Муссолини, которого нельзя упрекнуть в недостатке любви к Италии.
Совокупность идей Жоржа Сореля воплощена в концепции мифа, не лишенной элементов фантастики, но пронизанной уверенностью в его реализации и хранящей убедительную силу, способную заразить массы. – Именно эти свойства определяют непреходящую ценность всякого мифа. «Не важно знать, какой из мелочей, составляющих мифологическую концепцию, суждено осуществиться в ходе исторических событий», – писал Сорель. – На эти мифы нужно смотреть просто как на средство воздействия на настоящее, и споры о способе их реального применения в течение истории лишены реального смысла; для нас важна вся совокупность мифологической концепции, отдельные её части важны лишь поскольку они позволяют рельефнее выступать заключающейся в ней идее… Катастрофа, возможно, никогда не будет иметь места, но она – миф, выражающий с полной ясностью принцип, заключающий в себе весь социализм».
Значение мифа, как сильнейшего стимула к действию, выясняется из представления Сореля о революционных действиях: «Для нас не важно, есть ли всеобщая забастовка нечто реально осуществимое или только плод народного воображения… Стачки зародили в пролетариате самые благородные и глубокие чувства, которые всеобщая забастовка объединяет в общую картину, сообщая благодаря этому слиянию каждому из них максимум интенсивности, вызывая в рабочих наиболее жгучие воспоминания о частных конфликтах. Таким образом мы интуитивно получаем полное представление о социализме». «Если бы идея всеобщей забастовки была только утопией, то парламентские социалисты не боролись бы так усердно против нее», – справедливо указывал Сорель. –Точно так же всякий искусно направляемый миф, части которого постепенно реализуются в ходе борьбы, всегда вызывает страх у противостоящей ему силы.
Рассуждая об этической ценности насилия, Сорель без колебаний отметал мягкий подход к этой проблеме: «Социалисты не позволят себя победить, не использовав предварительно всех средств, какие могло бы дать им положение вещей. Люди, посвятившие себя делу обновления мира, без малейшего колебания ухватятся за всякое оружие… Существующие социальныеотношения открывают простор для множества случаев насилия, и у рабочих не было недостатка к побуждению не отступать перед жестокостью, когда она могла оказать им услугу». – К сожалению, этот рецепт бесполезен для наций, смирившихся со своим жалким положением, будь то крупные европейские нации или русские в XXI веке. Если России суждено породить национального вождя, он будет использовать подходящую для русского народа форму социализма для спасения государств от разложения и гибели. Господство жестоких, но трусливых нуворишей может быть опрокинуто с помощью силы. Потрясающая эффективность индивидуального террора против национальных предателей, как первой стадии овладения властью, была доказана в предреволюционной России, в веймарской Германии и в Румынии конца 30-х годов XX века.
Актуальную мысль высказал Сорель по поводу радикальных сил: «Обновление придет от класса, работающего в недрах общества, в подполье, и так же отделяющего себя от современности, как иудейство отделяло себя от античного мира». Как завершающий призыв звучат слова французского социолога: «Насилию социализм обязан теми высокими моральными ценностями, благодаря которым он несет спасение современному миру».
Не нужно думать, что современное гуманитарное состояние Запада и России превосходит нравственный уровень предыдущих общественных формаций. Ещё Эдуард Гартман писал в конце XIX века: «Если некоторым не нравится жестокость и грубость прошлых времен, то не следует забывать, что прямота, искренность, живое чувство справедливости – отличительные черты древних народов, между тем как у нас теперь царят ложь, фальшь, вероломство, дух сутяжничества, ненависть к врожденной ясности и справедливости. Воровство и обман, несмотря на репрессии со стороны законов, растут значительнее, чем убывают грубые и насильственные преступления. Самый узкий эгоизм бесстыдно рвет священные узы семьи и дружбы…».
