Просто, возразила она, в отличие от Европы Америка не истаскала до дыр своих чувств. У нее еще все впереди, она ждет своих Бёрнсов и Вальтеров Скоттов, своих Вордсвортов и Байронов, своих Хогартов и Тёрнеров.
— Вы хотите персиков весною, — сказала она. — Дайте нам десять веков с жарким солнечным летом, а потом уже, если угодно, жалуйтесь, что наши персики не так сочны, как ваши. За такой срок, возможно, смягчатся даже наши голоса, — добавила она, многозначительно взглянув на лорда Ская.
— Где нам спорить с миссис Ли, — обратился тот к Рэтклифу, — она кончает как адвокат и тут же начинает как свидетель. Даже речи из уст прославленной герцогини Девонширской[22 — Джоджиана Кавендиш, герцогиня Девонширская (1757–1806), приобрела известность выступлениями в поддержку кандидатуры Генри Фокса на парламентских выборах в 1784 г.] не были и вполовину так убедительны, как произнесенные голосом миссис Ли.
Рэтклиф слушал с неослабным вниманием, согласно кивая всякий раз, когда ему казалось, что этого хочет миссис Ли. Он многое бы дал, чтобы разобраться, что такое тона и полутона, цвета и гармония цветов.
Так, за разговорами, они прибыли в Маунт-Вернон и двинулись вверх по солнечной тропинке. У могилы Вашингтона они, как все добрые американцы, остановились, и мистер Гор произнес краткую речь, в которой слышалась затаенная скорбь.
— Было бы много хуже, — сказал он, обозревая надгробие эстетическим взглядом цивилизованного бостонца, — если бы здесь вздумали наводить красоту. В своем нынешнем виде это надгробие — несчастье, которое может постичь каждого. Не будем из-за этого слишком огорчаться. Подумайте, что бы мы испытали, если бы какой-нибудь из комитетов конгресса решил его реконструировать, одев белым мрамором с готическими башенками снаружи и позолотив по наложенной машинным способом штукатурке внутри.
Маделина, однако, придерживалась иного мнения: в том месте, где памятник стоит, он коробит глаз, нарушая гармонию пейзажа, и противоречит ее представлениям о покое в могиле. И снова Рэтклиф не понял, что она хотела сказать.
Они отправились дальше и, миновав лужайку, вошли в дом, где их глаза, уставшие от резких красок и форм большого города, с наслаждением отдохнули на источенных временем панелях и покрытых пятнами стенах. Несколько комнат имели жилой вид, и в массивных очагах пылал огонь. Все они были вполне сносно обставлены, и ничто в них не вызывало досадного чувства от новшеств и переделок. Путешественники поднялись по лестнице, ведущей на верхний этаж, и миссис Ли чуть было не рассмеялась при виде комнатушки, которая служила генералу Вашингтону спальней и в которой он умер.
Каррингтон тоже не сдержал улыбки.
— Наши старые дома в Виргинии по большей части все таковы, — пояснил он. — Анфилада просторных зал внизу и жалкие каморки наверху. Дом в Виргинии был своеобразной гостиницей. На время скачек, или свадьбы, или танцев он наполнялся снизу доверху, и никто не видел ничего дурного, когда в такую спаленку набивалось с полдюжины людей. А если комната была побольше, посередине вешали простыню, и она отделяла женщин от мужчин. Что же касается утреннего туалета, в те времена не увлекались холодным душем. Небольшого омовения нашим предкам хватало надолго.
— Вы и сейчас в Виргинии так живете? — спросила Маделина.
— О нет. Это все в прошлом. Теперь мы живем, как все сельские жители, и пытаемся расплатиться с долгами, которыми не были обременены наши отцы. Они жили как живется. Держали полные конюшни лошадей. Молодые люди разъезжали верхом по всей округе, держали пари на скачках, играли в карты, бражничали, устраивали кулачные бои и волочились за женщинами. Никто не знал, чего она стоит, пока пятьдесят лет назад не разразилась катастрофа и все это кончилось.
