или менее длительный успех эгалитаризма, «прорвавшегося» в смешанный, или, если угодно, полуолигархический режим, кодифицированный классическим либерализмом, почти всегда связан с обострением конфликтов, что с ужасом описывает Платон в знаменитом пассаже из «Государства» (557а). Это — более или менее длительные перерывы в существовании «смешанной» системы. Ближе всех подошел к такому выводу выдающийся исследователь общественного развития Гаэтано Моска. В подтверждение своего тезиса, явно пессимистического, о том, что «демократии не существует», он прибегнул к притче, как он пишет, об отце, который, умирая, поведал сыновьям, будто на семейном поле зарыто сокровище; сыновья перекопали весь участок, сокровища не нашли, но заметно улучшили плодородие почвы[606 — Mosca G., La sociologia del partito politico nella democrazia moderna (1912), в Partiti e sindicati nella crisi del regime parlamentare, Laterza, Bari, 1949, p. 35.]. Эту басню можно использовать по-разному, например, предположив, что вера в возможное существование демократии сама по себе приводит к положительным (именно «демократическим») изменениям; она хорошо выражает фактическое отсутствие и вместе с тем необходимость демократии (разумеется, в ее полном и подлинном смысле).
Такой сдержанный и трезвый пессимизм, наверное, поможет понять, каким образом программно заявленная эгалитарная демократия была отодвинута на задний план даже там, где она представала, так сказать, «вооруженной», не только украшенной тавтологическим определением «народная», но и наделенной орудиями диктатуры именно с целью воплотить в реальность все программные требования.
Драма «народных демократий» проявилась в карьере человека, вся жизнь которого может быть названа символом данного феномена: Владислава Гомулки. Мы помним момент его триумфа, который также представляет собой один из высочайших взлетов демократии в Европе, октябрь 1956 года в Польше. Как же вышло, что в конце своей политической карьеры, завершившейся плачевным провалом, тот же самый человек отдал приказ стрелять в рабочих в Гданьске (декабрь 1970)[607 — …[Гомулка] отдал приказ стрелять в рабочих в Гданьске — 14 декабря 1970 г. в ответ на повышение цен рабочие Гданьска, Гдыни, Щецина и других городов объявили забастовку. Первый секретарь ЦК ПОРП Владислав Гомулка, сочтя это контрреволюцией, отдал приказ о силовом подавлении рабочих выступлений. 17 декабря 1970 г. на гданьской судоверфи имени Ленина произошло столкновение военных с рабочими, несколько стычек вспыхнули в других местах. В результате погибли 41 рабочий, 2 милиционера и 1 солдат. 1164 человека, в том числе около шестисот военных и сотрудников милиции, были ранены (прим. пер.).]? Эта проблема не имеет ничего общего с культом рабочего как такового; ее нельзя сбросить со счетов, вспоминая более жестокие расправы, каких капитализм, опирающийся на государственную власть, за свою долгую жизнь продемонстрировал немало (и демонстрирует до сих пор, идя «в ногу» со временем, в конфликтах с полу рабской рабочей силой, состоящей из иммигрантов: с ними на Западе разговор короткий: либо стрелять в них из пушек, либо использовать на работах, выполнять которые белый пролетариат больше не желает[608 — Само слово «рабство» начинает восприниматься не столь драматически. Защитники рабовладения в Соединенных Штатах во время Гражданской войны были правы, считая условия труда «манчестерского» рабочего гораздо худшими, чем положение рабов на плантациях. Именно борьба за «демократию» улучшила и в самом деле рабское положение «манчестерского» пролетариата. Сегодня в таком положении оказывается «резервная армия труда», едва различимая и в самом деле прозябающая где-то вдалеке. Слово «рабство» вполне подходит к этим людям, ибо и личная свобода, и habeas corpus для них весьма ограничены и обусловлены многими обстоятельствами. В конце концов, и в античном мире существовали различные формы и условия «рабства», и само это слово великие законодатели древности употребляли без дрожи отвращения, широко обсуждая данное явление в таком памятнике «западной цивилизации», каким предстает перед нами римское право.]). Проблему порождал тот факт, что социально-политические системы, ныне исчезнувшие, называли себя «государствами рабочих». Следовательно, такой ответ на беспорядки, имевшие множество причин, в том числе и второстепенных, был ошибочен, к тому же и неэффективен, как показало время.
