Греции после Афинского восстания (3 декабря 1944), вызванного приказом английского генерала Скоби разоружить все партизанские формирования: более месяца англичане подавляли восстание; были нарушены соглашения, подписанные в Варкизе[531] в феврале 1945 года; в марте 1946 года проведена пародия на выборы, в которой отказались участвовать все партии, кроме монархически-популистской, руководимой англичанами; вернулся король; с октября 1946 года «Греческая демократическая армия», а затем и «Временное правительство свободной Греции» начали партизанскую войну; чтобы подавить эти движения, Черчилль попросил вмешательства Трумэна, в результате чего Греция перешла под прямой американский контроль. Партизанское движение было подавлено только в 1949 году, и до возвращения старого Папандреу (победа Центра в 1964 году, сведенная на нет переворотом полковников в апреле 1967 года[532]) Греция находилась под парламентской диктатурой правых, поддерживаемой США.
Такого сценария для Италии Тольятти сумел избежать благодаря выверенности и конкретности своей умеренной политики; но в этом есть немалая заслуга и антифашистски настроенных представителей демохристианской верхушки и так называемых «светских» (республиканцев, социал-демократов) партий.
На первой проверке выборами (2 июня 1946) коммунисты показали хороший результат (19%), хотя он и был ниже, чем у социалистической партии (тогда она называлась «партией пролетарского единства»); все левые партии вместе получили 40% голосов; христианские демократы одни — 30%. Во Франции в том же году социалисты и коммунисты составили парламентское большинство. Но Франция, сама будучи (хоть и с некоторыми объективными ограничениями) страной-лидером, не могла быть поставлена под чей-то контроль. История Четвертой республики в действительности является историей возвращения к власти умеренных сил, всегда игравших заглавную роль; в этом возвращении присоединение к НАТО было лишь одной из составных частей, но не единственной; в конце концов она сделалась маловажной. История республиканской Италии — это, наоборот, история страны, находящейся под опекой, под постоянным наблюдением; страны, для которой всесильная власть всегда имела наготове «альтернативное» решение на случай, если воля избирателей окажется «неприемлемой».
Великим испытанием сил стало 18 апреля 1948 года. Во времена, когда не существовало «опросов общественного мнения», предугадать результаты голосования было нелегко. США подготовились к победе «Демократического народного фронта». Документ, ставший известным в ноябре 1994 года (первое правительство Клинтона сделало документы ЦРУ доступными для ученых)[533], датированный 5 марта 1948 года и озаглавленный «Последствия законного прихода к власти в Италии коммунистов», предусматривает немедленное вмешательство Соединенных Штатов, сначала через отделение Сардинии и Сицилии, затем через партизанскую войну, поддерживаемую американцами, которые, однако, не должны действовать от своего лица. Другая альтернатива, которая рассматривается после такого введения: «США не могут позволить коммунистам прийти к власти в Италии законным путем», поскольку «психологические последствия этого будут ужасны», — состоит в том, чтобы «сфальсифицировать результаты голосования». Как известно, ничего из этого не понадобилось. Эффект от американской «продовольственной помощи» оказался куда сильнее, и демократическая христианская партия одна получила абсолютное большинство мест в Палате, хотя Де Гаспери и сформировал правительство в коалиции со «светскими» (социал-демократами, республиканцами, либералами). Рассказывают, будто Тольятти назвал это «лучшими результатами»[534]: он, вероятно, имел в виду, что победа привела бы именно к тем событиям, какие описывались в документе ЦРУ от 5 марта.
