эпохе в послевоенной немецкой истории (обо всех ее перипетиях можно осведомиться в фундаментальном труде Энцо Коллотти «История двух Германий 1945-1968», «Эйнауди», Турин, 1968), я отметил, что США, особенно в те восемь лет, когда у власти был Эйзенхауэр, с равной снисходительностью относились как к франкизму (в обмен на военные базы, которые предоставил Франко), так и к «возвращению» бывших нацистов в Германию. Факт поразительный, особенно если вспомнить ту оправданную суровость, с какой США производили антинацистскую чистку в оккупированной Германии.
Это (очевидное) наблюдение вызвало к жизни пункт № 3, процитированный в начале: «you put the Adenauer-government more or less on the same level as Franco’s dictatorship». А ведь я даже не упомянул о казусе Гелена. Рейнхардт Гелен, генерал СС, руководивший «советской секцией» в нацистских шпионских структурах, был завербован Алленом Даллесом еще до окончания войны. Вначале он был magna pars[679 — По большей части (лат.).] в спецслужбах ФРГ (Bundesnachrichtendienst), затем перешел непосредственно в ЦРУ Статьи, обличавшие «дело» Гелена, были опубликованы в лондонской «Daily Express» 17 марта 1952 г., в цюрихской «Weltwoche» 6 августа 1954 г., в штутгартской «Christ und Welt» 19 августа 1954 г. и так далее. Поразительно, что имя Гелена не упоминается ни разу на 545 набранных убористым шрифтом страницах книги Детлефа Фелкена под названием «Dulles und Deutschland.
Die amerikanische Deutschlandpolitik 1953-1959» [«Даллес и Германия. Американская политика в Германии, 19531959»] (Bouvier-Verlag, Bonn-Berlin 1993).
Не забудем и вклад Симона Визенталя, его замечательной книги «The Murderers Among Us» [«Убийцы среди нас»] (1967, в том же году переведена на итальянский в издательстве «Гарзанти»), в разоблачение пособнической роли, какую сыграло среднее звено властных структур ФРГ в деятельности «ОДЕССы» (организации, защищающей бывших эсесовцев: «Organisation der ehemaligen SS-Angehòrigen»)[680 — С. 78-95 итал. издания. (Прим, автора).]: без пособничества властей эта деятельность вряд ли была бы возможна.
Думая оскорбить меня, редактор «Suddeutsche Zeitung» сравнил мою работу с трудом Эдварда Халлетта Карра по истории СССР Карра он обвиняет в том, что этот ученый «неуемно приукрашивает политику Сталина» и считает, что английское правительство проявило особое великодушие и широту взглядов, раз во время Второй мировой войны «Карр имел возможность писать в лондонской «Times», да еще и занимал кафедру»[681 — J. Schloemann, Geschichte bauen, «Suddeutsche Zeitung» от 17 ноября 2005 г., с. 16. (Прим, автора).].
Если оставить в стороне лестный характер подобного сравнения (никогда не следует поддаваться тщеславию), в основе столь оригинального хода лежит, увы, явное невежество. Почти очевидно, что наш редактор понятия не имел, кто такой Карр, какую огромную предварительную работу он проделал, чтобы довести до конца свой труд о первых двенадцати годах существования СССР. Карр никогда не исповедовал никакой идеологии (марксистской либо какой-то еще). Ему повезло — как дипломат, он в двадцатые годы долгое время работал в Латвии, потому и попытался описать государственную историю новой формации, возникшей на обломках царской империи. В политических взглядах Карр всегда был либералом и как таковой достиг поста заместителя главного редактора «Times». Его сближение с «левыми» (позиция либерала-диссидента) относится к более позднему времени, к 1942 году, когда СССР уже присоединился к союзникам. В 1953 году он высказался по поводу первых томов своего труда: «Я не ставил себе целью написать историю событий (это уже делали многие другие авторы): меня интересовал политический, общественный и экономический строй, выросший из этих событий». Историку позволено самому избирать себе тему, рассматривать под определенным углом объект своего исследования. А значит — если вернуться к примеру, с которого мы начали, — трактовать историю «моделей демократии» в современной Европе без того, чтобы каждый раз пересказывать общую историю Европы (если допустить, что можно без существенных опущений и перекраиваний написать некую историю Европы, вне связи — на самом деле, очень тесной — с остальной частью планеты).
