контракты, снять дома для перемещенных вьетнамских офицеров и официальных лиц (даже эта самая мелкая деталь требовала деликатного подхода в те месяцы, когда каждый уже знал, что война заканчивается, но делал вид, что это не так), и Джек Ловетт осуществлял подобные закупки сам, расплачиваясь наличными и ссылаясь при этом на заокеанских заказчиков; все это представляло собой бесконечно запутанный клубок нитей, посредством которых переориентировался этот призрачный бизнес, основанный на утверждаемой необходимости оказывать постоянную помощь. То, что во время войны можно подзаработать, мы все теоретически понимаем. Гораздо меньше среди нас тех, кто рассматривает войну как сугубо коммерческое предприятие, — таким, однако, человеком был Джек Ловетт, и понимал он это не абстрактно, но нутром, и первоочередная забота для него в те месяцы, после которых Инез Виктор снова попала в поле его зрения (она постоянно находилась в сфере его периферического видения — мерцающая тень, образ, отчетливо проступавший вперед, когда он был один в комнате отеля или на высоте в 35 тысяч футов), состояла в том, чтобы полнее обеспечить определенные интересы бизнеса. Например, в то утро, когда Джек Ловетт наблюдал прибытие Инез в аэропорту Гонолулу, он также следил за прибытием в Сайгон и получением разрешения на последующий вызов морским путем в Женеву через Ванкувер определенного количества золотых слитков, упакованных в ящики с соломой с надписью „домашняя утварь“. Когда позже он упомянул Инез об этих слитках, он описал происходившее как „услугу, которую я кое-кому оказал“. Весной 1975 года Джек Ловетт оказал многим людям много услуг, и многие люди в свою очередь оказывали услуги Джеку Ловетту.
Будучи читателем, в данный момент вы несколько опережаете события.
Будучи читателем, вы уже знаете, что той весной Инез Виктор и Джек Ловетт покинули Гонолулу вдвоем. Вы знаете об этом потому, что я рассказала вам еще раньше. Не расскажи я, вы все равно знали бы об этом: вы бы догадались, ведь большинство читателей опережает повествователя; а может быть, вы об этом даже помните из статей, опубликованных в газетах, и телепередач того времени, когда операция, проводимая Джеком Ловеттом, распадалась на части.
Вы, возможно, видели даже киноклип, который я упомянула. С Инез Виктор, танцующей на „Крыше св. Реджиса“.
И тем не менее.
Я могла бы шаг за шагом проследить все четыре дня, которые Инез оставалось провести в Гонолулу, могла бы перейти из жилой комнаты дома на Маноа-роуд в столовую и рассказать вам в деталях, что произошло в тот первый вечер в Гонолулу, когда Инез, Билли Диллон, Дик Зиглер, Дуайт и Руфи Кристианы наконец уселись ужинать.
Я могла бы рассказать вам о Джеке Ловетте, без приглашения вошедшем в столовую через застекленные двери, отделявшие ее от плавательного бассейна.
Я могла бы описать вам Инез, поднявшую голову и внезапно его увидевшую.
„Чертовы фоторепортеры разбили лагерь на лужайке перед домом, — привела бы я слова Дуайта Кристиана. — Джек, ты знаком с Инез? Ты знаешь Дика, мужа Жанет? А присутствующего здесь Билли ты знаешь?“
„Пару лет назад мы вместе были в Джакарте, — говорил бы у меня Джек Ловетт Дуайту Кристиану, глядя при этом на Инез. — И Инез там была. Инез была в Джакарте вместе с Жанет“.
„Инез также была в Джакарте вместе со своим мужем, — сказал бы Билли Диллон нарочито приятным голосом. — И с двумя своими детьми“.
„Эти стервятники собрались на лужайке по той причине, что Жанет не вытянет“, — произнес бы Дуайт Кристиан.
„Перестаньте говорить, что Жанет „не вытянет“, — сказал бы Дик Зиглер. — Сидите здесь, уминаете курицу, запеченную в тесте, и беседуете о том, что Жанет „не вытянет““.
