повел себя как всякое другое государство. Письма (1935-1939) Сарагата[453 — Сарагат, Джузеппе (1898-1988) — итальянский политик, лидер социал-демократической партии. Министр иностранных дел (1963-1964), президент Италии (1964-1971) (прим. пер.).] к Ненни[454 — Ненни, Пьетро (1891-1980) — итальянский политик-социалист. В 1931-1939 гг. — член исполкома Второго Интернационала, выступал за единство действий с коммунистами. Генеральный секретарь Итальянской социалистической партии в 1931-1939, 1943-1944 и 1949-1963 гг., председатель Объединенной социалистической и социал-демократической партии (1966-1969). Заместитель премьер-министра (1945-1946, 1963), министр иностранных дел (1946-1947, 1968-1969) (прим. пер.).], опубликованные Фондом Ненни в январе 1998 года, дают непосредственное представление о силе удара и о резком, радикальном переломе в отношениях. Достаточно сопоставить комментарии Сарагата после Мюнхена: «Россия просто великолепна. Литвинов преподал урок достоинства и демократии с искусством великого государственного деятеля. Действия Франции унижают ее, а русские воспаряют к звездам» (дальше он высмеивает «юродивых от антикоммунизма»; 24 сентября 1938). Но вот 22 августа 1939 года: «Дорогой Ненни, предательство русских свершилось. Мы не можем больше закрывать на него глаза. Это — конец Третьего Интернационала, и, может быть, начало нового социалистического движения, в которое должны влиться коммунистические бойцы, разочарованные, содрогающиеся от отвращения». Троцкий уже 2 сентября 1939 года вещает из Мексики о «страхе перед массами», который подвигнул Сталина на подписание пакта в тот момент, когда — считает изгнанник — нужно было делать ставку на европейскую (а может быть, и мировую) революцию[455 — Троцкий Л. Д. «Война и революция». Итал. перевод: Guerra e rivoluzione, Mondadori, Milano, 1973, p. 57.].
Более реалистический взгляд на это решение высказал Черчилль в первой части («От войны к войне») своего исторического труда «Вторая мировая война»[456 — Итал. перевод: Mondadori, Milano, 1948,1, p. 397. Дипломатическая обстановка, в которой был заключен «пакт», хорошо описана в труде Hugh Seton-Watson (Eastern Europe between the Wars, 1918-1941), Cambridge Univ. Press, 1945; итал. перевод: Rubbettino, Severia Mannelli, 1992, под названием Le democrazie impossibili): «Мюнхенское соглашение исключило Советский Союз из числа великих европейских держав и подорвало стратегические основания франко-советского пакта. Участники переговоров, состоявшихся летом 1939 г. между западными державами и Советским Союзом, не были откровенны, ни с той, ни с другой стороны. У России не было причин подвергать себя опасности ради двух стран, которые всячески выказывали свою к ней неприязнь и не были в состоянии предоставить помощь в случае войны, первый удар которой она должна была бы принять на себя. Польское правительство — если, конечно, можно доверять официальным и официозным заявлениям — полагалось на то, что их армия быстро захватит Берлин, и даже не задумывалось о том, чтобы «позволить» Красной Армии прийти на помощь. Крупнейшие английские журналисты заявляли, что союз с СССР был бы только помехой для европейских держав. Таким образом, хотя заключение августовского германо-советского пакта и привело в смятение мировое общественное мнение, по идее, это никого не должно было удивлять» (р. 430).]: «Франция и Англия должны были принять советское предложение и составить тройственный союз /СССР, Англия, Франция/»; только это могло бы предотвратить пакт. Известно, что Советский Союз почувствовал себя обманутым той намеренно непоследовательной манерой, в какой англичане и французы вели переговоры, и повторил Брест-Литовск в совершенно обратной ситуации, решив заранее обезопасить себя от неизбежно надвигающейся войны, как ранее Россия вышла из войны между империалистическими державами. По прошествии лет было нетрудно создать миф о Польше, «разделенной» между Гитлером и Сталиным; написать очередную главу истории разделов. Правда состоит в том, что в 1938-1939 годах Польша была охвачена антисоветской истерией и весьма благожелательно настроена к гитлеровской Германии, политике которой верно следовал польский министр иностранных дел Бек (включая разрыв с Лигой Наций 11 августа 1938)[457 — “Annuario di politica internazionale” (Milano, Ispi) 1938, p. 41.]