Но если говорят: «ты пишешь, как Карр», намереваясь уничтожить оппонента, данный факт свидетельствует лишь о том, до какого уровня интеллектуальной деградации мы дошли.
Когда несколько месяцев назад в издательстве «Галлимар» вышло исследование Оливье Петре о traites négrières[682 — Работорговле (фр.).], среди многих благоприятных отзывов не замедлили появиться и такие, в которых автора упрекали в том, что он недостаточно высказал свое возмущение по поводу самого феномена рабства. Но, может быть, он должен был «в каждой фразе своей работы давать волю все новым и новым припадкам гнева?» — с вполне оправданной иронией задается вопросом Леруа Ладюри[683 — «Le Figaro», 3 декабря 2005 г. (Прим. автора).].
В 1882-1883 годах Джозуэ Кардуччи опубликовал, как всем известно, цикл из двенадцати сонетов под названием «Qa ira»: страстный, явно идущий вразрез с общепринятыми тогда в Италии взглядами очерк Французской революции, взятой в решающие моменты сентябрьской (1792) резни и победоносной битвы при Вальми. Вся умеренная, процерковная печать восстала. Кардуччи клеймили как «террориста» (то есть апологета робеспьеровского Террора); как защитника кровавого Марата; особенно же ставилось ему в вину — например, в статьях Руджеро Бонги — то, как невозмутимо поведал он (в сонете VIII) о жестокой казни принцессы Ламбаль. Кардуччи был весьма смущен и задет этими нападками. Некий М.Т. (Кардуччи полагал, что то был депутат Марко Табарини) негодовал в «Rassegna italiana»: «Не позабыт, — вещал М.Т., — даже Марат с его всегдашним болезненным пристрастием к крови» (имеется в виду VI сонет: «Марат видит в воздухе темные стаи // Людей с торчащими из груди кинжалами, //И там, где они пролетают, идет кровавый дождь»). «Но можно ли сказать по совести и в здравом уме, — ярился М.Т., — что каким-то образом послужило делу защиты / читай, Республики, окруженной войсками Коалиции[684 — …окруженной войсками Коалиции — имеется в виду коалиция европейских держав, враждебных Французской революции 1789 г. (См. прим, к с. 68, Коалиция держав) (прим. пер.).]/ это ненасытное чудовище, неустанно отправляющее жертвы свои на гильотину?»
Кардуччи отвечал: «Я переложил в стихи то, что фактически свершалось в сентябре 92-го года. Фактические свершения сводились к двум: защита родины, вдохновленная славными традициями и героическим духом французского народа; и резня, направляемая страхом и осуществляемая с тем лихорадочным фанатизмом, зловещей легкостью и жестоким легкомыслием, какие у кельтов в крови /sic/». Достойная защита, если не считать экстравагантного «расистского» выпада. За несколько лет до того, в другом своем сочинении, посвященном годовщине Вальми, Кардуччи много говорил о Марате, представляя его одним из тех, кто более других чувствует, пропускает через себя многовековые страдания народа, «позор двадцати веков»; поэтому, не забывая о мере, он пытался синтезировать этот монументальный образ, от которого нельзя так просто отмахнуться: «Опыт ненависти и боли // Отяжелил ему сердце и растворил чувства: // Он, словно пес, чуял измену и т. д.». Разумеется, тот, кто радостно сбрасывает с себя ужасный груз истории (или высокомерно иронизирует над «филологией металлургов»), не может избежать сарказма, с которым Троцкий отвечает Симоне Вейль: «Вы из Армии Спасения?». Но добряк Кардуччи, безобидный застольный якобинец, задетый велеречивой критикой Бонги, который чуть ли не приписывал ему соучастие в убийстве злополучной принцессы, с совершенно законным сарказмом вопрошал, не должен ли он написать «сонетишко, полный обычной ругани, радующий школьных учителей и добропорядочных журналистов», например, с жуткой заключительной строкой, адресованной непосредственному исполнителю казни: «О подлый, подлый, подлый, подлый!»[685 — См. G. Carducci, £а ira, versi e prose, Zanichelli, Bologna 1929, p. 104. Предыдущая цитата на с. 88. (Прим, автора).]. Короче говоря, тот же отказ от «припадков гнева» в каждой фразе, о котором говорил Леруа Ладюри.
