повторять Инез заведующему отделением и двум следователям по делам об убийствах. Следователи по делам об убийствах пришли в больницу лишь для того, чтобы взять показания у одной из сиделок, и не имели ни малейшего желания составлять компанию допрашиваемому заведующему. — Вы получили прямую линию в шесть часов. Так ведь вы говорили?“
„Именно“.
„Вам же нужны три таких. Каждая через восемь часов. Ведь вы мне так говорили? Сегодня в полдень. О технической смерти“.
„Тоже верно. — Лицо заведующего покраснело от раздражения. — По крайней мере через восемь часов“.
„Тогда почему вы мне говорите, что наметили вторую электроэнцефалограмму на девять часов завтрашнего утра?“
„По крайней мере на восемь часов. Как минимум“.
При чем здесь — по крайней мере? Вы могли сделать ее сегодня в два утра».
«Это не было бы нормальной процедурой».
Инез посмотрела на следователей.
Следователи смотрели в сторону.
Инез посмотрела на Джека Ловетта.
Джек Ловетт пожал плечами.
«Сделайте ее в два, — сказала Инез. — Или ее перевезут в другое место, где это сделают в два часа».
«Перемещение пациентки может усложнить выяснение причины смерти».
Дежурный посмотрел на следователей, ожидая поддержки.
«Трудно будет что-либо утверждать».
«Плевала я на выяснение причины смерти», — сказала Инез.
Все молчали.
«Да сделай ты это в два», — сказал старший из следователей по делам о убийствах.
«Я заметил, ты все еще получаешь то, что хочешь», — сказал Джек Ловетт Инез.
Они сделали это в два и еще раз в десять утра, и каждый раз линия была прямой, однако главный невропатолог, проконсультировавшись со следователями по делам об убийствах и юристами Центра, сказал, что всех успокоило бы четвертое обследование. Четвертый результат явился бы гарантией против утверждений, что смерть наступила в результате отключения системы жизнеобеспечения. Получив его, каждый мог жить спокойно.
«Каждый, кроме Жанет», — сказала Инез, сказала она это только Джеку Ловетту.
Спустя восемь часов они снова проделали эту процедуру, и снова линия была прямой и в 19.40, во вторник 27 марта, было объявлено, что Жанет Кристиан Зиглер умерла. На протяжении почти двадцати четырех часов, предшествовавших этому объявлению, Инез не выходила из пустой комнаты для посетителей в хирургическом отделении, где она сидела на большой софе. Почти все это время Джек Ловетт провел с ней. Из всего, что Джек Ловетт говорил ей за эти почти двадцать четыре часа, Инез позже могла отчетливо вспомнить только рассказанную ей историю о женщине, служившей у него кухаркой в Сайгоне в 1970 году. На протяжении нескольких месяцев эта женщина пыталась отравить некоторых из гостей, приглашенных к обеду, олеандровыми листьями. Она мелко крошила эти листья в определенные тарелки с супом, в которых появлялась очень приятная пенка, полная гемотоксинов. Хотя ни один из этих гостей не умер, по крайней мере двое — корреспондент агентства Рейтер и обозреватель журнала «Арми информэйшн дайджест» — заболели, однако никто на заподозрил повариху до тех пор, пока ее зять, убежденный, что дочь хозяйки наставила ему рога, не пришел к Джеку Ловетту с этой историей.
«А какова была цель?» — спросила Инез.
«Чья цель?»
«Поварихи. — Инез пила пиво, Джек Ловетт принес бутылку в больницу. — Каковы были ее мотивы?»
«Ее мотивы. — Казалось, Джеку Ловетту эта часть истории была неинтересна. — Выяснилось, что ее просто обманули. Сугубо личное дело. В общем, эта история мне ничего не дала. Хотя сперва мне показалось, что я на что-то напал».
Инез допила пиво и внимательно посмотрела на него. Она поразмыслила, стоит ли спрашивать, на что, как он думал, он напал, и решила, что не стоит. После этого небольшого происшествия с поварихой он отказался от служанки, сказал он. После этого незначительного случая с поварихой он снова стал останавливаться в гостинице «Дюк». Когда бы он ни был в Сайгоне.