„Сменим предмет разговора, — отозвался бы Дуайт Кристиан. — Ради Дика. Пока я не доем свою курицу, запеченную в тесте. Джек, что ты скажешь, если я тебе сообщу, что „Кристиан корпорейшн“ увеличила стоимость полной реконструкции в заливе Камрань?“
„Я скажу, что „Кристиан Корпорейшн“ проводит там реконструкцию для Хо Ши Мина. — Джек Ловетт продолжал смотреть только на Инез. — Как поживаете?“
Инез ничего не ответила; взгляд ее был направлен на Джека Ловетта.
„Не хотите ли куда-нибудь сходить?“ — спросил Джек Ловетт; голос его был низким и чрезвычайно спокойным.
За столом наступила тишина.
Инез взяла вилку, но немедленно положила ее на стол.
„Милли еще не приносила десерт“, — слабым голосом сказала Руфи Кристиан.
„Инез“, — сказал Билли Диллон.
Джек Ловетт оторвал взгляд от Инез и посмотрел на Билли Диллона.
„Вот что, — сказал он тем же низким и спокойным голосом. — Мне некогда здесь в игрушки играть“.
Такие вот дела.
Я совершенно точно могла бы обо всем рассказать.
Я знаю все условия договора и то, как их соблюдать, как разрисовать уже натянутый мною холст; я знаю, что сказал он и что сказала она, а кроме того, знаю — поскольку сердцевиной повествования служит определенный высчитанный эллипс, молчаливый уговор между писателем и читателем о том, что один удивляет, а другой удивляется, — как не рассказать вам о том, чего вы пока что не хотите знать. Я уважаю ту роль, которую играют детали в подобных повествованиях: не просто курица, запеченная в тесте, и равным образом не просто погода (мне нравится писать о погоде, но это легко), не просто то, как на следующее утро облака сгустились над Кулау-Рэйндж или как потрескивали пальмы за домом Жанет в сумерках (любой может написать о пальмах в сумерках), когда Инез пошла взять платье, в котором должны были хоронить Жанет.
Я имею в виду нечто большее, чем просто погоду.
Я имею в виду своеобразие характеров, окружения, незначительных на первый взгляд деталей.
Тот факт, например, что Гарри и Эдлай Виктор прибыли в Гонолулу утром 28 марта, утром страстной пятницы, — в то утро, когда тело Жанет было доставлено для вскрытия судебной экспертизой; они прилетели тогда на самолете компании „Уорнер коммюникейшнс“. То обстоятельство, что за время долгих пасхальных дней перед похоронами Жанет Эдлай неоднократно находил возможности, чтобы упомянуть про самолет компании „Уорнер коммюникейшнс“. Деликатность причин, по которым не Инез, но Гарри и Эдлай должны были звонить вдове Уэнделла Омуры. Препирания по поводу приготовления к похоронам Жанет (в конце концов Дик Зиглер все-таки пожелал, чтобы пастырем Жанет был Господь — хотя бы потому, что этого не хотел Дуайт Кристиан) и способ, которым Руфи Кристиан заполнила промежуток между смертью и похоронами Жанет, — усиленными занятиями домашним хозяйством. Легкая перепалка, вспыхнувшая, когда Инез посоветовала Дику Зиглеру не перекладывать на плечи Руфи обязанность позвонить в школу Крису и Тимми и сказать, что их мать умерла.
„Честное слово, Инез, когда дело идет о детях, я не считаю, что последнее слово должно быть за тобой, — сказал Дик Зиглер. — Памятуя о Джесси“.
„Оставь Джесси в покое, — сказала Инез. — Звони“.
Небольшое затруднение, случившееся субботним утром, когда Крис и Тимми прилетели с учебы, а служебные собаки в аэропорту обнаружили в одном из их ранцев марихуану. Точный текст письма, отправленного Полом Кристианом в „Эдвертайзер“, в котором он высказал „негодование“ по поводу того, что ему не разрешили присутствовать на похоронах Жанет. Точное местоположение пассажа в Вайанаэ, куда Джек Ловетт отвез Инез, чтобы встретиться со специалистом по радарным установкам, который, как говорили, видел Джесси.
