Бал принес ей немало страданий, но отчасти она была за них вознаграждена. Она внимательно изучила всех женщин в зале, если среди них была какая-нибудь красивее Сибиллы, Маделине таковую обнаружить не удалось. И если чей-нибудь наряд был совершеннее, чем у ее сестры, значит, Маделина ничего в нарядах не понимает. Словом, по этому поводу она могла не волноваться. Она бы полностью успокоилась, если бы была уверена, что веселость Сибиллы не показная и что за этим не последует резкая смена настроения. Она озабоченно следила за выражением лица сестры, и один раз ей показалось, что та помрачнела; это произошло тогда, когда к Сибилле подошел великий герцог за обещанным ему вальсом; но когда они вышли в центр зала, Его Высочество закружился с ней с такой лихостью и выверенностью движений, какие сделали бы честь офицерам лейб-гвардии. По-видимому, вальсировать с Сибиллой пришлось ему по душе: он вновь и вновь принимался кружить с ней по залу, и миссис Ли начала порядком нервничать, заметив, как нахмурилась герцогиня.
Обретя долгожданную свободу, Маделина задержалась в зале, надеясь поговорить с сестрой и выслушать комплименты на ее счет. На полчаса она отобрала у сестры лавры первой красавицы. Окруженная толпой мужчин, она вместе с ними позабавилась над ролью, которую ей пришлось играть, и выслушала их поздравления с успехами при дворе. Сам лорд Скай нашел время, чтобы поблагодарить ее, причем тон его был гораздо серьезнее, чем обычно.
— Пришлось вам помучиться, — сказал он, — и я вам весьма благодарен.
Маделина рассмеялась, ответив, что ее мучения — ничто по сравнению с тем, что, по ее наблюдениям, пришлось вынести ему. Но в конце концов, устав от шума и блеска бальной залы, она, облокотившись на руку верного друга графа Попова, прошла с ним в одну из комнат в глубине дома. Там она наконец опустилась на софу в укромном уголке у окна, где освещение было не столь ярким и где ветви лаврового дерева образовали уютную беседку, из которой она могла наблюдать за другими гостями, сама оставаясь незамеченной. Будь он помоложе, это было бы идеальным местом для флирта, но она и раньше не очень любила флирт, а мысль о кокетстве с Поповым была донельзя нелепой.
Попов не стал садиться; он стоял у стены и тихо беседовал с Маделиной, но тут появился мистер Рэтклиф и уселся возле Маделины с таким решительным и хозяйским видом, что Попов поспешил ретироваться. Откуда возник министр финансов и как он узнал, куда скрылась Маделина, оставалось загадкой. Он ничего не объяснил, а она не стала расспрашивать, предпочтя весьма красочно описать свой опыт в качестве фрейлины, на что он ответил не менее ярким рассказом о собственном опыте в качестве капельдинера при президенте, который за отсутствием другой надежной защиты вцепился в старого врага.
Ничего не скажешь, Рэтклиф выглядел истинным премьер-министром, который добьется своего при любых обстоятельствах, при любом дворе не только в Европе, но и в Индии и в Китае, где джентльмену все еще полагалось сохранять чувство собственного достоинства. Если не считать несколько грубого и хищного оскала и некоторую холодность в глазах, он был довольно привлекательным мужчиной и пока еще в расцвете лет. По всеобщему мнению, он изменился с тех пор, как вошел в состав кабинета. Избавился от своих ужасных сенаторских манер. Стал одеваться, как респектабельный человек, а не как конгрессмен, — пристойно и аккуратно. Сорочки на нем не топорщились, а воротнички не были засаленными и обтрепанными. Волосы не свисали на глаза, уши, плечи, как у шотландского терьера, а были коротко подстрижены. Услышав однажды весьма неодобрительное мнение миссис Ли о людях, которые не обливаются по утрам холодной водой, он решил, что будет лучше, если он последует такому обычаю, но не станет об этом распространяться, чтобы его не причислили к привилегированным классам. Он всячески старался избавиться от властного тона и забывать о своих замашках Колосса Прерий, державшего в страхе весь сенат. Короче говоря, под влиянием миссис Ли, в особенности после того, как он распрощался с сенатом и с принятыми там дурными манерами и еще больше дурной нравственностью, мистер Рэтклиф стал быстро приобретать черты уважаемого члена общества, которого человек, никогда не сидевший в тюрьме или не занимавшийся политикой, вполне мог признать своим другом.
Мистер Рэтклиф явился с откровенным намерением быть выслушанным Маделиной. Поиронизировав над светскими успехами президента, он внезапно изменил тон, заговорив о его достоинствах на государственном поприще; голос сенатора становился все тише и серьезнее, а тон все доверительнее. Он прямо заявил, что несостоятельность президента стала очевидной даже его сторонникам; что лишь усилия членов кабинета и друзей президента не дают ему попадать в дурацкое положение пятьдесят раз на дню; что все партийные лидеры, которые имели с ним дела, бесконечно им возмущены, а кабинету приходится тратить уйму времени, чтобы их успокоить; что при таком положении он, Рэтклиф, приобрел огромное влияние и у него есть все основания полагать, что, если бы президентские выборы состоялись в этом году, ничто не смогло бы помешать ему занять этот пост и даже через три года его шансы будут по меньшей мере два к одному; изложив все это, он еще больше понизил голос и заговорил с чрезвычайной серьезностью. Миссис Ли сидела не шевелясь, как статуя Агриппины, потупив очи долу.
