на них с экрана телевизора. Программа подходила к концу, уже перечислялись ее участники. В сером, неверном свете на экране Клей казался зрелым и преисполненным чувства ответственности, совсем не таким, каким он был теперь, — неожиданно юным, словно ему на все наплевать.

— Я там дважды чуть не сыпанулся, — сказал он, указывая на телевизор. — Им очень хотелось меня угробить. Вот бы ты порадовался! — За последнее время в манере Клея появилось нечто подкупающе новое: со своими заклятыми врагами он обращался с той же доверительной непринужденностью, что и с союзниками.

— Они не раскололи тебя на Маккарти? — спросил Питер так же непринужденно. — Ты поддержишь вотум недоверия?

— А меня нечего было и раскалывать. Я сказал, что я за порицание. Нет, они хотели поймать меня на другом…

Питер не преминул отметить изменение формулировки.

— Ты за порицание, а не за вотум недоверия?

— Это одно и то же. — Различие между формулировками, казалось, мало занимало Клея.

— Нет, не одно и то же. Как по-твоему, Иниэс? — Питер повернулся к своему другу и издателю.

— Мм… нет, конечно. — Иниэс мог как угодно вилять мыслью в своих рассуждениях, его ответные реакции могли быть как угодно превратны, но, когда дело касалось фактов, он был предельно точен. — Порицание в сенате — это нечто гораздо более мягкое, чем недоверие. В данном случае это уловка, дающая всем возможность выпутаться из затруднительного положения.

— А Клею хочется выпутаться.

Но Клей, казалось, не слышал. Он задумчиво глядел на свое изображение в телевизоре.

— Эти прожекторы — чистое убийство, — сказал он наконец. — Смотрите, как они подсвечивают меня снизу. Создается впечатление, будто у меня двойной подбородок.

— Наверное, какой-нибудь кинооператор из либералов. — Питер заметил, что там, где раньше висел портрет Бэрра, теперь красовался коллаж из газетных вырезок.

— Нет, — вдруг сказал Клей, выключая телевизор. — Мне ничто не грозит. Маккарти конец. — Он похлопал по телевизору. — И доконала его вот эта штука. Он плохо выглядит на экране, жалкий ублюдок, мне жаль его.

— Но ты все-таки за порицание, хотя бы в сенате?

— Конечно, конечно. Я вместе со всеми попляшу на его могилке.

Клей утратил всякий интерес к этой теме. Не в его натуре было тратить попусту время на теоретизирование или анализ того, что уже потеряло для него всякий смысл.

— Я пишу книгу, — сказал он.

В этот самый момент Питер сел на некое подобие скамьи, в действительности оказавшееся лакированным чайным столиком китайской работы; под тяжестью Питера столик треснул и рассыпался на куски.

Клей рассмеялся. Иниэс встревоженно улыбнулся. Питер остался сидеть на полу посреди обломков. Он с достоинством скрестил ноги и спросил, какова тема книги.

— Американская мысль, что же еще? «Мысль» с маленькой буквы. Может, ты выбросишь обломки в камин? Никто этого не заметит. — Происшествие насмешило Клея, но Питер словно не слышал его последних слов.

— Ну, и какие же у тебя мысли по поводу американской мысли? — Со своего места на полу Питер производил впечатление очень рассудительного человека.

— Надеюсь, в книге все будет ясно.

— Что именно?

— Кто мы такие, по моему мнению, и какими нам следует быть.

— Так кто же мы такие?

— Прежде всего, наилучшая альтернатива коммунизму, — живо ответил Клей.

— Ну, тут тебе Иниэс все растолкует. А какими нам следует быть?

— Хорошими.

— Вот оно что! — фыркнул Питер. — Ведь это легко, не так ли? Во всяком случае, на словах.

— Это вовсе не легко, — обеспокоенно проговорил Иниэс. — В сущности говоря, это всего труднее поддается определению. Даже Витгенштейн[111 — Витгенштейн Людвиг (1889–1951) — австрийский философ, логик и математик.]…

— Для нас — нелегко, согласен, но для Клея быть хорошим — значит сдерживать коммунизм, сбалансировать бюджет…

— Мне кажется, его амбиции идут дальше.

