накануне парада в честь десятилетней годовщины революции (7 ноября 1927 г.).
Этот эпизод довольно противоречив.
Подробный рассказ о нем приводит Курцио Малапарте[619 — Малапарте, Курцио (наст, имя Карл Эрих Цукерт) (18981957) — итальянский писатель, журналист, кинорежиссер (прим. пер.).] в начале своей книги, изданной в Париже в издательстве Грассе в 1931 году, «Technique du coup d’état» [«Техника государственного переворота»]. Первые две главы полностью посвящены Троцкому, автор описывает все его действия: в первой главе (с. 13—66) речь идет о взятии власти в октябре 1917 года; Малапарте восхищается Троцким как создателем «военной» техники захвата власти, как раз и опробованной в Петрограде; во второй главе (с. 67-105) описывается провал — десять лет спустя — аналогичной троцкистской попытки, на этот раз направленной против Сталина. Троцкий не раз довольно жестко выступал против Малапарте: уже на первой пресс-конференции, устроенной им на Западе после изгнания (Копенгаген, октябрь 1931)[620 — Опубликовано во французской троцкистской газете «La Cloche».]; тому же вопросу посвящена пара страниц последней главы его «Истории русской революции»[621 — Итал. перевод: Mondadori, Milano, 1969, pp. 1196-1197] (Берлин, 1933). В том же году, что и «Техника государственного переворота», вышла биография Сталина Эссад-Бея[622 — Эссад-бей, настоящее имя — Нусенбаум Лев Абрамович (1905-1942) — немецкий писатель азербайджанского происхождения, журналист и мистификатор; писал экзотическую беллетристику, публицистику, биографии: в частности, Сталина (1931), Николая II (1935), Ленина (1937), иранского Реза-шаха (1938) (прим. пер.).]: там тоже несколько раз говорится, правда без подробностей, о «перевороте», который готовил Троцкий в сентябре — ноябре 1927 года[623 — Essad Bey M., Stalin; итал. перевод: Treves, Milano, 1932, pp. 315-317.]. В письме из Турина к издателю Грассе 22 декабря 1930 года Малапарте о своих источниках изъясняется неопределенно: «à Moscou /1929/ j’ai eu l’occasion de m’entretenir avec les hommes les plus en vue de l’Urss»[624 — «в Москве /1929/ мне довелось общаться с самыми видными людьми СССР» (фр.). Эти слова процитированы G. Luti в предисловии к изданию Vallecchi Tecnica del colpo di Stato, Firenze, 1994, p. 24; фраза повторяется почти в том же виде в начале главы I (= VIII итал. издания).]. В итальянском издании (1948, репринт 1994) главы о Троцком были убраны из начала, где они бросались в глаза, как это было в первоначальном издании, и переставлены в середину: так, глава о попытке «переворота» стала главой XII[625 — F. Perfetti в послесловии к Malaparte С., Tecnica del colpo di Stato, Mondadori, Milano, 2002, p. 206 считает, что к подготовке французского издания «приложил руку» Грассе.]. Как в рассказе Малапарте, так и в передаче Эссад-Бея то, что произошло в Москве 7 ноября 1927 года, то есть троцкистские демонстрации во время празднования десятилетней годовщины революции, разогнанные силами правопорядка, предстают скорее как ловкий маневр, чем как бесславный конец неудавшегося «переворота». Упоминая об этих событиях, Эдвард Халлетт Карр ссылается единственно на рапорт начальника ГПУ Менжинского от 9 и 10 ноября 1927 года[626 — Carr Е.Н., Le origini della pianificazione sovietica (1971), итал. перевод, Einaudi, Torino, 1978, III, p. 38.]. Менжинский, имя которого не раз встречается у Малапарте по ходу повествования, видимо, и является одним из его основных источников.
