точнее, не завоевали абсолютного большинства. За них проголосовало 37,9% (СДПГ) и 7,6% (НСДПГ); всего 163 + 22 ( = 185) депутатов из общего числа 421. Хотя для парламентарных политических систем, действующих в «передовых» странах со сложным социальным составом населения, как раз характерно то, что ни одна (практически) из взятых по отдельности политических сил не завоевывает абсолютного большинства на всеобщих выборах (какой бы ни была избирательная система), в данном случае имело место горькое разочарование, исходя из чрезвычайной обстановки, в которой проходили выборы, изначально весьма благоприятной для социалистов.
Партия Центра получила 20% голосов и провела 91 депутата; две правые партии (народная и национальная народная) вместе завоевали 15% голосов (63 депутата). Далее шла (обреченная на стремительный упадок) по духу левая, но во многом расходящаяся с социалистами демократическая партия — ее самыми яркими представителями были Макс Вебер, Вальтер Ратенау, Гуго Прейсс, — она провела 75 депутатов, собрав почти 18% голосов (невероятным образом сравнявшись с традиционной, укорененной в народе партией Центра).
Соглашение между СДПГ и НСДПГ было немыслимо после того, как за несколько дней до выборов Носке, народный комиссар (и выдающийся представитель социалистов), посланный в армию, подавил manu militari[386] спартаковское восстание в одном из кварталов Берлина, взяв приступом редакцию «Vorwàrts», а главное, после того, как свободно чувствовавшие себя Freikorps[387] расправились с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург за четыре дня до выборов (15 января). Парламентское решение напрашивалось само собой: создание левоцентристского блока. В состав первого правительства республики, рожденной в ходе «ноябрьской революции», вошли СДПГ, партия Центра и демократическая партия; правительство возглавил Шейдеманн, а Эберта едва учрежденное Собрание избрало президентом республики.
О влиянии преждевременного и бессильного восстания спартаковцев на политическую обстановку того переломного января 1919 года говорилось много. Социал-демократы с лицемерным пылом бросились на защиту Носке, пытаясь вывести его из-под удара, снять с него ответственность за убийство Либкнехта и Люксембург. Напрасный труд, ибо вопрос не в том, кто вложил оружие в руки убийц, принадлежавших к фрайкору, но в том, что новорожденная немецкая «демократия» терпела легальное существование фрайкора — полувоенных реваншистских группировок, чей реваншизм на тот момент проявлялся в насилии по отношению к активным борцам за левые идеи. Их вклад в рождение нацистского движения хорошо известен. Впрочем, немного благодарности за свои действия от крайних правых Носке все же заслужил (он был министром вооруженных сил, а значит, был обязан распустить фрайкор и уничтожить его, в это русло направив ярость, с какой он штурмовал редакцию «Vorwàrts»). Оскорбительной благодарности: когда нацистская партия победила на выборах в марте 1933 года, Носке был обер-президентом провинции Ганновер, и Герман Геринг, второе лицо после Гитлера, просил его (тщетно) остаться на этом посту[388].
Во всяком случае, тезис о том, что в результате восстания спартаковцев общественное мнение в последние дни предвыборной кампании сдвинулось вправо, представляется шатким. Правительство Эберта-Шейдеманна-Носке сделало все, чтобы доказать испуганной буржуазии, что социал-демократия способна подавить «антидемократические» левые движения. Щедро пролитая кровь являлась гарантией «демократизма» социал-демократического руководства. Удар был нанесен как раз по НСДПГ, которая, вследствие полемического упрощения, весьма удобного в предвыборной борьбе, стала tout court отождествляться — такую пропаганду вели почти все партии (кроме демократической) — с Союзом Спартака.
Короче говоря, поражение на выборах явилось для социал-демократов горьким разочарованием, но этот плачевный результат навсегда остался историческим максимумом в истории выборов периода Веймарской республики. Уже на выборах в первый республиканский рейхстаг, которые состоялись через год (6 июня 1920), СДПГ сползла к 21% голосов, а НСДПГ поднялась до уровня 18%, в то время как едва появившаяся Коммунистическая партия собрала 2%. СДПГ почти достигла 30% на выборах в мае 1928 года (коммунисты получили 10%), но и блок правых в целом набрал 30%, а Центр — 12%.