Сообразив наконец, что к чему, Питер даже не пытался скрыть свое изумление.

— Иниэс! Ты собираешься писать книгу за него?

— Я обещал помочь. Ну, знаешь, мыслишку здесь, мыслишку там. — Иниэс чувствовал себя неловко, однако не думал оправдываться.

— Но какую именно из твоих мыслишек? Необходимость отойти от двухпартийной системы, сходство между оргазмом и атомным взрывом, телереклама как главная причина рака? — Отступничество Иниэса не только изумило, но и странным образом развеселило его. Он повернулся к Клею: — Иниэс набит идеями. Придется выбирать осторожно.

— Постараюсь. — Клей чувствовал себя как нельзя более непринужденно. — Я не собираюсь забираться слишком глубоко…

— Естественно. — Питер посмотрел на встревоженного Иниэса и спросил: — Ну а ты, Иниэс, почему ты хочешь забраться так глубоко?

— Я смотрю на это дело иначе. В конце концов, я буду просто помогать. — Но Питер видел, что Иниэс страдает, что в нем идет ожесточенная внутренняя борьба.

— Он парень что надо, — сказал Клей. — И в философском плане мы не так далеки друг от друга, как можно подумать.

— Король-философ! — Питер медленно поднялся на ноги. — Вы меня поражаете. Оба.

— Спасибо. — Клей тоже встал. Он улыбнулся. Он был само обаяние. — Не тужи, Питер. Все будет хорошо.

— Для тебя или для страны?

— А это одно и то же. Разве я тебе не говорил? — Клей произнес это так, словно хотел подразнить его, но Питер знал, что он говорит совершенно серьезно.

— Нет, это не одно и то же. — Питер держался за свои позиции, словно за глыбу, случайно преградившую противнику путь.

— А кто может сказать? — Клей попытался обойти Питера, но тот намеренно закрыл собой проход, не желая упускать добычу.

— Я могу, в числе прочих.

— Ну так скажи! Объясни всем, что во мне не так. А что, в самом деле? — Клей не переставал обаятельно улыбаться.

— Я уже писал об этом, — ответил Питер. — По-моему, я сказал все.

— Но тебе никто не поверил.

— Да, но, несмотря на это, правда не перестала быть правдой. Грубо говоря, ты не то, чем ты кажешься. Разумеется, и с большинством людей обстоит так же, но между тем, что ты есть на самом деле, и тем, чем ты кажешься, — на миллион долларов рекламы. Она старается внушить нам, будто ты герой войны, — а ты не герой; будто ты серьезный, думающий сенатор, — а ты не таков; будто тобою руководят лучшие побуждения, — а ты…

— А откуда ты знаешь, кто я и что я? — Голос Клея прозвучал резко, а лицо его было теперь таким же серым, как и то, что за минуту до этого глядело на них с экрана телевизора.

— Я знаю, что ты сделал и чего ты не сделал. В политике ты играешь в шахматы. Если опрос общественного мнения обнаруживает сдвиг влево, ты сдвигаешься влево. Компьютер может предсказать твою позицию по любому вопросу. — Питер повернулся к Иниэсу: — Ты совершенно правильно разгадал его. Он занимается политикой в вакууме. В нем ничего нет, кроме желания быть первым.

Клей отступил от Питера и придвинулся к Иниэсу, словно ища в нем союзника, но затем вдруг остановился, поняв, что это может быть расценено как отступление. Он повернулся к Питеру и сказал:

— Ты завидуешь мне потому, что твой отец больше заинтересован в моей карьере, чем в твоей…

Выпад был настолько неожиданный, что Питер рассмеялся:

— Нет! Придумай что-нибудь получше. У тебя никогда не было отца, и ты преувеличиваешь значение отцов для тех, у кого они есть. Я не завидую тебе ни в чем, вот разве что твоему необыкновенному успеху. Это что-то поразительное, но, в конце концов, это зависит не от тебя.

