, преследовались как историографические, так и политические цели. Суд над Революцией, выносящий ей суровый приговор (в стиле де Местра[201 — Де Местр, Жозеф Мари (1763-1852) — французский публицист, идеолог консерватизма, дипломат, политик и религиозный философ; его язвительный сатирический памфлет «Благодеяния революции» (1795) относится к первому году длительной эмиграции писателя. Посол Сардинского королевства в Санкт-Петербурге в 1803-1817 гг. (прим. пер.).] и его «Les bienfaits de la Révolution» [«Благодеяния революции»]), шел полным ходом на волне военно-политической победы союзных держав и международной реакции; стало быть, пересмотр итогов революции в ее защиту имел двоякую природу. Доводы, которые следовало опровергнуть, были такие же, какие мы слышали в конце XX века: список «преступлений», «черная книга».
Поводом для выдворения Манюэля из Парламента послужило то, что он наступил на больную мозоль, упомянув один из одиозных эпизодов Революции. Это произошло во время дискуссии по поводу испанской политики. Критикуя правительственный законопроект, Манюэль весьма откровенно высказался в адрес Фердинанда VII[202 — Фердинанд VII (1784-1833) — король Испании в марте-мае 1808 и с 1813 г. После интервенции французской армии в 1808 г. и народного восстания Фердинанд и его отец, Карл IV, были арестованы Наполеоном, под давлением отреклись от прав на престол, после чего Наполеон посадил на испанский трон своего старшего брата Жозефа. Антифранцузское сопротивление в Испании признавало Фердинанда законным («Желанным») королем, в то время как сам он никак не участвовал в этой борьбе. Когда французы были вытеснены из Испании и Фердинанд вернулся на престол, политика его была жестко антилиберальной, начался террор против любых политических движений. Личность короля стала крайне непопулярной. В 1820 г. военные во главе с полковником Рафаэлем Риего потребовали от Фердинанда соблюдения конституции, принятой испанскими либералами в Кадисе в 1812 г. Это либеральное движение, или буржуазно-демократическая революция, как ее интерпретируют некоторые историки, была подавлена по решению Священного союза с помощью французской армии, т. н. крестового похода «ста тысяч сыновей Людовика Святого» в 1823 г. Сравнивая Фердинанда VII с Людовиком XVI, Манюэль имеет в виду, что испанские либералы могли расправиться с королем, как в свое время французские якобинцы, но не сделали этого, хотя и голосовали в Кортесах (испанском парламенте) за то, чтобы объявить его недееспособным (прим. пер.).]. Он предусмотрел возможность того, что этот король, оказавшийся узником, разделит (по полному праву, подразумевалось из речи) судьбу, какую вторжение коалиционных войск на территорию Франции уготовило Людовику XVI. Эти-то слова и привели в неистовство экстремистов. Но изгнание Манюэля имело неожиданный финал. «Левые» депутаты покинули зал с криками: «Мы все — Манюэль!» Огромная толпа встретила изгнанного депутата при выходе из Пале-Бурбон и с триумфом препроводила его до дома. Это было первое заметное, получившее огласку возвеличение Революции, охаянной победителями, в защиту которой левые силы, слишком податливые и покорные, либо вовсе не выступали, либо делали это весьма нерешительно. Таким образом, слова Констана о «нашей счастливой революции» свидетельствовали о немалой твердости духа.
Бодро издаваемые биографические труды и словари, хлынувшие потоком начиная с широкомасштабного предприятия братьев Мишо[203 — Братья Мишо, Жозеф-Франсуа (1767-1839) и Луи-Габриэль (1773-1858) — французские публицисты и издатели, выпускавшие с 1811 г. многотомный биографический словарь — «Всеобщую биографию, древнюю и новую» (прим. пер.).], затеянного в последние годы Империи, но в особенном изобилии расплодившиеся после того шока, каким явился много раз переизданный убийственный «Dictionnaire des girouettes» [«Словарь флюгеров»][204 — «Словарь флюгеров» — анонимное издание, вышедшее в парижском издательстве «Эмери» и включающее в себя многочисленные примеры того, как политические деятели, писатели, публицисты, военачальники меняли свои убеждения в зависимости от исторического момента; «оборот» флюгера обозначается звездочкой, и наибольшего их числа удостоились Ж. Фуше и Ш.-М. Талейран (по 12 штук) (прим. пер.).] (1815), были важным аспектом политической борьбы, разразившейся в период драматического и протяженного во времени конца Империи. То было подведение итогов, как с точки зрения историографии, так и в политическом плане. Появился и оказался востребован жанр биографий ныне живущих современников, где не только разоблачалось вероломство отдельных лиц, но и подбивался баланс эпохи: двадцати пяти лет, которые изменили мир и лишь на первый, поверхностный взгляд завершились возвратом ad pristinum[205 — К прошлому (лат.).]. Две самые авторитетные и распространенные серии, «Biographie nouvelle des contemporaines» [«Новые биографии современников»] Арно и компании и «Nouvelle biographie des contemporaines» Рабба, — первая была начата в 1820 году, а вторая в канун Июльской революции — преследуют одну и ту же цель: «спасти» Революцию и Империю: эти два широкомасштабных ревизионистских издания своей убедительностью и действенностью составляют яркий контраст damnatio memoriae[206 — Проклятию памяти (лат.).], предпринятому победителями.