Джесси.
Джесси — сумасшедшая номер восемь в этом повествовании.
Сейчас я намерена обратиться к Джесси, однако сперва хотела бы предупредить: подобно Джеку Ловетту и (как выяснилось) Инез Виктор, у меня нет времени играть в игрушки.
Назовем это голосом комментатора.
Сигналом тревоги в нашем повествовании.
12
Первая электроэнцефалограмма в виде совершенно прямой линии, обозначавшая, что у Жанет прекратилась какая бы то ни было фиксируемая мозговая активность, была получена около шести вечера в среду, 26 марта, вскоре после того, как Инез и Билли Диллон прибыли в дом на Маноа-роуд. Электроэнцефалограмма была изучена главным невропатологом, который вел Жанет, приблизительно в то же время, когда Инез, Билли Диллон, Дик Зиглер, Дуайт и Руфи Кристиан сели за курицу, запеченную в тесте. Невропатолог уведомил следственный отдел о том, что получена первая нулевая расшифровка, позвонил в дом на Маноа-роуд, пытаясь связаться с Диком Зиглером, услышал короткие гудки и уехал из больницы, оставив дежурному указание дозвониться Дику Зиглеру. Десять минут спустя „скорая помощь“ доставила в Центр больного с тяжелым ножевым ранением, и дежурный забыл о приказе звонить Дику Зиглеру.
Это ставит один из тех вопросов, возможность ответить на который дает лишь анализ событий: сколь существенно повлиял бы на происходившее звонок из больницы, если бы он имел место до того, как Инез поднялась из-за обеденного стола и, пройдя гостиную, вышла с Джеком Ловеттом из дома через входную дверь? Не думаю, однако звонок из больницы мог бы быть истолкован как „причина“ того, что Инез вышла из-за стола.
Иная причина, нежели Джек Ловетт.
Причина, которая устроила бы всех.
Итак, на данный момент их устроило признание того, что Инез переутомилась. Руфи Кристиан первая нашла это слово. „Она просто переутомилась“, — сказала Руфи Кристиан, а Билли Диллон подхватил и повторил: „Переутомилась. Конечно. Естественно. Она переутомилась“.
Инез только что вышла из дома.
„Ты, наверное, уже можешь снять гирлянду?“ — сказал Джек Ловетт, когда они сидели у него в машине перед домом на Маноа-роуд. Похоже было, что большинство репортеров уже ушли с лужайки. Когда Инез и Джек Ловетт вышли из дома, на ступеньках оставался только один фотограф, да и тот, сделав по долгу службы несколько снимков, отошел в сторону. Джек Ловетт дважды включил и дважды выключил зажигание.
Инез сняла помятую гирлянду с шеи и опустила ее на сиденье между ними.
„Не представляю, куда я собирался тебя отвезти, — сказал Джек Ловетт. — Честно“.
Инез посмотрела на Джека Ловетта, а затем принялась смеяться.
„Черт возьми, Инез. Откуда мне было знать, что ты пойдешь?“
„У тебя было двадцать лет. Чтобы подумать, куда нам поехать“.
„Да, конечно. Перестань смеяться. Я привык думать, что всегда смогу взять тебя в Сайгон. Пить там цитрусовый сок и смотреть теннис. Ладно, поставь на этом крест. Хочешь поехать в больницу?“
„Представь, что мы поехали в Сайгон. Представь, что все так и случилось. Вообрази себе. Все равно, это же только в мыслях“.
„Не совсем“, — сказал Джек Ловетт.
Инез посмотрела на него, затем в сторону. Фотограф на ступеньках зажег сигарету, но тут же щелчком отправил ее через лужайку. Он подхватил свою камеру и направился к машине. Инез взяла гирлянду и вновь положила ее.
„Мы едем в больницу или нет?“ — сказала она наконец.
Так вот и получилось, что Инез Виктор и Джек Ловетт вместе поднялись на третий этаж в реанимационное отделение Королевского медицинского центра, когда, по словам старшего из двух следователей по делам об убийствах, часы Жанет уже вели другой счет.
„Я все же не вполне это понимаю, — продолжала
