собой разумеющимся, что будет оставаться в сенате до конца своих дней; хватающая за душу картина, как он лежит на кожаном диване в гардеробе, окруженный друзьями, к которым он обращает свои последние слова — для Истории. Но если только он не умрет до января, то и этой мечте не суждено сбыться. Он конченый человек; ему никогда не вернуться, и все это знали. Знали они и то, что его каким-то образом заставили выйти из игры, чтобы расчистить дорогу Клею. Никто, к счастью, не подозревал, в чем дело, и он по крайней мере мог удалиться с непоруганной честью.

Кулуары были переполнены, и впервые за последние недели Бэрден оказался не единственным объектом жалости. Вчера был первый вторник после первого понедельника в ноябре, день, когда голосует этот великий народ.

— Это чудовищно, — сказал один из сенаторов. — Никогда не видел ничего подобного. — Он втащил Бэрдена в кружок испуганных сенаторов. — Вы счастливчик, что выбрались отсюда как непобежденный чемпион.

С ужасом говорили о сенаторе Маккарти. Клуб до сих пор не принимал его всерьез, считая всю его рекламу чем-то вроде театрального действа. Только теперь они поняли, насколько они его недооценивали. Он провел победоносную кампанию против своих врагов в сенате. Даже лидер большинства в сенате потерпел поражение в этой схватке и должен был уйти.

— Самая грязная кампания в истории политики, — сказал злой на язык пожилой сенатор.

— Люди просто с ума посходили на этой проблеме коммунизма. Назвать Тайдингса коммунистом! — От этой мысли волосы становились дыбом.

— По-видимому, — сказал Бэрден, — пришла пора занять определенную позицию. — Но такое время, очевидно, все еще не настало. Если удалось свалить Тайдингса, ни один сенатор не может чувствовать себя в безопасности. Люди находились в невменяемом состоянии, и Бэрден весьма мудро делал все от него зависящее, чтобы успокоить и развеселить их, делая вид, что он соглашается с тем, что война в Корее идет из рук вон плохо из-за того, что дома засели предатели. Настали мрачные времена в истории страны, и это даже радовало Бэрдена. Если ему суждено погибнуть, почему бы Республике не погибнуть вместе с ним? Мраморные руины на месте Капитолия, обожженные черепа в густой траве неподстриженных газонов. Славное зрелище!

Из зала заседаний в кулуары вышел Момбергер. Он подозвал Бэрдена.

— Новости — паршивей некуда. — Это было очевидно. Коллеги горячо поносили избирателей. Никто по-настоящему не винил Маккарти. Когда люди сходят с ума, всегда находится кто-то, толкающий их на еще большие глупости. Маккарти не мог отвечать за это; подлец был просто верен себе, иным он и не мог быть.

— Клей еле-еле пролез. — Момбергер показал Бэрдену бумажку с цифрами. — Вот окончательные итоги по округам.

Бэрден изучал список округов, его округов; он знал каждый из них, как собственное дитя, знал, как они голосовали за последние сорок лет, знал почему и мог предсказать с немалой точностью, как они проголосуют. Цифры на листке бумаги представляли не абстрактных избирателей, а друзей и союзников, врагов и перебежчиков. Он нашел некоторое удовлетворение в том, что Клей победил крайне незначительным большинством: всего в двадцать две тысячи на более чем миллион поданных голосов.

— Мы едва не потеряли штат, черт возьми. — Момбергер был мрачен; через два года ему самому предстояло встретиться с теми же избирателями.

Бэрден пытался его утешить:

— Вам нечего беспокоиться. Через два года Маккарти и в помине не будет.