Эта выборная арифметика может показаться абстрактной и формальной игрой. Тем временем назревали кризисы, способные разрушить и менее шаткое равновесие, чем то, какое было достигнуто в Веймарской республике: от шовинистского безумия во Франции, кульминацией которого стала карательная оккупация Рура[389] (настоящий подарок правым; впрочем, и коммунисты с их отчаянной тактикой пытались обратить это событие себе на пользу), до упадка экономики, усугубленного разорительными репарациями (чтобы справиться с ним, были разработаны планы Доуса и Янга[390]; США, не признавшие Версальского договора, не могли потерпеть сползания влево республики, охваченной самым тяжелым экономическим кризисом века, а нацисты еще не были готовы воспользоваться им); прибавим к этому экстремистские выступления (гитлеровский «путч» в мюнхенской пивной) и пр. И все же выборная арифметика при такой лихорадочной парламентской жизни (восемь довыборов в рейхстаг за тринадцать лет!) свидетельствует о многом. Она показывает разочарование левых в таком орудии, как всеобщее избирательное право, и «упорный подъем» национал-социалистической партии от 2% в мае 1928 года до 44% в марте 1933-го. Очевидно, что и нацисты не добились абсолютного большинства, хотя они не только сами прибегали к незаконному насилию, но и силовые структуры государства были на их стороне. Но Гитлер стал канцлером в результате заговора фон Папена[391] и попустительства Гинденбурга (президента Рейха с 1925 года) до «триумфальной» победы. Хотя эта победа так или иначе осталась ярким примером несомненного успеха на выборах.
Немецкий и итальянский случаи представляют собой два классических примера «сфабрикованной» победы на выборах.
В недавнем исследовании историка из Йельского университета Генри Эшби Тернера-мл., «Hitler’s Thirty Days to Power» [«Гитлер: тридцать дней борьбы за власть»], (Лондон 1996)[392], приведены убедительно документированные доказательства в пользу лишенного детерминизма историографического взгляда на проблему прихода Гитлера к власти. На выборах в ноябре 1932 года популярность нацистской партии явно пошла на спад, она потеряла 35 мест и 5% электората. Разумеется, со своими 33% эта партия завоевала относительное большинство, но изоляция в парламенте могла оказаться для нее губительной, особенно в условиях острого кризиса внутри страны. И только благодаря сильнейшему давлению Франца фон Папена, представителя Центра, но самым тесным образом связанного с Гитлером, на почти девяностолетнего президента Республики Гинденбурга Гитлеру вопреки всяческим ожиданиям и вразрез с парламентской арифметикой 30 января 1933 года, после продолжительного политического кризиса неясной природы, был доверен пост канцлера. Вопреки тому, что нередко утверждают, полномочия президента Республики были — согласно Веймарской конституции — достаточно широкими, они значительно превосходили властные прерогативы тех монархов, какие еще оставались на своих тронах после гекатомбы, которая постигла коронованные семейства в результате мировой войны. Он был действительным главою вооруженных сил; он мог ограничивать гражданские права по своему усмотрению (если бы счел это необходимым); имел прерогативу своими декретами устанавливать законы; и правительство, ответственное, конечно, перед парламентом, могло при необходимости быть отправлено в отставку президентом, что сопровождалось немедленным роспуском парламента. Короче говоря, неожиданное назначение на пост канцлера в конце января 1933 года (и немедленное назначение срока новых выборов) позволило Гитлеру при пособничестве крупных промышленников (вспомним хотя бы семейные связи Геббельса с самой мощной династией промышленников, Квандтов, или поддержку Гугенберга[393])[394] и легального и полулегального военного аппарата, а также благодаря систематическим акциям насилия со стороны «коричневых рубашек», находящихся под защитой государства, устроить себе великую победу на выборах 5 марта 1933 года: 44% голосов, что дало ему возможность править в окружении представителей центра и либералов, имея фон Папена в качестве вице-канцлера[395], вплоть до полной трансформации республики в «Fiihrerstaat». Этот триумфальный путь к власти начался жалким Мюнхенским путчем каких-нибудь десять лет назад. 6 марта 1933 года, в канун «победы» на выборах, Гитлеру поступили из Дорна в Голландии поздравления от Вильгельма II, бывшего императора[396], жившего там в «изгнании». Символический жест, великолепно демонстрирующий преемственность между «всенемецким» империализмом и нацизмом.
