чтобы подготовить общественное мнение к смене режима, — воззвание, на заре 2 декабря 1851 года красовавшееся на стенах по всей стране, гласило: «От имени французского народа президент Республики постановляет: Статья 1: Национальное собрание объявляется распущенным. Статья 2: Всеобщее избирательное право восстанавливается, закон от 31 мая отменяется. Статья 3: Французский народ приглашается к избирательным урнам».
7. ЗАТРУДНЕНИЯ «СТАРОГО КРОТА»
3 и 4 декабря возникли баррикады. Никто никогда не подсчитывал павших за эти дни. Чтобы отбить у горожан охоту поддерживать повстанцев, были даны залпы по бульварам, прямо в прохожих. Восставших, правда, и было немного: вряд ли больше тысячи человек. Сразу после этого Бонапарт настоял на принятии закона о роспуске тайных обществ, включая клубы; согласно этому закону, можно было депортировать в колонии всех, кто примыкал к той или иной ассоциации: по самым скромным подсчетам, за несколько месяцев было выслано 26 тысяч человек[272 — Сам принц принадлежал к карбонариям, как в свое время император был членом масонской ложи и окружал себя видными представителями масонства. Но беззастенчивость, присущая «цезаризму», также включает в себя готовность к предательству. Годы спустя бомбы Феличе Орсини должны были напомнить уже не президенту, а императору французов о его прежнем членстве в тайной организации.].
На волне практически ничем не омрачаемого успеха, какой имел государственный переворот 2 декабря, принц-президент обратился непосредственно к народу. «Собрание, — вещал он в своем манифесте, — которое должно было представлять собой опору порядка, превратилось в очаг заговоров. Патриотизма третьей части его членов оказалось недостаточно, чтобы пресечь эти пагубные тенденции. Вместо того, чтобы работать над законами ради всеобщего блага, Собрание ковало оружие для гражданской войны» (намек, в частности, на закон о выборах от 31 мая, который был якобы направлен, в глазах Бонапарта, на разжигание конфликтов и усиление напряженности). Отсюда и призыв: «Если вы питаете ко мне доверие, дайте мне средства, чтобы выполнить великую миссию, которую вы сами на меня возложили». И принц-президент просит предоставить ему мандат на десять лет; исполнительный орган, не зависимый от Собрания; государственный совет и две палаты: законодательный корпус, избранный всеобщим голосованием «без кандидатских списков, при наличии которых итоги выборов легко сфальсифицировать», и Сенат, образованный из «illustrations de la nation»[273 — Просвещенных людей нации (фр.).], гарантирующий общественные свободы (не выборный).
Поскольку закон от 31 мая 1850 года был отменен, 20 декабря 1851 года снова голосовали все французы: свою волю выразили примерно 8 миллионов 200 тысяч избирателей, и семь с половиной миллионов выразили поддержку предложениям Наполеона. 14 января следующего года была обнародована конституция, в статьях которой в точности отражались положения, одобренные плебисцитом три недели назад. Аналогичным образом сто лет спустя, в 1958 году, была принята конституция Пятой республики — знак жизнеспособности такого явления, как бонапартизм: он всегда приберегается как запасной вариант «парламентских игр».
Левая историография всегда испытывала некоторое неудобство, описывая этот удивительный этап в развитии всеобщего избирательного права. «Чтобы затушевать контрреволюционную сущность переворота и обмануть демократические круги населения, Луи Бонапарт объявил об отмене закона 31 мая 1850 г., ограничившего избирательные права», — читаем во «Всемирной истории» Академии наук СССР. Затруднение, однако, восходит к более отдаленным временам, даже, можно сказать, к самому Марксу, к его выдающимся, блистательным статьям о французской политике тех лет, появлявшимся частью в «Neue Rheinische Zeitung» под названием «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 год», частью в газете «Die Revolution» (Нью-Йорк) под прославившимся впоследствии заглавием «18 брюмера Луи Бонапарта».