«Тебе там нравилось, — сказала Инез. Пиво расслабило ее, и она начала засыпать, держась за руку Джека Ловетта. — Тебе там очень нравилось, ведь так?»
«Иногда бывало хуже, иногда — лучше. — Джек Ловетт выпустил руку Инез и накинул на ее голые ноги свой пиджак. — А вообще-то да, — сказал он наконец. — Жить там было неплохо».
Несколько раз в течение этих суток в больницу приходил Дик Зиглер, но в целом он, казалось, испытывал облегчение, предоставив Инез контролировать ситуацию. «Жанет даже не знает, что мы здесь», — говорил Дик Зиглер каждый раз, когда приходил в больницу.
«Я здесь не ради Жанет», — сказала наконец Инез, но Дик Зиглер проигнорировал это замечание.
«Даже не знает, что мы здесь», — повторил он.
Довольно часто в больницу приходил Билли Диллон.
«Естественно, ты переутомлена, — говорил Билли Диллон каждый раз, когда приходил в больницу. — Поэтому я не воспринимаю ничего всерьез. Спросите меня, что я думаю о поступках Инез, и я скажу — никаких комментариев. Она переутомилась».
«Послушай, — сказал Билли Диллон, придя в больницу в последний раз. — Нас атакует с флангов „Король крабов“. Гарри воспользовался самолетом компании „Уорнер“, чтобы долететь до Сиэтла и привезти на похороны Джесси, а Джесси сообщила Гарри, что не приедет на похороны».
Инез посмотрела на Билли Диллона.
«Ну?» — сказал Билли Диллон.
«Что — ну?»
«Что мне сказать Гарри?»
«Скажи ему, что надо получше все устраивать», — сказала Инез Виктор.
13
Мне бы следовало рассказать вам кое-что о Джесси Виктор — то, что понимали очень немногие. Гарри Виктор, например, никогда этого не понимал. Инез понимала это весьма смутно. Дело вот в чем: Джесси никогда не считала, что с ней что-то не в порядке. То, что она употребляла героин, она не рассматривала как некий акт протеста, или образ жизни, или даже как дурную привычку, как это некоторые называли; она считала это решением потребителя. Джесси Виктор употребляла героин просто потому, что предпочитала героин кофе, аспирину и сигаретам, точно так же, как кинофильмам, магнитофонным записям, косметике, одежде и ленчам. Ее не раз подвергали обследованиям с помощью обычных тестов и каждый раз признавали чуткой, руководствующейся высокими целями, умнее Эдлая, не поддающейся заблуждениям, прямой. Быть может, именно по причине этой прямоты ей и не хватало чувства юмора. Чего ей хватало в достатке, так это пристрастной одержимости, какой-то светящейся серьезности; всех ошеломляла ее манера «отшивать» кого-либо тем серьезным низким голосом, от которого Инез бросало в дрожь и когда Джесси было восемнадцать, и когда было два года, — «ослиная задница», говорила она. «Ты, ослиная задница» — так Джесси назвала Эдлая в тот вечер, когда он с Гарри Виктором прилетел в Сиэтл, чтобы забрать ее на похороны Жанет, а Джесси отказалась ехать. Она согласилась только поужинать с ними, пока заправлялся самолет компании «Уорнер коммюникейшнс», но ужин прошел плохо.
«Задача в том, чтобы превратить антивоенные сентиментальничанья в многоцелевую программу, — сказал за обедом Эдлай. Он рассказывал Гарри Виктору о статье, которую предлагал написать для первой страницы „Нью-Йорк тайме“. — Как раз это мы все время пережевываем в Кембридже».
«Интересно, — сказал Гарри Виктор. — Дашь мне взглянуть. Джесс, а ты что думаешь?»
«Я думаю, ему не стоит говорить „Кембридж“», — сказала Джесси.
«Ты, наверное, спала, когда я туда уезжал, — сказал Эдлай. — Но так уж получилось, что учусь я именно в Кембридже».
«Может, и так, — сказала Джесси, — но так уж получилось, что ты не поступил в Гарвард».
«Ладно, ребята, вы оба хороши. — Гарри Виктор повернулся к Эдлаю: — Я могу кого-нибудь подыскать в „Таймс“. Если у тебя серьезные намерения».