— Совсем как у нас в Ирландии! — воскликнул Данбег, проявляя живой интерес: он как раз вынашивал замысел своей статьи для «Куотерли». — Полнейшее сходство! Даже дома такие же.
Тогда миссис Ли спросила Каррингтона напрямик: значит, он сожалеет о разрушении прежнего социального уклада.
— Как не жалеть, — отвечал Каррингтон. — Что бы там ни было, но из него вышел Джордж Вашингтон и целая плеяда людей той же породы. Правда, думается, мы и нынче могли бы ковать стоящих людей, если бы перед нами лежало такое же поле деятельности.
— Значит, будь это в вашей воле, вы возродили бы тогдашнее общество?
— К чему? Оно не сумело себя отстоять. Сам Вашингтон не смог бы его спасти. В конце жизни генерал потерял власть над Виргинией, его сила иссякла.
Компания на время разошлась, и миссис Ли оказалась одна в просторной гостиной, куда вскоре вошла давешняя блондинка, миссис Бейкер, с девочкой. Девочка принялась бегать по комнате и так расшумелась, что это вряд ли понравилось бы миссис Вашингтон. Маделина, как все женщины любившая детей, подозвала девочку, показала ей пастухов и пастушек, изваянных на белом итальянском мраморе, выстилавшем камин, и тут же, чтобы развлечь малышку, сочинила о них короткую сказочку. Все это время миссис Бейкер стояла рядом и, когда рассказчица исчерпала свой сюжет, рассыпалась в благодарностях куда более горячих, чем она того заслуживала. Экспансивные манеры миссис Бейкер, как и цвет ее лица, не располагали к себе миссис Ли, и она была рада, когда на пороге появился Данбег.
— Как вам нравится генерал Вашингтон у себя дома? — спросила она.
— Знаете, — сказал Данбег, расплывшись в умильной улыбке, — я, право, и сам чувствую себя здесь как дома. Генерал Вашингтон, без сомнения, был ирландец. Мне это совершенно ясно — достаточно взглянуть на его дом. Я непременно найду подтверждение своей гипотезе и напишу об этом статью.
— Ну раз вам все так ясно, — сказала Маделина, — думаю, самое время перекусить. Я взяла на себя смелость распорядиться, чтобы нам накрыли на свежем воздухе.
На веранде их ждал импровизированный стол, и мисс Сорви уже придирчиво оглядывала расставленные на нем блюда, попутно делая замечания на счет кухни и погреба лорда Ская.
— Надеюсь, шампанское будет сухое, — обронила она. — У сладкого такой омерзительный вкус.
Виктория Сорви так же мало разбиралась в сухом и сладком шампанском, как в вине, которым утолял жажду Улисс, разве что с равным удовольствием пила и то и другое; она просто копировала одного из секретарей британской миссии, который потчевал ее за ужином на последнем приеме. Лорд Скай предложил ей выпить шампанского, что она немедленно исполнила, после чего с серьезнейшим видом заявила — в нем, пожалуй, градусов пять. Выражение это она почерпнула из того же источника, а что оно означает, знала не больше попугая.
Завтрак прошел на редкость весело, и еда была отменная. Когда встали из-за стола, джентльменам было разрешено курить, и разговор принял более строгое направление, грозя стать совсем серьезным.
— Вы все гоняетесь за полутонами! — сказала Маделина лорду Скаю. — Разве вам мало полутонов в стенах этого дома?
— Это, скорее всего, — возразил лорд Скай, — следствие того, что Вашингтон принадлежал, так сказать, вселенной и в своих вкусах не руководствовался местными правилами.
— Разве вас не охватывает здесь чувство покоя? — продолжала Маделина. — Взгляните на этот презатейливый сад, на эту неровную лужайку, на величественную реку за ней, на разрушенный форт по ту сторону реки! Здесь все дышит миром и покоем, вплоть до комнатушки, служившей генералу спальней. Так и хочется улечься в ней и проспать целый век. А ведь всего в десяти милях отсюда стоит наше чудище — Капитолий, и рыщут искатели теплых мест.
