является полезным дополнением к книге, в которой лучше, чем где бы то ни было, описаны невероятная устойчивость и непреходящее влияние буржуазных «великих династий» в период Второй империи и Третьей республики: «Les responsabilités des dynasties bourgeoises» [«Ответственность буржуазных династий»] Эмманюэля Бо де Ломени — эту книгу ее автор, едва достигший сорокалетнего возраста, начал писать, когда Третья республика погибала под ударами немецкого вторжения. «Великие французские династии не утратили своего могущества, наоборот, после крушения всех учреждений они влиятельны, как никогда», — писал он во вступлении. И, разумеется, самой жизненной частью этой замечательной книги является описание «осмоса» (вплоть до взаимозаменяемости) политических группировок.
Историки обычно утверждают, что в Сенате консерваторы, как правило, имели преимущество всего в несколько голосов, в то время как в Палате республиканцы пользовались значительным преимуществом. Это теоретически верно, если обращать внимание на ярлыки. В Сенате среди так называемого республиканского меньшинства мы обнаружим не только новобранцев орлеанистского происхождения, прошедших по списку несменяемых, но и, после январских выборов, /…/ Кунен-Гридэна, сына министра в правительстве Луи-Филиппа, или Ваддингтона, бывшего министра в правительстве Тьера / который заправлял страной до 1848 года/
Именно непременное присутствие буржуазной элиты, то есть власти денег, и ее длительное господство над французским обществом и являются причиной того, что политические группировки становятся, в сущности, неразличимы. Показательна в этом смысле карьера организатора попытки государственного переворота (1886) бонапартистского толка генерала Буланже[354 — Буланже, Жорж Эрнест Жан Мари (1837-1891) — французский генерал, военный министр (1886-1887), политический деятель, несостоявшийся лидер реваншистского антиреспубликанского движения (прим. пер.).], которого обхаживали обе группировки, хотя изначально он являлся ставленником Клемансо[355 — Chevallier J.-J., Histoire des institutions politiques de la France moderne (1789-1945), Dalloz, Paris, 1958, p. 402.].
Но фигурой, символизирующей Третью республику, является не Буланже, а Пьер Лаваль (1883 — казнен 15 октября 1945), в основном благодаря общему ходу и отдельным этапам его карьеры. Вначале он — мэр Обервилье, затем, в 1914 году, депутат-социалист, избранный от департамента Сены. Когда вспыхивает война, он уже фигурирует в «тетради В» — списке экстремистов, подлежащих аресту в случае всеобщей мобилизации[356 — Chevallier, Histoire des institutions politiques de la France moderne, p. 535.]. После войны он порвал с социалистической партией и в 1919 году остался без мандата. Через пять лет, в 1924 году, был снова избран, но как «независимый». Вскоре предпочел перейти в Сенат: выборы в этот орган, еще более чем выборы в одномандатных округах, были подвержены влиянию именитых граждан и их клиентуры. Так в 1927 году он стал сенатором. Министр общественных работ в правительстве Пенлеве, яркий представитель радикал-социализма, помощник секретаря президента и министра иностранных дел у Аристида Бриана (1925-1926), Лаваль вернулся к власти в 1930 году, в составе кабинета Тардье, лидера «Республиканского центра», заняв пост министра труда. Он почти беспрерывно фигурировал в правительстве, с тех пор и до победы Народного фронта в 1936 году, большей частью как премьер-министр, но иногда как министр иностранных дел, участвуя во всех коалициях центра с правыми, чередуясь с Фланденом, тоже замешанным в деле Виши[357 — Дело Виши — создание после поражения Франции и падения Парижа в 1940 г. коллаборационистского прогерманского режима на юге страны со столицей в курортном городе Виши (см. также прим, к с. 192) (прим. пер.).]. Хитрый, наглый экземпляр самодовлеющей, непотопляемой политической касты, он прекрасно чувствовал себя внутри той «демократии», каковой являлась, вплоть до своего бесславного конца, Третья республика. «Вишистский» исход был в каком-то смысле предсказуемым, хотя и самоубийственным.