. После Мюнхенского соглашения 1938 года Польша приняла участие в разделе Чехословакии, поглощенной Рейхом, и получила свою часть добычи — Цешинский горнопромышленный район[458 — Там же, pp. 399-402.]. Польскую политику в месяцы, предшествующие русско-германскому пакту, так описывает крупнейший западный исследователь истории Восточной Европы Хью Сетон-Уотсон в своей замечательной работе 1945 года «Eastern Europe between the Wars, 1918-1941» [«Восточная Европа между двумя войнами, 1918-1941»][459 — Цитированная работа, pp. 221-222.]: «Уверенные в том, что они контролируют армию и полицию, коварно стравливая друг с другом различные группы оппозиции, руководители страны надеялись, что кризис продлится как можно дольше, покамест ограничиваясь незначительными приготовлениями как на внутреннем фронте, так и на границах».. Со своей стороны, СССР по этому пакту получал обратно территории, которые советская Россия утратила в результате мира, навязанного Германией в 1918 году (надо заметить, что Версаль в этом плане никак не исправил ситуацию).
Но это решение не могло восприниматься только на военно-дипломатическом уровне. Все, за что ни возьмись, неизбежно подвергалось сомнению и вызывало дискуссии. Исключения, разумеется, не составил и поворот в политике Коминтерна, обозначившийся на VII съезде. Естественно, это привело к долговременным последствиям, в частности, к переосмыслению роли руководителей.
Два года русско-германского союза (август 1939 — июнь 1941; контакты, однако, начали складываться уже в марте, когда Молотов занял место Литвинова) в немалой степени противоречат жесткой биполярной схеме «европейской гражданской войны». К тому же, поскольку его обычно оценивают исходя из последующих событий, внимание ученых к этому двухлетию не соответствует его значимости; исключение составляют замечательное исследование Анджело Таски[460 — Анджело Таска (1892-1960) — итальянский журналист и историк, социалист, один из основателей итальянской компартии (1921), исключен из нее в 1929 г., из-за расхождения во взглядах с А. Грамши и П. Тольятти. В 1926 г. эмигрировал во Францию. Автор ряда работ по истории фашизма и коммунизма (прим. пер.).] («Deux ans d’alliance germano-soviétique», [«Два года германо-советского альянса»] Fayard, Paris, 1949); собрание документов, подготовленное И. В. Брюгелем («Stalin und Hitler», Europa-Verlag, Wien, 1973); работа Э. Рида и Д. Фишера («The Deadly Embrace», [«Смертельное объятие»] Joseph, London, 1988) и еще несколько публикаций[461 — Отметим, ради честности и объективности изложения, IV главу книги Aldo Agosti, Bandiere rosse. Profilo storico dei com-munismi europei, Ed. Riuniti, Roma, 1999.]. Есть и такие крайности, как монументальная «Всемирная история» Академии наук СССР, где данный факт даже не упомянут, разве что включен в краткую хронологическую таблицу!
Этот болезненный отрезок истории второго мирового конфликта интересует нас не сам по себе: для нас важны его последствия, отразившиеся на политической линии «народных фронтов». Их поддержка прекратилась, прервалась и антифашистская кампания. Выступая в Верховном Совете 31 августа 1939 года, Молотов с присущей ему (как может показаться) грубостью говорит об «идиотическом антифашизме»[462 — Источник — базельский «Rundschau» от 7 сентября 1939 г. См. Briigel, Stalin und Hitler, документ № 89.]. 7 сентября, на встрече с Молотовым, Ждановым, Димитровым и Мануильским[463 — Мануильский, Дмитрий Захарович (1883-1959) — советский партийный деятель, в 1928-1943 гг. секретарь исполкома Коминтерна (прим. пер.).], Сталин сам обрисовал свою позицию. В «Дневниках» Димитрова можно прочесть об этой встрече:
До начала войны /то есть до 1 сентября/ противопоставление фашизма демократическому режиму было абсолютно справедливым. Во время войны между империалистическими державами это уже неправильно. Разделение капиталистических государств на фашистские и демократические утратило то значение, какое имело прежде. Война вызвала коренной перелом. Единый народный фронт вчерашнего дня был призван облегчить положение рабов капиталистического строя. В условиях империалистической войны ставится вопрос об уничтожении рабства! Оставаться сегодня на вчерашних позициях (единый народный фронт, единство нации) означает соскальзывать на позиции буржуазии. Этот пароль выходит из употребления[464 — Dimitrov G., Tagebiicher 1933-1943, I, Aufbau Verlag, Berlin, 2000, pp. 273-274. Итал. перевод: Diario. Gli anni di Mosca (1934-1945), Einaudi, Torino, 2002, p. 194.].