А вот чего американские «эксперты» не могли предвидеть и так никогда и не поняли, так это природы демократической христианской партии. В 1990 году была опубликована переписка американского посла в Риме Клэр Бут Льюс с Государственным департаментом. В ноябре 1953 года, после выборных игр июня того же года (попытки внедрить избирательный закон, который «подправил» бы пропорциональную систему, введя «премию большинства»: премия не «сработала», не хватило нескольких голосов), посол пишет в своем рапорте: «Господин Шелба сказал мне, что коммунистов всегда можно приструнить в случае необходимости, но момент пока не настал». Такое поведение госпожа посол считает мягким, и в раздражении дает следующую характеристику Шелбе, который известен в истории своим жестким противостоянием ИКП: «Господин Шелба в действительности не испытывает эмоций и не имеет подлинных убеждений относительно коммунистов»[535].
В руководство ИКП внедрялись агенты[536], осуществлялось всякого рода давление, в стороне от которого не остался и Ватикан, объявивший в целях запугивания отлучение (vitanda) для тех, кто голосовал за коммунистов; но христианскую демократию не удалось подтолкнуть к непоправимому шагу. Де Гаспери перестал пользоваться расположением Ватикана; и все же в следующем поколении появились такие лидеры, как Фанфани и Моро[537], предпочитавшие левоцентристскую стратегию; представители ИСП даже были введены в правительство. Все это, не будем забывать, привело впоследствии к попыткам обойтись с «неприрученной» Италией так же, как с Грецией в 1967 году и с Чили в 1973-м. Но это другая история.
Бегло, в общих чертах описывая сложные перипетии становления республиканской Италии, мы рискуем принять слишком прямолинейную точку зрения, не учитывающую оттенки, околичности, смену ролей, победы и поражения, и в основном сконцентрировать внимание на моментах кризиса, слишком тесно связывая их между собой. И все же остается схематичный, но истинный расклад сил: с одной стороны, внешняя угроза, представленная могучей державой (которая заранее видела в итальянских коммунистах покорную longa manus Советского Союза, ее неизменного противника); а с другой — верность конституционному пакту, заключенному тремя крупнейшими партиями, основавшими республику и написавшими конституцию.
Если Де Гаспери отдалился от Ватикана, Тольятти не легче жилось в его социалистическом лагере. Замечено, что после того, как он отказал Сталину, который хотел перевести его в Коминформ, отдалив от итальянской компартии[538], Тольятти не возвращался в Москву, даже на XIX съезд КПСС (октябрь 1952), и поехал туда только на похороны Сталина (март 1953). Здесь еще не все ясно. Одно несомненно: часть ИКП, называвшая себя партией «сопротивления» и «восстания», представителем которой был Пьетро Секкья, попыталась поставить под сомнение — в особо критический момент — лидерство Тольятти и обратилась прямо к Сталину, но тот отказался что-либо предпринять[539].
Однако именно на XIX съезде КПСС (затмеваемом гораздо более знаменитым ХХ-м) — странно, если учесть, что послевоенная политика Сталина проходила зигзагом во многих областях (от немецкого вопроса до «расширения») и держала на осадном положении все «народные демократии», — линия, проводимая итальянской компартией, получила неожиданное признание.
Сталин присутствовал на этом съезде, но впервые не читал основной доклад (доверив сделать это своему «преемнику»[540]); однако произнес краткое заключительное слово. В сжатом обзоре единственными из коммунистических руководителей западного мира были поименованы Тольятти и Торез. Тольятти, отсутствовавшего, хотя и отправившего Луиджи Лонго с посланием, Сталин цитировал так, как будто тот выступал здесь же, на съезде. В обоих посланиях, французском и итальянском, подчеркивалось, что в случае войны против СССР коммунисты соответствующих стран проявят «интернационализм»; позиция Тореза была выражена яснее, позиция Тольятти — более завуалированно. Сталин отвечает им, давая понять, что такое «обещание» вовсе не является подарком Советскому Союзу, ибо, — замечает он, — старания обоих сделать так, что «их народы не будут воевать против народов Советского Союза» в первую очередь являются поддержкой французов и итальянцев, а потом и поддержкой «миролюбивых стремлений Советского Союза». Реплика чуть ли не язвительная. Зато во второй части имеется открытая отсылка к прогрессистским программам: такие программы, а не программы социальной революции являются актуальной задачей коммунистов Запада. «Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт, — говорит Сталин. — Я думаю, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и рабочих партий, и понести его вперед, если хотите собрать вокруг себя большинство народа»[541]. То есть, если вы хотите на Западе завоевать большинство — что в любом случае остается классическим путем прихода к власти, — нужно бороться за «буржуазно-демократические свободы», как раз на Западе и попранные. Музыка для депутатов, которых отправил Тольятти.
