«шестидневной войны» на Ближнем Востоке, можно понять, что замысел органичен, это — не рапсодия. В 1968 году студенческая революция и новая волна общественных беспорядков послужили сигналом того, что после десяти лет неограниченной власти страна не желает больше той опеки, которой с такой охотой доверилась. Последний референдум (апрель 1969) обернулся поражением, и де Голль без лишних слов сошел со сцены.
Но если голлизм как режим, как содержание и как стиль кончился с уходом его неповторимого протагониста, осталась новая, жесткая политическая система: система, которая сдавливала политическую борьбу, сводя ее к середине, к центру, обрубая «края» с помощью убийственного избирательного механизма, и прокладывала — ранее, чем другие страны — путь к новому преобладанию «смешанной системы».
15. К «СМЕШАННОЙ СИСТЕМЕ»
У всех народов и во всех революциях существует аристократия: вы можете уничтожить ее среди знати, но она тут же найдет себе место в богатых и могущественных домах третьего сословия; уничтожьте ее там, и она всплывет среди начальников канцелярий и даже среди народа.
Наполеон III Précis des guerres de César, cap. XVI / «Краткий очерк войн Цезаря», гл. 161
Певец этой системы Морис Дюверже — хотя, изучая тот же самый материал как ученый, он рассуждал более взвешенно — пятнадцать лет тому назад, когда в итальянском парламенте праздновали двухсотлетие 1789 года, произнес яркую речь, озаглавленную «La V République, achèvement de la Revolution frangaise» [«V Республика, завершение Французской революции»][573 — Duverger М., La Quinta Repubblica, compimento della Rivoluzione francese (1989), итал. перевод и предисловие Nilde lotti: Ed. della Camera dei Deputati, Roma, 1989.]. Когда наступил нелегкий конец Четвертой республики, Дюверже по горячим следам написал полный боевого задора очерк об этих событиях и о перспективе возвращения де Голля: «Demain la République» [«Завтра — республика»] (1958). Там он клеймил, в частности, отсталость политических категорий де Голля, не затушевывая притом и «слабости» Четвертой республики.
Ничто не заставляет нас верить, будто де Голль существенным образом изменил мнения, выраженные в его речи в Байе, знаменитой речи, в которой он определил свою позицию, высказавшись в пользу режима, во многих аспектах сходного с тем, какой Англия знала в конце XVIII века; Франция испытала при Луи-Филиппе; маршал Мак-Магон попытался воскресить 16 мая 1877 года. Глава государства, облеченный властью и обладающий авторитетом, выбирает или отзывает премьер-министра, который в одно и то же время должен пользоваться и его доверием, и доверием Собрания: речь идет об этапе, какой все парламентские режимы проходят на протяжении своей эволюции, — орлеанистском этапе. Четвертая республика пыталась управлять Францией, используя техники Фальера[574 — Фальер, Клеман Арман (1841-1931) — французский государственный деятель, президент Третьей республики в 1906-1913 гг. (прим. пер.).]; не хотим ли мы теперь заменить их техниками Гизо?[575 — ld., La Repubblica tradita (1958), итал. перевод и предисловие Giuseppe Maranini: Ed. di Communità, Milano, 1960.]
В 1961 году он разглядел в изменениях конституции, которые позволили де Голлю провести прямые выборы президента, рождение «шестой» Республики («La VI République et le régime présidentiel» [«Шестая республика и президентское правление»]). Во втором издании (1978) его работы «Institutions politiques et droit constitutionnel» [«Политические институты и конституционное право»] (1955) ни один из авторитарных признаков голлистской конституции не укрылся от его внимания, особенно ее основной недостаток, то, что она может функционировать лишь в присутствии и под руководством «харизматического» вождя, который ее создал[576 — Id., / sistemi politici, итал. перевод, Laterza, Roma-Bari, 1978, pp. 281-291.].
Так или иначе, но до тех пор правоцентристская коалиция (бывшие «независимые» и голлисты) двадцать лет подряд побеждали на всех выборах. Потом, после ряда побед Миттерана, периоды преобладания левых стали чередоваться с гибридным феноменом cohabitation[577 — Сосуществования (фр.).], когда трудности тоже разрешались благодаря искусству и «харизматическому» личному обаянию (на этот раз Миттерана). Дюверже, как писала во введении к его работе Нильде Иотти, бросил критический взгляд на изменения, внесенные в конституцию де Голлем, и на ее практическое применение («La République des citoyens», [«Республика граждан»] 1982; «Bréviaire de la cohabitation», [«Коротко о сосуществовании»] 1986); то есть судил обо всем беспристрастно — до резкой перемены, обозначившейся в речи 1989 года, произнесенной перед итальянским парламентом. В центре ее, если не считать разных исторических отступлений, стоят рассуждения о мажоритарной избирательной системе и ее mirabilia[578 — Чудесах (лат.).]. Неважно, что некоторые его утверждения не согласуются с действительностью, как, например, когда он наблюдает и, понятно, не одобряет «тенденцию коммунистов замыкаться в монолитном гетто»[579 — ld., La Quinta Repubblica, p. 88.]. Пассаж чуть ли не смехотворный, если вспомнить иронический упрек, обычно адресуемый ФКП или тому немногому, что от нее осталось, что коммунистов якобы обуревает министерский пыл и дух служения, какие редко встретишь у представителей других партий, когда им время от времени удается входить в «комнату с кнопками», как назвал ее Пьетро Ненни (мифологизируя ее). Печальный итог для партии, которая восемьдесят с лишним лет назад в Туре отделилась от социалистов, чтобы воспользоваться «полнотой времен», а теперь превратилась в pars adiecta[580 — Составная часть (лат.).] той же самой социалистической партии и притом не заслуживает снисхождения за то, что время от времени позволяет себе хотя бы краткую автономию: «монолитное гетто»! Механизм ясен и известен всем. Когда французские социалисты поняли, насколько это им выгодно, они стеной встали за «модель» Пятой республики. В одномандатном избирательном округе борются по меньшей мере четыре политических силы: две правоцентристские и две левые (социалистическая и коммунистическая партии). В первом туре каждый получает свои голоса — а кто переходит во второй? Уж конечно, не коммунист (он проходит в самых редких случаях), потому что не весь электорат социалистов будет голосовать за него, и, разумеется, его позиция не привлечет избирателей центра; следовательно, он обречен на поражение, он и его избиратели. Наоборот, электорат коммунистов готов отдать голоса за другого кандидата, повинуясь дисциплине, ради «меньшего из зол», чтобы сохранить единство и так далее. Так, с 1958 года и далее ФКП, особенно когда союз с социалистами укрепился, служит водоносом или донором крови. И делает это по разным причинам, но прежде всего потому, что у нее нет другого выхода. Еще чудо, что после полувека таких филантропических упражнений эта партия до сих пор существует. Очевидно, что ее избиратели мало-помалу стали считать себя de facto избирателями второго сорта, «вспомогательными». Со временем такой избиратель, обреченный на то, чтобы носить воду для других, задумается и предпочтет либо впрямую выбирать партию, которой все равно отойдет его голос, либо вовсе не ходить на выборы.