Мы уже отмечали выше, что завоевание политической демократии, отождествляемой с ее основным орудием, всеобщим избирательным правом, стоит в центре сугубо предметной, оперативной части «Манифеста». Это подтверждает такой авторитетный интерпретатор, к тому же соавтор, как Энгельс, в своей работе последних лет, написанной в глубокой старости — во введении к переизданию (1895) «Классовой борьбы во Франции» Маркса: «Уже Коммунистический Манифест, — пишет Энгельс в этом важном очерке, который можно считать его завещанием, — провозгласил завоевание всеобщего избирательного права, завоевание демократии одной из первых и важнейших задач борющегося пролетариата». Из контекста можно было бы понять, что речь идет о всеобщем избирательном праве в Германии, но это, конечно, не так. Французские события 1848-1852 годов были в глазах Маркса столь значимы, что он посвятил им серию работ, которыми заявил о себе как об одном из самых острых и боевых историков XIX века. К ситуации во Франции, которая в очередной раз осознается как ключевая для развития демократии во всей Европе, он вернется после поражения Коммуны, посвятив и этим событиям не менее драматичные труды.
Как всякий крупный историк, обратившийся к современному, злободневному материалу, Маркс глубоко пристрастен и не чужд сарказма; всё что угодно, только не олимпийски отстраненный рассказчик, он в то же самое время демонстрирует достоверное, кропотливое знание фактов, полемик, публицистики и парламентских дебатов, каким лишь современник, притом приверженный к какой-то партии, мог располагать. Следствием из такой его позиции по отношению к фактам является то, что иногда, в пылу сиюминутной оценки, он придает некоторым событиям несоразмерный масштаб: по прошествии времени, в более отдаленной исторической перспективе это бывает трудно понять.
Третья и четвертая главы «Классовой борьбы во Франции» (датируемые соответственно мартом и началом ноября 1850 года) посвящены: одна — восстановлению событий с 13 июня 1849 года (восстание против римской экспедиции) по 10 марта 1850 года (довыборы, в которых победили левые); о теме другой можно судить по заглавию: «Отмена всеобщего избирательного права». Восторг по поводу пресловутых довыборов переливается через край. Маркс, не колеблясь, пишет:
Выборы 10 марта 1850 года! Это была кассация июня 1848 года: те, кто ссылал и убивал июньских инсургентов, вернулись в Национальное собрание, но согбенные, в сопровождении сосланных, с их принципами на устах. Это была кассация 13 июня 1849 года: Гора, которую Национальное собрание изгнало, вернулась в Национальное собрание, но она вернулась уже не как командир революции, а как ее передовой горнист. Это была кассация 10 декабря: Наполеон провалился в лице своего министра Лайта. /…/ Наконец, выборы 10 марта 1850 года были кассацией выборов 13 мая /1848/ которые дали большинство партии порядка. Выборы 10 марта явились протестом против большинства 13 мая. 10 марта было революцией. За избирательными бюллетенями скрываются булыжники мостовой.
Если не знать, что автором этих строк является Маркс, можно было бы подумать, что они слетели с пера Гюго: так риторично их построение на двух анафорах, сменяющих одна другую на протяжении всего текста {«Это была…», «Выборы 10 марта…»), полного к тому же гипербол, вплоть до двух завершающих фраз, в которых tout court объявляется «революцией» промежуточный тур выборов.