Но великие антагонисты, Троцкий и Сталин, оба по противоположным причинам, дали сокращенную версию событий: Сталин в коллективном, написанном под его руководством «Кратком курсе истории ВКП(б)»[627 — Итал. перевод: Ricciardi, Napoli, 1944, p. 362.], а Троцкий в своей автобиографии[628 — Троцкий Л. Д. «Моя жизнь». Итал. перевод: Trockiy, La mia vita, перев. Ervino Pocar, Mondadori, Milano, 1930, pp. 472-475.]. Несомненно, Троцкий открещивался от славы путчиста. Поэтому он и дал резкую отповедь Малапарте в «Истории русской революции»[629 — Итал. перевод, pp. 1196-1197.], хотя безудержные восхваления его необычайных тактических способностей должны были ему льстить. (Малапарте ему, и только ему приписывал успех Октябрьской революции; знаменательно, с фактографической точки зрения, что рассказ Малапарте об октябре 1917-го совпадает, особенно в том, что касается выдающейся роли Троцкого, с рассказом самого Троцкого в автобиографии, вышедшей в июне 1930 года и в Германии, и во Франции, и в Италии)[630 — Trockiy, La mia vita, pp. 282-287.]. Естественно, что Сталин со своей стороны — его пересказ событий октября 1917 года есть чистая фальсификация — стремился представить оппозицию 1927 года кучкой безответственных авантюристов, утаить их подлинную силу и серьезную опасность, которая от них исходила. Наконец, Исаак Дойчер во втором томе своей трилогии о Троцком много говорит об агитации против Сталина, которую открыто вела оппозиция в те критические месяцы конца 1927 года (вряд ли возможно поверить, чтобы Троцкий сдался без борьбы)[631 — Deutscher I., Il profeta disarmato. Leone Trotskij 1921-1929 (1959), Longanesi, Milano, 1961, pp. 450-475.], но ему не были известны документы Менжинского, хотя они были опубликованы в том же самом году в «Вопросах истории» (6, 1959). Очевидно также, что, будучи предан своему герою, Дойчер решил игнорировать книгу Малапарте, хотя не мог не знать ее. Таким образом, эти события еще ждут своей подлинной исторической реконструкции.
С 1927 по 1940 год вокруг этого конфликта вращалась история не только партии, но и всего советского общества, не говоря уже о партиях, входящих в Коминтерн. Итальянцы, немцы и другие пережили тот же раскол, испытали на себе аналогичные методы.
Лион Фейхтвангер, выдающийся романист, еврей, бежавший в Соединенные Штаты, писал о «больших процессах» в Москве:
Большинство этих обвиняемых были, в первую очередь, конспираторами, революционерами; всю свою жизнь они были страстными бунтовщиками и сторонниками переворота — в этом было их призвание. Все, чего они достигли, они достигли вопреки предсказаниям «разумных», благодаря своему мужеству, оптимизму, любви к рискованным предприятиям. К тому же они верили в Троцкого, обладающего огромной силой внушения. Вместе со своим учителем они видели в «государстве Сталина» искаженный образ того, к чему они сами стремились, и свою высшую цель усматривали в том, чтобы внести в эти искажения свои коррективы[632 — Feuchtwanger L., Mosca 1937 Diario di viaggio per i miei amici (1937), итал. перевод, Mondadori, Milano, 1946, pp. 97-98.].
Эта зарисовка, очень реалистичная и в то же время исполненная уважения, помогает понять и глубину разногласий, и непримиримый характер конфликта.
«Мы думали, — говорит Альчиде Де Гаспери в июле 1944-го, — что процессы сфальсифицированы, свидетельские показания вымышлены, признания исторгнуты под пыткой. Но объективные американские источники утверждают, что речь не идет о фальшивке, что саботажники были не вульгарными мошенниками, а конспираторами — идеалистами старой школы /…/, которые готовы были встретить смерть, лишь бы не приспосабливаться к тому, что для них было предательством первоначального коммунизма»[633 — De Gasperi A., Discorsi politici, Cinque lune, Roma, 1956, pp. 15-18.]. Не столь знаменательно, что Де Гаспери говорит такие слова, как то, что источником информации явились Соединенные Штаты.
