современным демократиям (с краткой преамбулой касательно Греции), и именно в связи с Третьей французской республикой заговорил о «профессии» парламентария. «Депутаты, — пишет он с немалой долей иронии, — оскорбляют друг друга в Палате, затем братаются в кулуарах и изощряются во взаимных комплиментах, расхваливая красноречие друг друга. Всюду царит дружелюбная атмосфера camaraderie[346 — Товарищества (фр.).]». Затем он переходит к деликатной теме, которой часто избегают: к теме «самоназначения» жалованья, процедуре, которая ведет к тому, что избранные депутаты превращаются в особую прослойку. «Депутат получает жалование 27 000 франков в год. Долгое время эта сумма составляла 9 000 франков, но в 1906 году депутаты проголосовали за увеличение своего годового содержания, к явному неудовольствию нации». Тут он задается вопросом: «Можно ли их считать профессиональными политиканами?» И отвечает: «Относительно немногие прошли в Палату единственно с целью заработать себе на жизнь. Но очень многие стремятся остаться там именно потому, что навсегда распрощались со своей прежней жизнью».
От него не укрылось, что основной пункт здесь — не жадность парламентской прослойки, хотя и она имеет место, а отношения парламентариев со средоточием экономической власти:
Депутаты имеют обыкновение, — пишет он, — появляться перед избирателями по меньшей мере раз в год, как в Англии, и докладывать им о политическом положении; это предоставляет избирателям возможность задать депутатам вопросы касательно их работы в парламенте. Но, — замечает Брайс, — вовсе не из-за своей позиции по важным политическим вопросам, которые обсуждаются в Палате, депутат (если только он не социалист) сохраняет свое место или теряет его.
Это означает, что отношения между избранниками и избирателями только на первый взгляд основываются на партийной оптации: на самом деле во главу угла положены специфические «частные» интересы, защиту которых избранный депутат обязуется (или его обязуют) гарантировать; такие обязательства он принимает перед избирателем, отдавшим ему свой голос. Отсюда магматический и колеблющийся характер политических сил (кроме социалистов), представленных в Палате, еще более усиленный одномандатным механизмом. Правда, сам Брайс в другом месте отмечает, что после выборов 1919 года обнаружилось человек двадцать депутатов, не имевших никакой партийной принадлежности. Но пока что речь идет об обычной парламентской рутине: интересы, защищаемые ad personam[347 — Лично (лат.).], в обмен на голоса. Больше удручает другое: то, что «те немногие, кому доверено представлять интересы крупных финансистов или коммерсантов, не слишком боятся нападок своих самых яростных противников в избирательных округах: ведь им легко добыть средства (которыми их щедро снабжают), чтобы обеспечить себе, наперекор каким бы то ни было влияниям, преданность большинства своих избирателей». Иными словами: коль скоро они состоят на службе у экономических магнатов, то могут купить себе столько голосов, сколько пожелают.
Поэтому Брайс отмечает: «Основная разница между французским и американским профессиональным политиканом состоит в том, что последний всегда зависит от своей партийной организации в гораздо большей степени», а значит — уточняет он — «американский politician может легче найти способ делать дела, даже вернувшись к положению частного лица». В том и в другом случае «делать дела» становится не только первостепенной задачей, но и главной целью вхождения в политическую прослойку[348 — Итал. перевод очерка Брайса опубликован в Democrazie moderne, издание Hoepli, Milano, 1930. Приведенные цитаты — на с. 130-131.].
Другая деталь, дополняющая картину, касается специфической природы французской «верхней» палаты, Сената: института, которому приписывается представительская роль ввиду присутствия там крупных политических фигур, и роль уравновешивающая в практической деятельности.
Он состоит из 314 членов (первоначально их было 300), избираемых на девять лет; каждые три года состав обновляется на одну треть. Пополнение его — результат сложной, двухступенчатой выборной процедуры. Сенаторов выбирают так называемые «выборщики по праву» (депутаты, генеральные советники и окружные советники от каждого департамента), а также «сенаторские депутаты» (которых выбирают коммунальные советы каждого департамента за месяц до выборов в Сенат). Таким образом, создается абсолютно консервативный законодательный орган, дистиллят и квинтэссенция нобилитета: более чем понятно, почему именно отсюда исходило столь яростное сопротивление отмене избирательного механизма, который позволял местным нотаблям осуществлять фактический контроль над собственными избирателями.
Определяющая черта французских выборов вплоть до конца Третьей республики (несмотря на исключение, которое представляет собой успех «Народного фронта» на выборах 1936 года) состоит в приливе и отливе того или иного большинства, состоящего из сил, определяемых как республиканские или радикальные. Беглый взгляд на политические группировки поможет нам лучше разобраться в этом вопросе.
Пробыв какое-то время в большинстве, правые партии, монархисты различных тенденций уже в первый год президентства Мак-Магона (1876) это большинство утратили, в частности, из-за постоянных разногласий между легитимистами[349 — Легитимисты — здесь: сторонники Генриха де Шамбора, последнего представителя старшей ветви Бурбонов (прим. пер.).], орлеанистами и бонапартистами. Очень скоро превратившись в парламенте в маргинальную фракцию, монархисты сосредоточили свою деятельность на религиозных вопросах и на противодействии антиклерикальной политике правительств, сформированных на «радикальной» основе: во время министерства Комба[350 — Комб, Луи Эмиль (1835-1921) — французский государственный и политический деятель. В 1902 г. сформировал правительство, которое опиралось на блок из всех левых партий, включая социалистов. Кабинет Комба прервал дипломатические отношения Франции с Ватиканом, подготовил закон об отделении церкви от государства (прим. пер.).] такая политика привела к Séparation. Против такого рода Kulturkampf[351 — «Война культур» (нем.) — первоначально термин применялся к предпринятым Бисмарком в 1871 г. мерам по выводу образовательных и культурных учреждений из-под влияния церкви и передаче их под управление государства. (Прим. ред.).] по-французски была образована группировка, особенно влиятельная в Вандее и в Бретани, под названием Action libérale populaire [Либеральное народное действие].