Наша задача — понять, что именно не сработало, имея также в виду, что «лагерь» противника не мог не оказывать давления, как пропагандистского, так и практического (военно-экономического), которое носило откровенно деструктивный характер. Это должны были знать все те, кто поставил на возможность «социализма в отдельно взятой стране» (что означало борьбу за выживание, даже когда отдельно взятая страна превратилась в систему государств, в окружении мира не только враждебного, но и не расположенного долго «сосуществовать» с собственным «отрицанием»). Все, что не сработало, невозможно поместить в краткий «перечень» недостатков. Конечно, следовало бы проследить по отдельности, не en gros[609 — В целом (лат.).], историю различных «народных демократий» и их последовательного, в последнее время ускоренного приближения к «моделям» другой половины Европы (особенно это касается тихого возникновения из рядов старых партий, окружавших правящую, подлинных партий, которые в конце концов — как ХДС в Восточной Германии — пришли к власти). Но настоящая причина нестабильности и волнений была одна: зрелище вновь возникшего неравенства, в формах одновременно нищенских и кастовых, тем более оскорбительных на фоне скудного благосостояния. Напрасно было бы упирать на тот факт, абсолютно справедливый, что благосостояние мира-витрины (процветающего Запада), которое самой своей привлекательностью нарушило равновесие и завоевало общественное мнение «социалистических» стран, зиждется на эксплуатации остальной планеты. Этот факт услужливые пропагандисты-журналисты нашего Запада ежедневно пытаются скрыть. Но это не объясняло и не оправдывало материальные привилегии всех разновидностей «номенклатуры» по сравнению с металлургами Гданьска или советскими шахтерами. И было бы неразумно придерживаться мнения, что эти системы для самого своего существования должны были прибегнуть к «номенклатуре», имеющей привилегированное положение, ибо этот аргумент не только ничего бы не стоил в глазах тех, кто страдал от такого неравенства, но и представлял бы собой признание полной несостоятельности системы.
Формирование «нового класса», как его определяли, было не «прискорбной необходимостью», а началом преображения, в результате которого произошла мутация — на первый взгляд неожиданная — постсоветской России в царство самого дикого капитализма на базе мафии: эта страна сейчас представляет собой яркий образец нового мирового лика капитализма. Процесс длился долго, его предпосылки можно найти еще в «стахановском» движении. Элен Каррер д’Анкосс[610 — Каррер д’Анкосс, Элен (р. 1929) — историк, политолог, специалист по истории России (прим. пер.).] пишет:
Прежде всего Сталин распространяет (1934) на рабочие массы понятия элитарности и привилегий, что создает в обществе иерархию. «Стахановское» движение одновременно позволяет ему замаскировать политику социальной дифференциации и воспользоваться рабочим соревнованием для пересмотра норм производства. /…/ В самом деле, уже с 1932 года предшественники Стаханова выделяются из «толпы». Первыми «ударниками» на фабриках и заводах власть никак не манипулировала /…/ /Зато после 1934 года/ стать ударником, попасть в новую привилегированную категорию сделалось перспективой, которую партия открывала перед избранными представителями рабочей массы, а не путем, которым рабочая масса в целом могла бы идти.
Так, стахановское движение — последний штрих к модели общества, сложившегося при Сталине. Сталинское общество — вовсе не община равных, в нем главенствуют «лучшие», чья квалификация оправдывает, на всех уровнях, престиж и привилегии.