Две жизни можно сопоставить, чтобы понять и противоречия, и идеальные предпосылки, и ошибки целой эпохи, которая скрывается за формулировкой «Третья республика»: Жана Жореса и Жоржа Клемансо; первый — лидер социалистов, способствовавший на конгрессе в «Salle du Globe» (Париж, 1905) их воссоединению; второй — лидер радикал-социалистов, начинавший как мэр Монмартра в бурные дни Коммуны. Их дружба и политическое сотрудничество прервались, когда шестидесятипятилетний Клемансо, впервые в жизни ставший министром, железной рукой подавил забастовки в Лансе и Денене. Умом первого владел призрак нации, призванной к оружию и ведомой к победе группой лидеров, поклявшихся в верности Республике; второй, умеренный реформатор, никогда не терял из виду классовый характер конфликтов. Жорес, противник войны (поскольку предвидел следующий за ней распад социалистического движения), был убит как раз накануне рокового августа 1914 года. Клемансо прожил лучшую свою пору как глава военного правительства, с 1917 года, когда казалось, что Антанта терпит поражение; он считал, будто вновь вызывает к жизни республиканско-патриотическую эпопею, призванную повторить неожиданные, стремительные победы 1793-1794 годов, без стеснения предоставляя французским генералам, применявшим репрессивные, карательные меры, политическое прикрытие. Слова о том, что при повторении эпопея сменяется фарсом, ему так и не припомнились. Более того: когда после войны Клемансо претендовал на пост президента республики (1920) и его постигло жестокое разочарование, после которого он со всей надменностью подал в отставку и удалился писать мемуары, он посвятил пламенный труд Демосфену (Плон, Париж, 1926): в истории древнегреческого оратора легко узнавался жизненный путь, огромное самомнение и финальное крушение иллюзий самого автора.. Греческая «демократия», прочитанная, как всегда, ad usum delphini[358 — Для пользования дофина (лат.), т. е. в сокращенном, приглаженном варианте.], снова исполняла роль зеркала, в которое смотрелась современность.
В 1901-1904 годах Жорес выпустил монументальный труд «Histoire socialiste de la Révolution frangaise» [«Социалистическая история Французской революции»], самая выстраданная глава которого посвящена Террору и его горестной «неизбежности», поскольку он был единственным средством обеспечить «единство Революции»[359 — Jaurès J., Storia socialista della Rivoluzione francese, итал. перевод Giorgio Candeloro, Cooperativa del libro popolare, Milano, 1954, voi. X, pp. 133-135. Перевод был выполнен с издания под ред. A. Mathiez, Paris, 1939.]. Со своей стороны, Клемансо, который тоже пришел к пониманию Революции как «глыбы», от которой нельзя отколоть ни куска, а следовательно, должно принимать ее in toto[360 — В целом, целиком (лат.).], включая Террор, сделал в этой связи красивый жест на публику: присутствовал на вступительной лекции Олара[361 — Олар, Франсуа Виктор Альфонс (1849-1928) — французский историк, специалист по эпохе Французской революции (прим. пер.).] (12 марта 1886) во время торжественного открытия первой в Сорбонне кафедры истории Французской революции, за которую боролся Мильеран и которую занял Альфонс Олар.
В таком совпадении таилась двусмысленность. Для Клемансо Террор представлял собой оружие, в чрезвычайных обстоятельствах послужившее делу победы патриотов над захватчиками. В этом с ним мог согласиться и Шарль Морра, которого восхищала роль Комитета общественного спасения в действенном «сопротивлении чужестранцам»: «Общественное спасение: в этих словах заключается все, что ни есть смелого, честного, патриотического во Французской революции», — писал основатель Action frangaise [Французское действие] в «Le soleil» [«Солнце»] за 17 марта 1900 года. Через год Леон де Монтескье[362 — Леон де Монтескье-Фезензак (1873-1915) — французский публицист националистического толка, воинствующий сторонник монархии (прим. пер.).] опубликовал «Le Salut Public» [«Общественное благо»]. Для Жореса Террор также — а может, и главным образом — был жестоким, но кратчайшим путем свершения необходимого правосудия. В самом деле, вовсе не Дантона — организатора восстания в армии так ненавидела «другая Франция», которая, не так уж и неожиданно, проявила себя в Виши, но Дантона — радикала, аболициониста, утвердившего декрет от 16 плювиаля; а более всего — Робеспьера, в котором видели, по праву или нет, зачинщика классовой борьбы внутри одной нации. Жорес опубликовал одну его неизданную заметку, возможно, относящуюся к сентябрю 1793 года: «Когда интересы богачей сольются с интересами народа? Никогда».