Подобное небрежение и Фукидиду поставил в вину прилежный, но недалекий критик Дионисий Галикарнасский[686 — Дионисий Галикарнасский — греческий ритор й историк I в. до н. э. (прим. пер.).], желая видеть у историка яркое, патетическое описание каждой осады, каждого города, который афиняне предали огню и мечу во время свирепой Пелопоннесской войны («О Фукидиде», главы 15-16). А поскольку в свое время Фукидид не предавался столь бессмысленным словесным ухищрениям, Дионисий, не имея возможности сквозь века заставить его замолчать или же лишить звания образцового политического историографа, закончил свой очерк утверждением, что, вообще-то говоря, Фукидид попросту не владел пером. Любопытно, до чего живуча подобная критика, не заглохшая за столетия.
Истинная проблема критиков подобного рода, не столько злополучного Дионисия, сколько разных Бонги прошлых и нынешних времен, состоит в том, что сочувствие их простирается в одном-единственном направлении. В их системе ценностей имеется мир, деяния которого никак не могут быть занесены в какие бы то ни было «черные книги»: этот мир Пий XII[687 — Пий XII (1876-1958) — папа римский с 1939 г., обвинявшийся рядом израильских организаций в том, что не высказывался против геноцида евреев во время Второй мировой войны (прим. пер.).], Джон Фостер Даллес и Франсиско Франко называли «свободным миром». Темные стороны свободного мира скрываются различными способами, например, того, кто говорит о них, награждают определениями разного рода («апологет третьего мира» — самое частотное из них, хотя оно практически ничего не значит[688 — Один фанатик двадцать лет назад написал на эту тему целый памфлет: Pascal Bruckner, Il singhiozzo deir uomo bianco. Una critica demolitrice dei miti terzomondisti, Longanesi, Milano 1984. (Прим, автора).]). Какую же лазейку находит эта безупречная совесть, эта мораль переменного тока? А такую, что в случае «свободного мира» вся грязная работа делается вдали от дома; в Чили, Индонезии, Конго, Центральной Америке, Аргентине, Анголе и так далее, и почти всегда «третьими лицами». Если бы перед нами возникла проблема — многие мои критики все сводят именно к ней — установить, какой режим является наиболее криминогенным, эти характерные черты и следовало бы поставить в центр дискуссии. Было бы неплохо в таком случае припомнить, что Международным уголовным трибуналом Генри Киссинджеру предъявлено обвинение, до сих пор не снятое, за то, что он совершил, и что с его подачи было совершено в Чили; это обвинение документально подтвердил Кристофер Хитченс в книге «The Trial of Henry Kissinger» (2001) [«Суд над Генри Киссинджером»][689 — Итал. перевод — Fazi, Roma 2005. (Прим, автора).]. Очевидно и то, что произвольный подсчет жертв время от времени дает осечку, как это случилось и с Робертом Конквестом («Цена коммунизма: человеческие жертвы»), точнее, с данными «Черной книги коммунизма» (число жертв от издания к изданию уменьшается от 100 до 80 миллионов и еще ниже, ускользая за пределы какой-либо серьезной критики)[690 — В этой постыдной книге в миллионах и миллионах советских жертв гитлеровского нашествия обвиняется Сталин, а Брежневу ставятся в вину жертвы партизанской