— Нет, такие речи я сносить не согласна! — воскликнула мисс Виктория театральным тоном. — Наше чудище — Капитолий! Как бы не так! Да без этого чудища никого из нас здесь бы не было! Разве только, возможно, я.
— Вы вполне подошли бы на роль миссис Вашингтон.
— Сегодня утром мисс Сорви была так любезна, что изложила нам свое мнение о генерале Вашингтоне, — вставил Данбег.
— Увы, у меня пока не было времени спросить мистера Каррингтона, что он думает на этот счет.
— Все, что бы ни высказала мисс Сорви, неоценимо, — откликнулся Каррингтон. — Но сильная ее сторона — факты.
— Не льстите мне, мистер Каррингтон, — протянула мисс Сорви. — Я в этом не нуждаюсь, да и в ваш стиль это не вписывается. Скажите, лорд Данбег, ведь правда, в мистере Каррингтоне есть что-то от генерала Вашингтона в пору его расцвета.
— После всего, что вы поведали нам о генерале Вашингтоне, мисс Сорви, могу ли я с вами согласиться?
— При всем том, — сказал лорд Скай, — по-моему, нельзя не согласиться, что, рассказывая нам о прелестях Маунт-Вернона, в главном мисс Сорви права. По дороге сюда даже миссис Ли согласилась с тем, что генералу — а он теперь единственный обитатель этих мест — тягостно в своей могиле. Я и сам не питаю склонности к вашему ужасному Капитолию и все же предпочитаю его сельской жизни. Именно этим я объясняю, почему ваш великий генерал не вызывает у меня восторженных чувств. Он как раз любил только такую жизнь. И, по-видимому, куда больше проявил себя как виргинский плантатор и домосед, чем как генерал или президент. Я не говорю уже о его невероятной докучливости — что ему за нее пенять: он не был дипломатом и не обязан был притворяться, но, пожалуй, мог хотя бы раз выйти за пределы Маунт-Вернона.
Тут вмешался Данбег, выражая ярый протест, и слова посыпались из него так, словно каждое спешило обогнать другое и вырваться первым:
— Все наши великие соотечественники тоже были сельскими сквайрами-домоседами. Я сам сельский сквайр-домосед.
— Как интересно! — шепотом произнесла мисс Сорви.
— Хорошо вам, джентльмены, мерить генерала Вашингтона своей меркой, — вступил в беседу мистер Гор. — А каково нам, уроженцам Новой Англии, которые никогда не были сельскими джентльменами и не питали любви к штату Виргиния. Что сделал Вашингтон для нас? Он ведь даже и не притворялся, что мы ему по нраву. Сохранял с нами учтивый тон, и только. Но я не ищу на нем вину: кому же не известно, что его сердце целиком было отдано Маунт-Вернону. И тем не менее мы боготворим генерала Вашингтона. Для нас он олицетворение Нравственности, Справедливости, Долга, Истины; все это и еще с полдюжины римских богов, которые пишутся с прописной буквы. Суровый, одинокий, величественный, он достоин быть нашим кумиром. Право, мне неловко, что я ем, пью, курю здесь у него на веранде без его разрешения, позволяю себе расхаживать по его дому и в его отсутствие критиковать комнату, в которой он спал. Представьте себе — на том берегу слышится топот копыт и вот сам генерал появляется у крыльца, оглядывает нас — непрошеных гостей. Я предоставил бы вас его гневу, а сам бежал и спрятался на пароходе. Одна мысль об этом наводит на меня страх.
Рэтклиф слушал Гора, видимо забавляясь этими полусерьезными признаниями.
— Вы вызываете у меня в памяти чувства, — сказал он, — которые я испытывал мальчишкой, когда