Сорель добавил к этому свидетельства из новых времен: «С тех пор как стало легко наживать деньги, в Европе распространяются идеи, подобные американским. Великие дельцы ускользали от преследования, успев завязать многочисленные связи во всех слоях общества… Царьки в области финансового мошенничества продолжают вести веселую жизнь. Мало-помалу новая экономика создавала новую необычную терпимость к преступлениям, основанным на хитрости в странах с высоко развитым капитализмом… Никакой исторический опыт не позволяет предполагать, что можно основать демократию в капиталистической стране без преступных злоупотреблений, какие повсюду замечаются в настоящее время». Так выявляется подлинная сущность развитой демократии, в которую Россия перескочила через более мягкие ранние этапы, пережитые западноевропейскими странами на пути к их собственной деградации.
Другая важная книга Жоржа Сореля – «Социальные очерки о современной экономии. Дегенерация капитализма и дегенерация социализма» написана годом раньше первой, но опубликована позднее. Она содержит ряд важных идей, не встречавшихся в «Размышлениях о насилии». Эти два труда дополняют друг друга и дают яркую панораму мышления французского социолога. «Очерки» посвящены философии современной истории. В них Сорель изучал «социальные реформы, время которых еще не прошло».
Однако он думал, прежде всего, о будущем, на первых страницах выразив неожиданную мысль: «Коммунизм представляется мне точкой отправления, а не конечным пунктом». Сорель имел в виду длительный период перехода от режима, полного идеями об общественном долге и иерархии, к социальному режиму, не знающему ничего, кроме прав. Это противопоставление права долгу связано у социолога с обоснованием законности будущей государственной структуры, порывающей с традиционной государственностью. Всё же Сорель был вынужден искать опоры в мире классики. Так, он защищал некоторые достоинства римского права перед режимом средневековья с властью церкви. Сорель разоблачал парламентаризм и с этой позиции: «Законодательная деятельность парламентов значительно способствовала понижению уровня уважения к праву. Когда парламенты проводят постоянные реформы, когда всё зависит от волевых актов, наука о праве, конечно, должна прекратить свое существование». Сумбурная по виду, но продуманная практика российского парламентаризма подтверждает это наблюдение.
Тотальная критика демократического режима определила общий тон суждений социолога: «Демократия заключает в себе арифметический абсурд: она обещает бедным, что путем уравнения доходов каждому гражданину должно достаться несравненно больше среднего дохода». Новый поворот этой темы Сорель представил в анализе социальной структуры общества: «Я, прежде всего, рассматриваю город и деревню, как выражение раздора в общественной жизни, не допускающей никакого господства одной части общества над другой». «На ярмарках создается класс торговцев, алчущих наживы во что бы то ни стало и скапливающих в руках несметные богатства. Производство эксплуатируется категорией бесчисленных паразитов, постоянно враждующих между собой из-за дележа добычи, начиная от нагрузчиков, маклеров, и кончая транспортными подрядчиками. – Городская демократия, как и всякая олигархия, всегда стремилась найти слабых, которых можно было бы ограбить».
Сорель описывал отток сельского населения в города, которое «превращается там в немощных паразитов или новых эксплуататоров сельского производства». «Требуется продолжительное время», – писал он, – «пока известный народ начнет понимать значение сельскохозяйственной науки и перестанет играть роль жертвы шарлатанствующих интеллигентов». – «Заимодавцы играют совершенно разрушительную роль и делаются, в конце концов, хозяевами всей страны, особенно когда им удается сосредоточить в своих руках и деньги, и торговлю». По этой схеме в XXI веке торговые спекулянты разрушаютсельское хозяйство России при поощрении государственной власти, выдающей их за предпринимателей.
Выделяя решающую роль финансовой плутократии, Жорж Сорель, игнорировал, однако, сильное /часто решающее/ влияние евреев в хозяйственных процессах Европы. Увлечение марксизмом искажало верный тон суждений французского социолога. Почти всегда, касаясь еврейского вопроса, Сорель занимал отстраненную, но чаще осуждающую позицию, как в деле офицера-предателя Дрейфуса, которого он представлял жертвой антисемитов, игнорирующих «классовую борьбу».