Но тут мы касаемся другой основной черты сталинизма: ненадежности положений и привилегий. Сталин явился создателем неудержимо растущей бюрократии, в рамках которой все, кто обладал хотя бы крупицей власти, могли рассчитывать на сугубый престиж и на четко определенные привилегии, в общем и целом признанные; но он же систематически уничтожал эту бюрократию. В этой системе обладатели привилегий всегда находились под угрозой чисток, то есть изгнания из мира привилегированных!
Партия и представляет собой наглядную картину такой «перемещаемости»!
В послесталинскую эпоху этот процесс, разумеется, заметно ускорился. Главное, что формирование нового класса внутри на первый взгляд последовательно развивающейся системы представляло собой фактор эрозии самой системы, которая в конце концов раскололась, как внешняя скорлупа, под натиском организма, уже преобразившегося с точки зрения общественных отношений. В 1968 году Александр Гершенкрон[611 — Гершенкрон, Александр (1904-1978) — американский экономист российского происхождения, автор трудов «Экономические отношения с СССР» (1945), «Европа в русском зеркале» (1970) (прим. пер.).] в статье «Историческая последовательность» выражал свои сомнения по поводу СССР:
Если то, что происходит в этой стране, — эрозия диктатуры, то процесс идет так медленно, что его почти невозможно уловить. Нельзя предвидеть ни его длительности, ни степени обратимости; так или иначе, опыт прошлого не дает нам никаких указаний на этот счет. Новая история достаточно ясно показывает, каким образом диктатуры стремились обеспечить свою стабильность, и отмечает их катастрофические крушения; но, не считая неоднозначного случая Турции Кемаля, медленная и постепенная трансформация современной диктатуры была бы совершенно новым историческим фактом, как, собственно, новым фактом является то, что она продержалась в России больше пятидесяти лет[612 — Gerschenkron A., Continuity in History and other Essays (1968); итал. перевод: La continuità storica: teoria e storia economica, Einaudi, Torino, 1976, p. XI.].
Парадокс заключается в том, что чудовищный исторический продукт распада СССР и появления мафии в течение почти целого десятилетия назывался на Западе наконец-то демократической Россией. Не совсем ясно, что происходит там в последнее время: то ли очередная стычка между новыми олигархами, то ли авторитарная, в некотором роде неосоветская попытка хоть как-то ограничить власть вездесущей мафиозной олигархии.
Жестокий удар по риторическим заверениям в том, что демократия снова торжествует в Европе (от одного 89-го года до другого) был нанесен уже более чем десятилетней историей постсоветской России. Долгое царствование Бориса Ельцина было на самом деле диктатурой, направляемой из Соединенных Штатов. Прежде всего это относится к обстрелу Парламента в 1993 году[613 — «Путч Ельцина» — гласил заголовок «Corriere della Sera» от 22 сентября того года.]. События развивались в драматической последовательности: Ельцин
распустил парламент, парламент низложил его, назначив на его место вице-президента Руцкого; Ельцин ответил обстрелом. Другим выдающимся событием были президентские выборы 1996 года, когда ЦРУ, непосредственно управляя всей выборной игрой, довело Ельцина от 2% на предварительных опросах до победы во втором туре, благодаря, в том числе, операции «Лебедь» (так звали подставного кандидата, националиста и популиста, в задачу которого входило не допустить победы в первом туре кандидата от коммунистов). Ельцин не только дискредитировал все и всяческие демократические процедуры, но и установил — в стиле позднего Брежнева — личную и прямую власть своего семейного клана дельцов и паразитов. Режим, укрепившийся после его ухода со сцены, на Западе хвалят или ругают в зависимости от того, как проявляет себя новый президент, Путин, во внешней политике. Стоит ему отклониться от директив США в области международных отношений, как большая, средняя и малая печать покорно, с готовностью провозглашает, что режим, главою которого является Путин,