— Ты ревнуешь меня, — упорствовал Клей, — к Инид.

Питер подумал, что, быть может, он недооценивал Клея.

Он знал, что наглости у его врага хоть отбавляй, но считал его неспособным сказать правду.

— Я не уверен, — продолжал он, — что ревность — это то слово. Но я не отрицаю, что никогда не прощу ни тебе, ни отцу ее убийства. — От проницательных глаз Питера не укрылось, что лицо Клея стало как маска, отлитая из металла.

Но вот Клей заговорил совершенно бесцветным голосом:

— Я сделал то, что считал для нее наилучшим. Она была алкоголичкой, и мне сказали, что она неизлечима. Возможно, мы были не правы, поместив ее в лечебницу. Не знаю. Но я любил ее, хотя, возможно, не так страстно, как ты.

Питер сжался, приготовившись к удару, который — он это знал — должен был незамедлительно последовать.

Клей был решительно настроен идти до победного конца.

— Она рассказала мне, что случилось. Она мне все рассказывала. Вот почему она всегда трепетала перед тобой. Из-за того, что произошло между вами в тот день, в этом вот доме, в подвале, в кладовой.

В наступившей тишине пробили часы. Клей подобрал с полу обломки чайного столика и сложил их на столе.

— Я скажу Айрин, что кто-то сломал столик. Наверное, его можно отреставрировать. — Он направился к двери и задержался на пороге. — У Инид не было секретов. Но ведь она любила и приврать, так что… — Не договорив, Клей вышел из комнаты.

— Ну что же, — сказал Питер Иниэсу, — герой нашел своего автора.

— Дело обстоит совсем не так. — Иниэс был потрясен услышанным не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем Питер. Оказывается, между средним классом, к которому он принадлежал, и классом, само существование которого он нередко отрицал, есть гораздо более глубокое различие, чем он предполагал: греховные мечтания одного оборачивались действиями другого.

— Желаю удачи, — сказал Питер и пошел к выходу, но Иниэс схватил его за руку, словно ища у него поддержки.

— Нет, я правда помогу ему, но это совсем не то, что ты думаешь.

— А я разве сказал тебе, что я думаю? — Голос Питера звучал очень вежливо. — Но объясни мне, почему ты помогаешь ему?

— Прежде всего, я думаю, что он станет президентом. — Иниэс проявил не свойственную ему прямоту.

— Это возможно, и как раз поэтому мы… я должен приложить усилия к тому, чтобы он потерпел поражение.

— Ты не видишь, что люди меняются, растут? — Иниэс перепевал последнюю рекламу Клея. Как утверждали авторы журнальных статей, за последние годы Клей «вырос», «пошел вглубь», и теперь уже все, кроме безнадежно предубежденных против него из партийных соображений, признавали, что он вступил в полосу «новой зрелости».

— Разумеется, люди меняются: они меняют свою тактику. Клей привлек на свою сторону консерваторов. Теперь ему понадобился ты. Все это ясно как божий день.

— Положим, ты прав. Тогда из соображений чистого практицизма не следует ли стать в его ряды, попытаться воздействовать на него?

К чему вели эти логические ухищрения Иниэса, слишком легко было предсказать, и Питер оборвал его:

— Не будь ребенком. — Этим он оставлял позади своего прежнего учителя. — Он использует тебя. Но ты никогда не сможешь его использовать.

— Ты несправедлив, — упорствовал Иниэс. — Мне кажется, в нем есть нечто большее.

— Ладно, пиши за него книгу, там посмотрим. — Питер направился к двери, даже не поинтересовавшись, как, когда и по чьей инициативе родился этот замечательный союз.

Но Иниэс от него не отставал. Он жаждал слов утешения.

— Если бы Клей был способен осуществить все, что следует сделать, ты бы все равно был против него?

— Он не способен на это. Он будет продолжать в прежнем духе, будет делать лишь