Кроме схематизма и необоснованности анализа, поражает безапелляционность, с какой этот «пароль» объявляется недействительным. В первые месяцы войны и позже, в 1940 году, в своих выступлениях по поводу начавшегося конфликта Троцкий с сарказмом повторял, что с 1935 года Сталин «целых пять лет обхаживал демократию».
Уже на следующий день Димитров получил прямые директивы (на немецком языке), адресованные всем партиям, входящим в Интернационал: «Разделение капиталистических государств на фашистские и демократические сегодня утратило то значение, какое имело прежде. В связи с этим следует изменить тактику». Делается поразительный вывод: «Коммунистические партии повсеместно должны противостоять продажной политике социал-демократов»[465 — Там же, p. 275 (итал. перевод — р. 197).]. Очевидно, авторы этого немудрящего текста, не зная, какой из партийных документов взять за образец, полагают, будто на дворе август 1914 года и они должны бороться против социал-демократов, которые голосуют за военные кредиты. Следует разъяснение, что директива касается в особенности Франции, Англии и Бельгии, а также Соединенных Штатов /sic/ Ту же самую «линию» заявит в мае 1940 года, в обстановке обострившегося конфликта (вторжение в Бельгию и прорыв линии Мажино), Четвертый интернационал (об этом обычно забывают, концентрируясь на внешней политике СССР). Сходство диагноза со всей очевидностью отсылает нас к той же самой политической культуре. На этот раз слова Троцкого совпадают с мнением подпольной французской газеты «L’Humanité». Разница заключается в реализме, граничащем с цинизмом, действий советской стороны, которые предпринимаются исходя из этого диагноза, и нереальных перспективах мировой революции, какие Троцкий извлекает из того же самого диагноза. Чтобы проникнуться «духом времени», стоит привести несколько цитат из длиннейшего документа от 26 мая 1940 года, написанного самим Троцким и озаглавленного «Империалистическая война и мировая пролетарская революция»[466 — Этот отрывок содержится в собрании трудов Троцкого «Война и революция» (Guerra e rivoluzione, рр. 149-199).]:
Четвертый Интернационал не обращается к правительствам, бросившим народы на бойню, ни к буржуазным политикам, отвечающим за действия этих правительств, ни даже к рабочим бюрократам /имеются в виду социалистические партии/, поддерживающим буржуазию в войне /с. 149/;
Непосредственная причина настоящей войны — соперничество между старинными, богатыми колониальными империями Великобританией и Францией и запоздавшими империалистическими грабителями Германией и Италией /с. 152/[467 — Здесь анализ Троцкого совпадает с выкладками Сталина, 7 сентября 1939 г.: «Войну ведут две группы капиталистических стран, одни — бедные, другие — богатые колониями, сырьем и т. д., за передел мира» (Dimitrov, Diario, p. 194).];
Около века тому назад, когда национальное государство еще представляло собой относительно прогрессивное явление, Коммунистический манифест провозгласил, что у рабочих нет родины /…/. Мелкие сателлиты /Бельгия, Норвегия и т. д./ вот-вот будут стерты в пыль стальными челюстями великих капиталистических держав /…/. Реакционному лозунгу национальной обороны необходимо противопоставить лозунг революционного уничтожения национального государства. Сумасшедшему дому капиталистической Европы необходимо противопоставить программу Социалистических соединенных штатов Европы /сс. 158-159: очевидно, что Троцкий в изгнании