— Я в этом не уверен. Смотрите, что он сделал с Тайдингсом, Бентоном[99 — Сенатор от штата Коннектикут в 1950–1952 гг. Резко выступал против сенатора Дж. Маккарти.] и Лукасом[100 — Сенатор-демократ от штата Иллинойс с 1939 по 1951 г. Лидер большинства в 1949–1951 гг.]. Ей-ей, он проглотил их с потрохами. — Момбергеровский лексикон Дальнего Запада был им почерпнут, как было известно Бэрдену, из тысячи вестернов, прочитанных Джессом в детстве, которое он провел отнюдь не на Дальнем Западе, а в Потакете, штат Род-Айленд. Теперь Джесс вступил уже в столь почтенный возраст, что люди нисколько не сомневались в том, — что он и в самом деле путешествовал с Дэйви Крокеттом[101 — Кроккет Дэвид (1786–1836) — легендарный герой американской истории, воплощавший в себе дух «фронтира» и пионеров Америки, авантюрист и политический деятель.], был знаком с Пэтом Гарретом и как равный имел дело с братьями Джеймсами[102 — Известные в конце XIX в. бандиты. Братья Джеймсы, в частности, специализировались на ограблении банков и поездов.]. Из всех сенаторов Бэрден один знал секрет Момбергера.

— Ты бы прошел куда лучше, старый дурак! Какого черта ты отказался от переизбрания? — Момбергер пристально посмотрел на него, чуть-чуть задрав голову и слегка прищурив глаза — как бы от яркого солнечного света прерий.

— О, Джесс… — вздохнул Бэрден. Он выдумал уже такое количество историй, что забыл, какую именно он рассказывал Момбергеру. Официальная версия заключалась, конечно, в том, что он покидает сенат, поскольку, по его убеждению, для него настала пора перестать быть актером и присоединиться к зрителям. К несчастью, допросы с пристрастием вынуждали его к более сложным разработкам темы. Он говорил о книгах, которые намерен написать, об университетах, в которых собирался преподавать, о должности федерального судьи, которую хотел занять, и, конечно, о деньгах, зарабатывать которые он должен был теперь впервые в своей жизни. В последние месяцы он намекал на что угодно, начиная с неизлечимой болезни и кончая желанием всей своей жизни стать послом в Ирландии (в этом заскоке он признался близкому другу государственного секретаря и теперь терзался, представляя себе, что думает о его претензиях эта достопочтенная особа, так как знал, что правительство никогда его не жаловало).

— Тридцати шести лет вполне достаточно, — сказал он Момбергеру, на что тот ответил:

— Черта с два!

К Бэрдену подошел посыльный:

— Звонили из вашей канцелярии, сенатор. Просили передать, что вас ждет мистер Сэнфорд.

Момбергер несколько озадаченно посмотрел на Бэрдена.

— Зачем тебе понадобился Блэз Сэнфорд? Уж не собрался ли ты стать одним из его паршивых обозревателей, а?

— Это не Блэз, а его сын.

— Тот богатый маленький комми…

— Друг Дианы, не забывай.

— Тебе не очень-то везет с зятьями, а?

В коридоре, куда он вышел из сенатского крыла Капитолия, его обняла Айрин Блок.

— Cher ami![103 — Милый друг (фр.).]— звенел ее голос. На них глазели туристы. — Ну что за выборы! — Она держала его за запястья, словно он мог вознестись на небо, как святая Тереза.

— Цицерон сказал, что жизнь похожа на театр… — Но она не дала Бэрдену закончить.

— Столько милых друзей потерпели поражение! Бедный сенатор Лукас, этот святой, и он должен теперь уйти!

— Мы все должны уйти, Айрин. Я опаздываю, меня ждут.

— Но вы никогда не уйдете. Я хочу сказать, что вы ведь останетесь в Вашингтоне?

— Конечно, где же мне еще быть? Где еще могу я заработать на жизнь? — Но и эта патетическая нотка успеха не имела. Она его не слушала.

— Знать, что вы здесь, — это так помогает жить! Вы не знаете, где найти сенатора Тафта?

Бэрден сказал, что он об этом не имеет ни малейшего представления.

— В его канцелярии мне сказали, что он в зале заседаний. Вы, конечно, видели результаты последнего опроса? — Ее глаза, ищущие сенатора Тафта, смотрели мимо него.

Бэрден покачал головой и воровски высвободил одно запястье.