«Серьезные. Пришло время. Пора моему поколению вступать в диалог, если ты понимаешь, о чем я».
«Ты, ослиная задница», — сказала Джесси.
«Ну, — сказал Гарри Виктор после того, как Эдлай вышел из-за стола. — А как вообще дела?»
«Я готова уехать…»
«Ты же сказала, что не поедешь. Что у тебя принципы. Что ты не бываешь на похоронах. Для меня этот твой принцип несколько нов, но не обращай внимания — это твое дело. Я это принимаю. В качестве принципа».
«Я не имела в виду — уехать на похороны Жанет. Я имела в виду уехать вообще. И точка. Отсюда. Из Сиэтла».
«Ты не прошла еще курс».
«Курс, — сказала Джесси, — для ослиных задниц».
«Одну минуту», — сказал Гарри.
«Я принимала детокс, очистилась и не вижу больше проблем».
«Что это значит: принимала детокс? По плану должен был быть не детокс, а метадон».
«Мне не нравится метадон».
«Почему?»
«Потому, — терпеливо сказала Джесси, — что мне от него не становится лучше».
«Ты чувствуешь себя от него плохо?»
«Нет, я от него не чувствую себя плохо. — Джесси восприняла вопрос очень серьезно. — Просто от него мне не становится лучше».
Они замолчали.
«Что конкретно ты хочешь делать?» — спросил наконец Гарри.
«Я хочу, — Джесси изучала кусок хлеба, который она скатала в шарик, — устроить свою обычную жизнь. Заняться чем-то всерьез, понимаешь?»
«Отлично. Хорошие новости. Приятно слышать».
«Заняться своей карьерой».
«А именно?»
Джесси крошила хлебный шарик на маленькие кусочки.
«Не пойми меня превратно, Джесси. Все это очень приятно слышать. Единственное, что я хочу сказать, — тебе необходима программа. — Гарри Виктор почувствовал, что от идеи выработки программы у него потеплело на душе. — План. Собственно, два плана. Взаимосвязанных. План долгосрочный и план на ближайшее будущее. Каков твой долгосрочный план?»
«Я не собираюсь баллотироваться в конгресс, — сказала Джесси. — Если ты это имеешь в виду».
Это замечание так огорчило Гарри, что дальше он уже не расспрашивал.
«Ну ладно. Хорошо. А как насчет твоих ближайших планов?»
Джесси взяла другой кусочек хлеба.
Что-то оборвалось в душе Гарри Виктора. Последний час он пытался выбросить из головы любые предположения о том, почему предыдущим вечером Инез вышла из дома Дуайта Кристиана с Джеком Ловеттом. Ему рассказал Билли Диллон. «Тебе следует думать, что она переутомилась», — посоветовал Билли Диллон. «Мне следует думать, что она ополоумела». Немного раньше, за ужином, он опробовал версию с переутомлением на Джесси и Эдлае. «Я бы не удивился, узнав, что ваша мать несколько переутомилась», — сказал он. Эдлай положил меню и сказал, что он хочет салат из креветок, лангет по нью-йоркски с кровью, но все же достаточно прожаренный, сметану и картошку с луком. Джесси положила меню и посмотрела на Гарри — подозрительно, как ему показалось, — из-под соломенного теннисного козырька, который она не сняла за обедом.
Джесси подозрительно уставилась на него из-под соломенного теннисного козырька, а Эдлай захотел лангет по-нью-йоркски с кровью, но все же достаточно прожаренный, а Инез вышла из дома Дуайта Кристиана с Джеком Ловеттом, и вот теперь Джесси крошила хлеб на кусочки, смахивавшие на куриный помет.
«Ты можешь мне сделать одолжение? Джесси? Ты можешь или съесть этот хлеб, или оставить его в покое?»
Джесси сложила руки на коленях.
«Я все еще вроде работаю над своим ближайшим планом, — сказала она чуть погодя. — В настоящее время».
В действительности у Джесси Виктор уже был план на ближайший четверг в Сиэтле, тот же план, который она в общих чертах изложила Инез на Рождество, план, о котором Инез специально не стала упоминать, когда описывала Гарри и Эдлаю визит к