И в Чехословакии продовольственная помощь, на этот раз советская, оказала влияние на результат выборов, как чуть позже американский хлеб на итоги 18 апреля 1948 года в Италии. Летом 1947 года урожай был скудным, в том числе из-за необычайной засухи. Чехословакия была вынуждена просить помощи за рубежом. В ноябре, когда выборы уже были намечены на 30 мая, министр Губерт Рипка отправился в Москву. Послевоенное правительство Чехословакии было коалиционным (коммунисты, социалисты, социалисты-националы, народная партия); во главе его стоял лидер коммунистов Клемент Готвальд. 7 июля это правительство выразило интерес к плану Маршалла, но препоны, поставленные этому плану Советским Союзом, свели все переговоры на нет. Эффектным поворотом событий явилось то, что еще до приезда Рипки в Москву Сталин объявил: Советский Союз «по просьбе Готвальда» посылает в Чехословакию гораздо больше затребованных 600 тыс. тонн зерна. Дар, и в самом деле доставленный, подоспел к февралю; 19 февраля Зорин, бывший посол в Праге, а теперь заместитель министра иностранных дел, приехал в чешскую столицу, чтобы на месте наблюдать за операцией и присутствовать при бурных «проявлениях чешско-советской дружбы».
Контратака социалистов-националов и народной партии — с целью свергнуть коалиционное правительство еще до выборов — повредила только им самим. Они угрожали отставкой своих министров, если не будет взята под контроль полиция, чересчур «засоренная» элементами, преданными КП; так они надеялись отвратить социал-демократов от коалиции с Готвальдом. Но как раз в этой части план не сработал. Фирлингер, лидер социалистов, скорее под давлением части своих избирателей, чем по собственному убеждению, остался в правительстве. Да и сам Бенеш, старый президент республики, в автобиографической книге, изданной в октябре, выразил поддержку компартии вместе с горячим призывом «запастись терпением»: «Наши коммунисты, — писал он, — так далеко продвинувшиеся на пути к власти, должны понять, что следует немного повременить. Никто не требует, чтобы они отступали; нужно лишь запастись терпением, а потом, избрав подходящий момент, вновь идти вперед по пути разумной эволюции»[542].
В результате министры, принадлежавшие к партии националистов и народной партии, вышли из правительства, и эту инициативу КП представила как «государственный переворот», направленный против законной власти. Мобилизация населения против опасности, расписанной перед общественным мнением в самых драматических красках, производила впечатление. Фейто отмечает, что на стороне коммунистов был «почти весь» рабочий класс; он вовсе не составлял большинства электората, но был самой активной его частью, и в данный конкретный момент перешел в наступление. 25 февраля по инициативе коммунистов на всех фабриках, в конторах, в деревнях были созданы «комитеты революционного действия». Бенеша завалили посланиями со всей страны; от него требовали, чтобы он принял отставку двенадцати министров и выразил доверие правительству Готвальда. Вначале Бенеш заявил Рипке: «Я ни за что не уступлю». На волне всеобщей мобилизации полиция начала аресты представителей обеих партий; Бенеш был поставлен перед фактом «раскрытого заговора». Московская «Правда» писала: «Чехословацкий народ уже выразил свою волю. Политику правительства Готвальда одобряют десятки тысяч рабочих и крестьян; она выражает волю народа». Далее среди