Когда Третья республика была похоронена в Виши, довольно долго казалось, будто «другая Франция» выиграла партию, длившуюся более сотни лет.
11. ВТОРОЙ ПРОВАЛ ВСЕОБЩЕГО ИЗБИРАТЕЛЬНОГО ПРАВА
Подавлением Коммуны, а также провалом «антисоциалистических законов» Бисмарка обусловлено предпочтительное внимание к иным формам борьбы: профсоюзной, выборной, постепенной. Подкрепленные авторитетом позднего Энгельса и его ученика Каутского, эти формы лежат в основе деятельности немецкой социал-демократии на рубеже XIX-XX веков, становятся определяющими для нового Интернационала («Второго»), начало которому было положено на съезде в Брюсселе (1891), а в 1900 году было учреждено Bureau socialiste internacional [Интернациональное социалистическое бюро]; и, несмотря на дискуссии и многочисленные расхождения (до 1905 года во Франции продолжали существовать две соперничающие социалистические партии), являются тактической основой всего движения. Центральное положение Германии, ее растущая мощь способствовали, разумеется, тому, что престиж ее «социализма» возрастал не только на континенте, но и во всем мире.
Но была в Европе другая, гигантская, страна, для которой тактика, уже ставшая доминирующей, представлялась неактуальной, а «революционный» путь к демократии по-прежнему казался единственным реально осуществимым — царская Россия, где совсем недавно (1861) были «освобождены» крепостные крестьяне, и вся огромная страна до сих пор управлялась самодержавно, особенно после покушения на Александра И, поборника конституционных нововведений, которые так и не были внедрены в жизнь из-за упорного сопротивления косных господствующих классов. Так или иначе, уже в 1863 году восстание в польских губерниях, подавленное с помощью Пруссии, развеяло атмосферу реформ, какой дышало русское общество два года тому назад, в момент освобождения крепостных (которым, впрочем, не предоставили обещанных земельных наделов). При Александре III реакция ужесточалась по мере того, как нарастал террор нигилистов (среди казненных в 1887 году был брат Ленина). Победоносцев, обер-прокурор Святейшего Синода православной церкви и наставник царя, был самым убежденным и влиятельным сторонником усиления репрессий — их орудием служила мощная тайная полиция («Охранка»), — а непосредственной его целью была насильственная русификация польских, прибалтийских, финских губерний и внедрение православия как средства приведения к покорности царю, лидеру не только политическому, но и «религиозному».
Эрик Бранденбург, историк-пангерманист из Берлинского университета, который к концу первого мирового конфликта был близок к кругам, стремившимся установить военную диктатуру[363 — Schwabe К., Wissenschaft und Kriegsmoral, Musterschmidt, Gottingen, 1969, p. 161. Бранденбург резко критиковал Веймарскую конституцию; умер в 1946 г.], открывает главу «Русская мировая империя» в последнем томе «Всемирной истории» Пфлюгк-Гартунга следующим сопоставлением расистского толка: «Наверное, не существует среди европейских народов столь различных между собою государств, как Англия и Россия. В первой получают наиболее широкое выражение свобода и личностное сознание; во второй ведет апатичное, растительное существование толпа, управляемая сверху, для которой царь — и монарх, и священнослужитель, и отец». Там, продолжает он, «богатая и бессовестная знать пользуется исключительным политическим влиянием» на «нищих, неграмотных крестьян»; противоречие, усугубленное отсутствием «сознающего свою силу, процветающего среднего класса» (VI, р. 439). Такая картина, вызывающая то ли сочувствие, то ли презрение, предполагает чужеродность России по отношению к европейскому миру. Чуть ниже Бранденбург пишет: «Если не считать пограничных территорий,