10 марта 1850 года на следующих страницах рассматривается как начало новой исторической эры: конституционная республика с этого момента вступает «в фазу своего разложения». «Различные фракции большинства снова объединены друг с другом и с Бонапартом /…/ Бонапарт снова — их нейтральная личность». Контратака умеренных выливается в «уничтожение всеобщего избирательного права». И здесь Маркс, приближаясь к выводу из своего очерка («10 марта носит надпись: Après moi le déluge/[274 — После меня хоть потоп! (фр.).]»), пытается выстроить историю всеобщего избирательного права вокруг своей основной мысли — в общем, вполне уместной: когда выборы, основанные на всеобщем голосовании, идут не так, буржуазная элита пытается поставить ему пределы. Что и в самом деле произошло в случае с изданием злополучного закона от 31 мая. Маркс весьма проницательно замечает:
Разве всеобщее избирательное право, каждый раз уничтожая существующую государственную власть и каждый раз снова воссоздавая ее из себя, не уничтожает тем самым всякую устойчивость, не ставит ежеминутно на карту все существующие власти /…/? Отвергая всеобщее избирательное право, в которое она драпировалась до сих пор, из которого она черпала свое всемогущество, буржуазия открыто признается: «Наша диктатура до сих пор существовала по воле народа, отныне она будет упрочена против воли народа».
Если отрешиться от сиюминутного повода, определяющего и полемический задор, и апологетический тон, что в каком-то смысле снижает непреходящую ценность работы, перед нами настоящее прозрение, даже и в юридическом ключе: взгляд на неизменно подрывную роль всеобщего голосования, которое постоянно подвергает сомнению «действующую» власть государства и заявляет о себе как о единственно правомочном источнике власти.
Слишком приближенная перспектива приводит к тому, что Маркс приписывает своему объекту гигантские масштабы. Довыборы 10 марта приобретают значение эпохального перелома. Чрезмерность приближения заметна и в одновременной полемике по поводу следующего тура выборов, 28 апреля. В четвертой главе «Классовой борьбы» — которая первоначально являлась статьей, опубликованной через несколько месяцев после этого тура выборов в «Neue Rheinische Zeitung» и полностью посвященной «отмене всеобщего избирательного права», — приобрел гигантский масштаб даже тот факт, что во втором туре по парижскому округу на место социалиста Видаля, кооптированного по округу Нижний Рейн, был избран Эжен Сю[275 — Сю, Мари Жозеф Эжен (1804-1857) — французский писатель, один из родоначальников массовой литературы. Был избран депутатом Законодательного собрания (1850), но сколько-нибудь заметной роли в политической жизни Франции не сыграл; после государственного переворота 1851 г. оказался в ссылке в Савойе (прим. пер.).]. Такой нехитрый факт, как кооптация, заставляет Маркса прийти к следующим заключениям: «Победа 10 марта потеряла свое решающее значение /…/ кандидатура Эжена Сю, сентиментально-мещанского социал-фразера, совершенно уничтожила революционный смысл 10 марта — реабилитацию июньского восстания; пролетариат в лучшем случае мог принять ее как шутку в угоду гризеткам[276 — Гризетка — молодая девушка (швея, хористка, мастерица и т.п.) легких нравов в романах и комедиях из французской жизни (прим. пер.).]» (необоснованный антифеминистический выпад, который все-таки не объясняет, почему выдвижение Сю в округе, где месяц тому назад победил Видаль, имеет такой эпохальный, катастрофический характер).
Кроме того, в конце этого очерка, написанного приблизительно за год до произошедшего в декабре 1851 года государственного переворота, Маркс изменяет оценку, ранее данную им соглашению между умеренными и Бонапартом против сил, победивших 10 марта. В предыдущем очерке он представляет дело так, что они немедленно консолидировались вновь, а здесь проговаривается — правда, всего лишь намеком, — что «по всей вероятности, он /Бонапарт/ апеллировал бы даже против Собрания к всеобщему избирательному праву»[277 — Маркс К. «Классовая борьба во Франции».]. Что и в самом деле произошло. В «18 брюмера Луи Бонапарта» восстановление Бонапартом всеобщего избирательного права разобрано детально (в главе «Разложение Партии порядка»).
В последней главе Маркс размышляет над репликой Гизо, старого, преданного орлеаниста, министра Луи-Филиппа, который так прокомментировал государственный переворот 2 декабря: «Это — полное и окончательное торжество социализма!». Маркс не отвергает диагноз; он отмечает,