Discours préliminaire [Предисловие], без подписи, к «Biographie nouvelle» является «манифестом» этой историографической битвы. Симптоматично само начало: «Французская революция — самая великая эпоха в нашей истории, а возможно, и в истории Европы». От оценок издателей веет жирондистским духом (не совсем верна столь часто повторяемая мысль, что из всех «фракций» тех лет одни только жирондисты остались без последователей); основная идея состоит в том, что Реставрация не может не опираться на фундаментальные ценности, утвержденные Революцией:
Напрасно суд над Революцией, — пишет автор предисловия, возможно, Арно, — возобновлялся много раз, и напрасно длится, похоже, и по сей день. Защищая прошлые, отжившие интересы, адвокаты абсолютистского режима вынуждены со всем тщанием доказывать, что тот тип управления предполагал свободу: то есть сами они волей-неволей вышли на арену свободы, являя собой невероятное зрелище войска, ведущего осаду, которое вдруг присваивает себе цвета осажденных, дабы проникнуть в крепость.
Но, — продолжает он, — их опознали под чужим мундиром, ибо они не знали пароля: «Родина». И здесь автор предисловия использует самый сильный довод ревизионизма в защиту революции: Революция спасла нацию и возвеличила ее; она добилась этого потому, что смогла мобилизовать патриотизм масс, отождествлявших себя с республикой. И Манюэль, на которого так яростно нападали в парламенте, говорил своим критикам, что неверно было бы считать, будто доблесть в те годы проявляла исключительно армия[207 — Имеется в виду армия противников революции. (Прим., перев.)], и даже заставил своих противников признать, что патриотические войны Революции являются общенародным достоянием. (Так Великая Отечественная война отзывается в душах и является достоянием всех, или подавляющего большинства, в современной посткоммунистической России.)
Второе сильное место этого удивительного «Discours préliminaire» состоит в том, что автор его бросает взгляд не только на всю Европу, но и за ее пределы. Революция победила, несмотря на пережитое унижение, когда дважды за короткое время коалиционные войска вступали в Париж, потому что «наша политическая реформа 1789 года, против которой тщетно сражались коалиции, обреченные на поражение; которую напрасно презирают коалиции победившие, была совсем недавно принята тремя народами юга/ имеется в виду Южная Америка/ ее ждут все остальные народы, она превращается в главное событие эпохи, отправной пункт, прототип новой цивилизации обоих полушарий». Знаменательно, что, признавая универсальную ценность принципов, утвержденных Революцией, и их удивительную способность к распространению, автор ни единым словом не упоминает прецедент Соединенных Штатов: перед нами не забывчивость, а оценка.
В заключительной части нашлось место для обширного рассуждения о «преступлениях». Но мысль здесь идет по кругу: автор «выгораживает» как Шарлотту Корде[208 — Корде, Мари Анна Шарлотта (1768-1793) — французская аристократка, убившая революционера Жана-Поля Марата («Друга Народа») (прим. пер.).], так и монтаньяров, которые «кончали жизнь самоубийством перед военным трибуналом»; выдвигается смелый тезис, согласно которому «чтобы бороться с преступлением, добродетель порой бывает вынуждена приспосабливаться к нему, использовать его методы»[209 — Biographie Nouvelle, I, 1820, pp. I-XVI.]. Вне всякого оправдания остаются «Робеспьеры, Кутоны[210 — Кутон, Жорж Огюст (1755-1794) — деятель Французской революции, в Конвенте голосовал за казнь короля без апелляции к народу и без отсрочки; по его инициативе был принят закон 22 прериаля, дозволявший, при чрезвычайно упрощенной судебной процедуре, гильотинировать любых подозрительных лиц. Кутон был казнен вместе с Робеспьером 28 июля (10