Когда исчезла угроза восстановления монархии, республиканцы разделились на умеренных («оппортунисты» Гамбетта) и «радикальных». Дальнейшее дробление этих основных групп привело к появлению формирований, именуемых по-разному («прогрессисты» под предводительством Мелина, «левые республиканцы», «республиканские демократы» и т. д.), но на самом деле эти группировки принадлежали к центру или даже клонились вправо, поддерживая жесткую консервативную экономическую и социальную политику.
Преобладающей группой, которую можно было бы определить как левоцентристскую, являлись радикалы. Состав этой группы тоже был комплексным, она образовалась из слияния Gauche radicale [Радикальных левых] и Groupe républicain radical-socialiste [Республиканская группа радикальных социалистов] Жоржа Клемансо (который в начале своей карьеры тщетно пытался посредничать между Коммуной и Тьером). Его идеология была чисто «ретроспективной», он призывал вернуться к ценностям Французской революции (конгресс в Нанси, 1907), но при этом категорически отрицал классовую борьбу и «какую бы то ни было форму насилия в политике» (несколько подзабыв, какой яростью и злобой сопровождалось рождение Республики). Но подобная расстановка сил в социально-политической борьбе не оставалась неизменной. Как их далекие предки в 1793 году, радикалы должны были делать выбор, склоняться в ту или другую сторону. Их антиклерикализм не мог подсказать им пути решения конкретных проблем, которые становились все острее; их демократизм вылился в умеренную форму антимонополизма: они провозгласили себя защитниками средних и мелких собственников перед лицом индустриальных колоссов. Позже, в 1935 году, в их программу вошли следующие утверждения: «Придет время, когда закон, обязательный для всех, установит распределение заработной платы и совместное управление производством». «Эта мирная революция, — значится далее в программе, — приведет к слиянию классов и к социальной справедливости». Под руководством Эдуара Эррио радикальная партия вскоре стала самой сильной во Франции: 25% голосов на выборах 1919 года, 35% на выборах 1924 года; потом их популярность упала до 19-20% (1932), а в 1936 году радикалы вошли в Народный фронт, что не помешало им в самый момент катастрофы взирать на Петэна[352 — Петэн, Анри Филипп (1856-1951) — французский военный и политический деятель, маршал. После поражения Франции в 1940 г. — глава коллаборационистского правительства Виши (1940-1944). В 1945 г. приговорен как военный преступник и государственный изменник к смертной казни, замененной на пожизненное заключение (прим. пер.).] с некоторой симпатией.
Другая политическая сила, мало-помалу выходящая на сцену, — это маленькая социалистическая галактика, долгое время расколотая на ортодоксов и «поссибилистов». Однако до 1914 года, несмотря на умелое руководство Жана Жореса, социалисты никак не влияли на политику страны. В 1920 году на конгрессе в Туре от них откололись коммунисты; еще раньше, после убийства Жореса в 1914 году, социалисты примкнули к Священному союзу; все это еще более ослабило партию и обострило ее внутренние противоречия.
Чтобы понять, как функционировала Третья республика, следует снова обратиться к Брайсу. Кроме парламентариев-социалистов,
кандидаты выдвигают себя сами — не афишируя свою принадлежность к какой-либо партии — точно так, как поступали кандидаты в Англии в середине прошлого века, до того, как партии начали организовываться на местах. Когда кандидат избирает свою линию, вокруг него формируется группа, состоящая из местной верхушки, которая его поддерживает: она образует нечто вроде комитета. /…/ Но могут появиться и другие кандидаты, принадлежащие к той же самой фракции республиканской партии, или к фракциям близким; и каждый заявляет о себе, стараясь подчеркнуть не столько своеобразие своих мнений, сколько свои личные достоинства и тот пыл, с которым он обещает наилучшим образом защищать интересы округа /…/ Нет никакого установленного порядка /в политике снятия кандидатур/; и крайний радикал может оказаться ближе к социалисту, чем к республиканцу несколько более умеренной окраски, в то время как есть умеренные республиканцы, очень мало отличающиеся от консерваторов /…/ Выборы бывают двух типов. На первых складывается более или менее явная коалиция на основе антиклерикализма, в которой центральные и левые группы выступают против правых. Выборы другого типа представляют некую комбинацию, или коалицию, между центром, то есть умеренными республиканцами, и правыми на платформе антисоциализма и общественного порядка против социалистов и более передовых республиканцев. Выборы 1906 года принадлежали к первому типу, выборы 1919 года — ко второму.
Что изумляет наблюдателя, хотя и привыкшего к отнюдь не жесткой англосаксонской практике, так это то, что практически отсутствует как связь местных избирательных комитетов с руководством «партии» в Париже, так и политическая координация.
Причина в том, что большинство граждан имеют менее определенные и не такие тесные отношения с какой бы то ни было партией, чем это наблюдается в странах английского языка. Парламентские группы вообще не представляют соответствующие группы в различных регионах страны. /И заключает:/ избирательные комитеты подобны тому, что мы в Шотландии обычно называем «кликами». Иногда в составе «клики» встречается какой-то сильный человек, аналогичный американскому боссу, но чаще всего каждый из депутатов — сам себе босс[353 — Bryce, Democrazie moderne, рр. 139-141. В предыдущей главе (с. 178) мы упоминали о таком бедствии, как финансовые скандалы, характерные для политической жизни Третьей республики.].
Этот анализ, проникающий в самую суть парламентского механизма,