«Социальные очерки о современной экономии…» в отличие от «Размышлений о насилии» изобилуют глубокими суждениями о социализме. Осуждая аморализм во Франции: грязные драмы в театрах, такого же рода романы, порножурналы, циничные кафе-шантаны, пропаганду полной свободы искусства и «греческой любви» /гомосексуализм и педофилия/, Жорж Сорель неожиданно признал за демократией «свои духовные функции». «Каким образом пробуждается эта духовность и революционная жизнь городов, – очень сложный вопрос… Взаимоотношения демократии и социализма сложны, запутанны и темны», – писал он, сочувственно описывая население малых городов, стоящее в меньшей зависимости от крупной индустрии.
Демократический режим, который на практике всегда плох, Сорель отличал от возможного воплощения социализма во что-то более ценное. В отличие от социальных утопий прошлых столетий социализм XIX века, по его мнению, носит характер осуществимого плана, а его несообразность заключается в обилии «самых разнообразных доктрин». Перечисляя средства для выхода из критического общественного состояния, Сорель, наряду с революцией, предусматривал государственный социализм, признавая возможность его осуществления вне рамок демократии /!/. Это ясное указание на многовариантность развития общества еще при капитализме относится к крупным достоинствам социальной мысли Сореля. Его не отпугивало даже парламентское правление. Рабочий парламентаризм не может привести к бесплодию, как парламентаризм буржуазный, утверждал он.
Такая терпимость в выборе политических средств у этого, по первому впечатлению, радикального социолога, доказывает широту его мировоззрения, открытого для любого действия, способного поколебать буржуазный строй. «Одна лишь действительность, среди которой мы живем, в состоянии породить революционные начинания… Наиболее деятельная проповедь бессильна сообщить движению массовый характер», – считал Сорель. Безупречный вывод! Слабость патриотических кругов России – в их трусливом бездействии, прикрытом пышными декларациями. Заглядывая в будущее, Сорель рассуждал о свободном человеке, как одновременно крестьянине и солдате. – Сходная идея высказывалась дважды в новой истории: один раз в проекте военных поселений графа Аракчеева в России и другой – германскими правыми в конце XIX – первой трети XX вв. применительно к своим восточным территориям.
«Система прав человека вполне осуществима, когда все граждане являются земельными собственниками», – писал Сорель, объединяя в этом высказывании собственное понимание «прав» с уважение к земле, как основе любых общественных преобразований. Вслед за Прудоном он подтверждал единство интересов крестьян и крупных землевладельцев.
Сомнения Жоржа Сореля в незыблемости различных социальных догм – еше одна сильная сторона его свободного мышления, не останавливающегося перед опровержением теорий, утративших первоначальный смысл. «Ошибка Маркса зависела от того, что образованию идеи классовой борьбы он приписывал характер неизбежности, – писал он. – Между противоположностью интересов и классовой борьбой лежит настоящая пропасть. Во многих странах классовой борьбой называют то, что является простой тяжбой в области материальных интересов, допускающей возможность соглашения».
Сорель не останавливался перед опровержением основных положений марксизма. «Соответствует ли капиталистическое общество естественному порядку, или оно должно исчезнуть, чтобы уступить место социалистическому, – вот гипотезы, которые никому не удастся превратить в доказанные теоремы… Что в марксизме трудно понять – это абсолютное разделение классов», – утверждал он. Идея классовой борьбы сочеталась у Сореля с самостоятельной доктриной империализма: «В Англии замечается тенденция солидарности классов, иначе империализм не был бы понятен: единство направлено, прежде всего, против других стран».
Постоянное обличение Сорелем «национальной солидарности» приобретало особый смысл, касаясь Германии. «Классификация государственного социализма кажется мне чрезвычайно важной; наиболее чистый тип государственного социализма скопирован с прусской бюрократии и не допускает никакого внешнего контроля.