— На Тафте остановили свой выбор практически все республиканские лидеры, а это означает, что он наверняка станет кандидатом в президенты.

Она нахмурилась, когда в сопровождении какого-то ирландца мимо прошествовал приземистый улыбающийся сенатор Маккарти.

— А как же генерал Эйзенхауэр?

— У него нет никаких шансов, — решительно отрезала Айрин. — Они его не любят, и я его не люблю. Вы читали, что написал о нем вчера Гарольд Гриффитс? Даже он отвернулся от Эйзенхауэра, а вы знаете его пристрастие к военным.

— Меня ждет Питер Сэнфорд. — Бэрден высвободил второе запястье.

— Comme il est mechant[104 — Как это скверно (фр.).],— сказала она весело. — Вы должны как можно скорее навестить меня: мы будем пить чай a deux[105 — Вдвоем (фр.).].— Она многозначительно улыбнулась и потрепала его по щеке своей изящной лапкой. — Но только после января: до тех пор я ангажирована.

Питер сидел один в приемной, читая книжку в мягкой обложке, которую он с виноватым видом запихнул в карман при появлении Бэрдена, но с таким расчетом, чтобы сенатор успел заметить ее название, это были «Статьи федералиста»[106 — Сборник, состоящий из 85 политических эссе, написанных в 1787–1788 гг. А. Гамильтоном, Дж. Мэдисоном и Дж. Джеем. Считается классикой американской политической мысли.]. Бэрден уже замечал, что с тех пор, как началась война, интерес к прошлому Америки пошел на убыль, во всяком случае вне академических кругов. Для большинства история начиналась теперь с Нового курса, и всякое упоминание о старой республике вызывало нескрываемое раздражение у тех, кто стремился к реформам в настоящем и к совершенству в будущем, — категория людей, к которой Питер явно не принадлежал.

— Где миссис Блейн?

— Сказала, что уходит завтракать.

— Я всеми покинут. Вы видите меня среди руин Карфагена. Задумайся о моей судьбе, и ты поймешь, что только последний день может быть счастливым.

— У вас меланхолическое настроение, — понимающе улыбнулся Питер и вслед за Бэрденом вошел в кабинет. В центре его стоял огромный ящик, наполовину набитый книгами.

— Вы же пробудете здесь еще три месяца…

— Ну и что… — Бэрден развалился на кожаном диване. — Я хочу уйти незаметно, воровски, постепенно. И в тот день, когда истечет мой срок, я исчезну так, что этого никто не заметит.

— Вы боитесь жалости?

— Разве я один этого боюсь?

— Жалости не боятся женщины. И некоторые мужчины. — Питер показал Бэрдену газету, раскрытую посередине. — Вот он, ему рассказывают о результатах выборов.

Бэрден без всяких эмоций посмотрел на фотографию. Клей в форме полковника пожимал руку генерала Макар-тура, который торжественно поздравлял «новоизбранного сенатора». После утверждения его кандидатуры в июне полковник Овербэри отбыл в действующую армию в Корее. Фронтовой офицер Первой американской механизированной дивизии, полковник Овербэри отказался вести предвыборную кампанию, заявив, что «народ моего штата уже знает, на какой позиции я стою. Как солдат, я не вправе сказать что-либо, кроме того, что грязное дело нужно довести до конца, и я в меру своих скромных сил делаю все возможное».

Бэрден выпустил из рук газету.

— Он выиграл. — Пожалуй, это было одновременно и самое меньшее, и самое большее, что он мог сказать.

Питер кивнул; его огромное тело едва умещалось в кресле-качалке.

— С его стороны это было гениальное решение — вернуться в армию. Будет смешно, если он станет теперь настоящим героем только для того, чтобы опровергнуть твою статью. — Бэрден поймал себя на нелепом ощущении, что ему хочется нападать на Питера и защищать Клея.

— К счастью, до этого не дойдет. Большую часть времени он проводит в штабе, но кто узнает об этом? Особенно после всех тех фотографий, где он запечатлен в бою. Очевидно, он собирается оставаться