В Италии аналогичная операция была проведена в гораздо более сжатые сроки. Республикански-анархоидальное движение Муссолини, основанное в 1919 году, прозябает вплоть до выборов 1921 года (около 30 депутатов, вместе с «национальными блоками»), но уже в конце октября 1922 года король Виктор Эммануил III поручает ему сформировать правительство: оно стало коалиционным, вместе с народной партией и либералами. Савойский король, конечно, был немудрящим злодеем по сравнению со старым юнкером, ему не потребовалось тридцати дней интриг, давления, шантажа. Он, савойский король, до истерики перепуганный расправами над царствующими фамилиями, с абсолютным скепсисом оценивавший способность парламентаризма устоять в революционной буре, поднявшейся в 1917 году и все никак не затухающей (ярый реакционер, он приписывал ей гигантские масштабы), дошел до того, что сам, опережая правительство, осуществил «молчаливый государственный переворот». Большинство в тогдашнем правительстве (которое возглавлял Луиджи Факта) в момент демонстрации, пышно поименованной «походом на Рим», было за объявление осадного положения, но король отказался, призвал Муссолини в Квиринальский дворец и доверил ему сформировать новое правительство. Тот, разумеется, явился на зов и ровно через два года выиграл с большим перевесом — благодаря ультра-мажоритарному избирательному закону; благодаря насилию сквадристов[397], которых поддерживали и защищали «силы порядка»; благодаря финансовой поддержке, какую оказывала буржуазная верхушка в лице представителей важнейших ее отраслей (аграрной, промышленной и банковской) — выборы 1924 года.
В случае Италии тоже интересно проследить траекторию выборов и чередование прогресса и регресса в различных партиях и избирательных законах. Закон от 16 декабря 1918 года наконец-то устанавливал всеобщее избирательное право (для мужчин) без каких-либо ограничений и заменял скомпрометировавшую себя мажоритарно-одномандатную систему пропорциональной системой выборов по кандидатским спискам. Социалисты утроили число избранных депутатов (156), народная партия поднялась до того, что получила 100 мест. То было арифметическое большинство из 508 мест Палаты. Либералы, при старой системе вездесущие и всепобеждающие, сползли от 300 до 200 мест. Перед нами — победа демократических движений, но не предполагаемый триумф. В результате выборов мая 1921 года появляется, после раскола в Ливорно[398] (январь), куцый дозор из 15 депутатов-коммунистов; социалисты немного теряют, народники приобретают с десяток мест; «национальные блоки» (в состав которых входят также и фашисты) держатся на плаву; черпая из старых запасов электората, продолжают избираться либералы. Палата без ясно выраженного большинства, избранная в 1921 году, после осуществленного королем государственного переворота, предоставившего Муссолини пост председателя Совета министров, приняла новый, ультра-мажоритарный избирательный закон (знаменитый закон Ачербо, который проталкивали фашисты, развернув сразу после «похода на Рим» мощнейшую кампанию в пользу мажоритарной избирательной системы)[399] и создала тем самым условия для триумфального прохождения фашистского расширенного списка (где было полно имен либеральных аристократов)[400] на выборах 1924 года. Короче говоря, в обоих случаях расстановка сил была аналогичной и однозначной. Социалистические силы, в особенности благодаря «пропорциональной» системе, пожинают плоды своего усиленного внедрения в общество, но не составляют большинства даже в самые «благоприятные» моменты и при самой удачной конъюнктуре, поскольку