В 1933 году известный славист Этторе Ло Гатто в XVII томе «Итальянской энциклопедии» написал, что Максим Горький был «певцом пролетариата задолго до того, как в России установилась диктатура пролетариата». В энциклопедии, в которой Джентиле[634 — Джентиле, Джованни (1875-1944) — итальянский философ, теоретик и активный деятель итальянского фашизма, председатель совета по образованию. В 1925 г. Джентиле опубликовал «Манифест фашистских интеллектуалов к интеллектуалам всех наций», а в 1929 г. — книгу «Основы фашизма», в которой фашизм воспевается как новая политическая идея, задача которой — создание нового «этического государства». Также являлся директором по науке Института Итальянской энциклопедии, издававшего в 1925-1936 гг. 36-томную «Итальянскую энциклопедию», неоднократно упоминаемую Л. Канфорой. В апреле 1944 г. Джентиле был убит партизанами-антифашистами на улице во Флоренции (прим. пер.).] хотел максимально воплотить интеллектуальный потенциал фашизма, понятие «пролетарской диктатуры» не могло получить позитивного освещения. Слова Ло Гатто, таким образом, на малом конкретном примере показывают более широкий и значительный феномен, то есть тот факт, что долгое время СССР вызывал противодействие именно потому, что был пролетарской диктатурой. В двадцатые и тридцатые годы именно такой (негативный) взгляд на СССР распространяла пропаганда, исходящая и от либеральных, и от фашистских правительств. (Возможно, итальянский фашизм в этом плане имел свою специфику, ибо присматривался особенно внимательно к советскому опыту.) После 1947 года отношения между СССР и Западом переходят во вторую фазу, и правительства, более или менее правомерно называющиеся «демократическими», отныне критикуют СССР за то, что он не является (вариант: больше не является) страной пролетарской власти, превратившись в арену деятельности новой олигархии. Такое представление повторяет, почти буквально, образ СССР, распространяемый троцкистами уже в двадцатых и тридцатых годах, когда расхожим был диагноз другого типа.
На эту смену понятий повлиял целый ряд факторов, которые в обобщенном виде можно было бы представить так:
а) изменения, произошедшие в советском обществе в послесталинскую эпоху: все более глубокая трансформация классовых отношений, в результате которых к власти приходит класс пара-собственников, формировавшийся внутри системы по мере того, как она отпускала поводья и ослабляла давление, ранее препятствовавшее образованию новых классов;
б) ожесточенная полемика «левого коммунизма» с советским компромиссным вариантом;
в) начиная с конца двадцатых годов полемика, рисующая СССР в «термидорианских» терминах, со стороны троцкистского Интернационала. Она нашла отклик в среде влиятельных интеллектуалов как в США, так и в Южной Америке;
г) разрыв с социалистическими партиями. Это произошло очень скоро. Уже в ходе Октябрьской революции и сразу после, с роспуском Учредительного собрания в начале 1918 года, европейский социализм, даже левого направления, заклеймил советский эксперимент как «элитарный» и «террористический»; как диктатуру над пролетариатом, а не пролетариата. В 1929-1930 годах раскол углубился, когда VI конгресс Интернационала провозгласил лозунг борьбы с «социал-фашизмом». «Народные фронты» (1936) привели к болезненной перестройке партий, а сами впоследствии заглохли и после Второй мировой войны окончательно исчезли с горизонта;
д) превращение всех этих критических выпадов в орудие идеологической борьбы: публицистика и пропагандистская машина использовала их для того, чтобы расстроить единство в рядах противника.
Для всякой значительной революции наступает момент, когда появляется целая лавина историографических трудов, стремящихся доказать, что она вовсе «не была революцией». Причин для такого умаления достаточно, но все их, наверное, можно разделить на две категории: 1) исследуемая революция не достигла своих целей, то есть ее вершители, придя к власти, проводили совсем не ту политику, во имя которой захватили власть; либо же 2) революция потерпела поражение, поскольку по истечении более или менее длительного периода попытки радикальных нововведений провалились и произошел возврат к предшествующему строю.
Нередко эти два диагноза переплетаются или накладываются один на другой. Например, относительно Французской революции имели распространение обе теории: революция, утвердившая — сбросив феодальные и