На противоположном краю — другое дело: там все происходит между «равными» и выбор зависит от других факторов: от сложной алхимии взаимоотношений между двумя представителями одной партии или от связей, какими располагает кандидат, и т.д. Аристократы снова выходят на избирательную арену, и кандидаты от правоцентристских партий могут похваляться их покровительством.
За пределами Франции, которая в послевоенный период первая пошла по этому пути, тоже изыскивались — при помощи все более софистических методов — избирательные законы мажоритарного типа, что представляло собой лишь малую часть усилий, направленных на ослабление erga omnes[581 — По отношению ко всем (лат.).] представительной демократии, или, говоря иными словами, способ подстраховать себя от по-прежнему нежелательных эффектов всеобщего избирательного права. По мнению инициаторов такого процесса, эти сложные алхимические реакции ведут к «рационализации» выражения воли народа, не давая ей изъясняться в чистом виде, то есть сужая спектр выбора.
Избирателя заставляют — слово может показаться грубым, но в итоге так оно и есть — выбирать, если он хочет чтобы его голос оказался «полезным», не из всего представленного списка, а из нескольких определенных вариантов. А поскольку «полезные» варианты стремятся к центру — завоевание его в богатых странах и есть подлинная цель выборной игры, — возникает тенденция к тому, что большей частью избираются кандидаты, выражающие умеренные взгляды; кроме того, имея в виду стоимость выборов, принадлежащие в основном к высшим и средним классам[582 — Может оказаться значимым материал, приведенный Жаном-Мари Майером (Jean-Marie Mayeur) в его докторской диссертации (1981), а затем в докладе на конференции Ecole franchise в Риме: Les élites in Francia e in Italia negli anni Quaranta, «Italia contemporanea», 153 (die. 1983), pp. 117-125 (особенно 125): социальный состав второго французского Законодательного собрания (1946). Если нас не удивит, что 30% депутатов от ФКП — из рабочей среды, то весьма примечательно, что к той же среде принадлежит и 12% депутатов от НРД (католической партии).], традиционно умеренным. Так появляется снова, хоть и утверждаясь другим путем, феномен, характерный для эпохи, в которую господствовало ограниченное избирательное право: резкое сокращение представительства менее «конкурентоспособных» классов.
Система ограниченного избирательного права с «множественным» голосованием сама по себе является классическим инструментом применения на практике «смешанной системы»: чуть-чуть демократии и много олигархии. Она сочетает выборный принцип (демократическая инстанция) и реальное, своевременно гарантированное преобладание средних и высших классов. Мажоритарные системы, пусть более извилистым путем, достигают того же результата. Представительство меньшинств, наиболее беспокойных в социальном плане, признается дестабилизирующим фактором, потому перед ним ставятся препоны, уже без боязни пропагандистских контрударов (еще возможных во времена, когда существовали сплоченные силы социальной оппозиции), направленных против такого «дефекта». Хоть и представляя численное большинство, умеренные слои, будучи разделены на партии и течения, соревнующиеся между собой, стремятся, вступая на парламентскую арену, полностью обезопасить себя. Вот почему были вновь пущены в действие механизмы, ограничивающие избирательное право.
Смешно, но в Италии со всех сторон слышатся речи об «исторической» необходимости создания «Второй» республики. Но она уже создана избирательной реформой, восстановившей «мажоритарную» систему и отменившей пропорциональную (1993). Это — ключевое событие в истории Италии последнего десятилетия XX века.
Надуманность тезиса, согласно которому «нестабильность» ведет политические системы к принятию мажоритарного избирательного права — а значит, к проявлениям «смешанной» системы в ущерб системе демократической — подтверждается тем фактом, что именно в Италии политический коллапс был связан вовсе не с нестабильностью правительств или частыми кризисами (последние случались и тогда, когда христианская демократия одна удерживала абсолютное большинство), но с бурным обсуждением «вопроса морали». Итальянский случай представляет немалый интерес: «болезнь» заключалась в тесной связи деловых кругов с политическими (классическое явление в любом капиталистическом обществе), а «лекарство» было применено совсем из другой области и касалось изменения принципа представительства (не «один человек — один голос», как было раньше, а голоса «полезные» и «бесполезные»). Восхищает ловкость тех, кто воспользовался всеобщим отвращением и презрением по отношению к «купленным» политикам (на самом деле эти чувства гораздо меньше