— Я не отношусь к тем людям, — говорил Рэтклиф, — которым очень везло в политике. И все же я политик до мозга костей, это мое призвание, а честолюбие помогает мне справляться с трудностями. В политике руки не могут оставаться чистыми. За свою политическую карьеру я делал немало такого, чему нет оправдания. Чтобы оставаться до конца честным, никогда не теряя права на самоуважение, надо жить в стерильной атмосфере, а мир политики отнюдь не стерилен. Многие общественные деятели находят отраду в семейной жизни, но я долгие годы был лишен этого. Теперь я достиг той точки, когда все возрастающая ответственность и искушения заставляют меня искать поддержку. Я должен ее иметь. И дать ее мне в состоянии вы одна. Вы добры, рассудительны, совестливы, великодушны, образованны, вы больше, чем какая-либо другая женщина из всех, кого я встречал, способны выполнять общественные обязанности. Ваше место в общественной жизни. Вы принадлежите к тем натурам, которые оказывают влияние на ход событий. Я только прошу вас занять то место, которое принадлежит вам по праву.
Этот отчаянный призыв, рассчитанный на честолюбие миссис Ли, был решительным ходом в досконально продуманном Рэтклифом плане действий. Сенатор хорошо понимал, что ведет игру по большому счету, и качество приманки должно было соответствовать уровню этой игры. Его не останавливало, что миссис Ли сидела бледная и неподвижная, не отрывая глаз от пола, сплетая на коленях руки. Орел, который парит высоко в небесах, спускается на землю гораздо дольше, чем воробей или куропатка. Миссис Ли в эту минуту нужно было обдумать тысячу вещей, но она обнаружила, что не в состоянии думать вообще; в ее мозгу проносились какие-то смутные виденья и обрывки мыслей, но рассудок отказывался контролировать их порядок или природу. Среди прочих промелькнула и мысль о том, что из всех предложений, которые ей когда-либо делали ее поклонники, это было самым деловым и не имело отношения к чувствам. Что касается попытки Рэтклифа воздействовать на ее честолюбие, она не имела у нее успеха. Но какая женщина, даже если она величайшая героиня, способна выслушать столь неприкрытую лесть от мужчины, намного превосходившего всех остальных, и остаться к его словам совершенно равнодушной? Однако главное значение для нее сейчас имел тот факт, что ей некуда было отступать, некуда бежать; ее тактика была расстроена Рэтклифом, воздвигнутые ею временные барьеры преодолены. Предложение было сделано. Как ей теперь быть?
Она месяцами обдумывала эту ситуацию, так и не придя ни к какому решению; как же она могла надеяться решить все сейчас, за одну минуту, во время бала? Когда в едином мгновении сталкиваются противоречивые чувства, предрассудки и страсти, заполнявшие долгую жизнь, они так перегружают мозг, что тот отказывается работать. Миссис Ли сидела не шевелясь, решив положиться на волю судьбы — опасный прием, как могут подтвердить тысячи женщин, потому что таким образом они отдавались на милость чужой сильной воли, становились игрушкой в умелых руках.
А музыка играла не переставая. Толпы людей проходили мимо их укрытия. Некоторые их замечали, и ни у кого не было сомнения в том, что здесь происходит. Их окружала атмосфера тайны и напряженности. Рэтклиф пристально смотрел на миссис Ли, она не поднимала глаз от пола. Оба сидели молча, не двигаясь. Мимо прошел барон Якоби, неизменно все примечавший, и, обратив на них внимание, не удержался от крепкого слова на каком-то иностранном языке. Заметила их и Виктория Сорви, которую так разбирало любопытство, что она едва сдерживала себя.
После паузы, которая показалась им бесконечной, Рэтклиф продолжил:
— Я не говорю о своих чувствах, потому что знаю, вы можете решиться на этот шаг, лишь подчиняясь развитому в вас чувству долга, а не в ответ на мою преданность. Но скажу честно: мне не выразить словами, в какой степени я стал зависеть от вас. При одной только мысли, что мне придется обходиться без вас, жизнь представляется мне совершенно невыносимой, и я готов принести любую жертву, согласиться на любое условие, лишь бы вы были рядом.
Между тем Виктория Сорви, хотя ее крайне интересовало то, что говорил ей лорд Данбег, разыскала Сибиллу и, на мгновение остановив ее, шепнула на ухо:
— Ты лучше присмотри за своей сестрой. Она там у окна за лавровым деревом с мистером Рэтклифом!
Сибилла, опираясь на руку лорда Ская, наслаждалась балом, хотя он уже шел к концу. Но когда до нее дошел смысл слов Виктории, выражение ее лица мгновенно изменилось. К ней вернулись все волнения и страхи последних десяти дней. Она потащила лорда Ская через зал туда, где была ее сестра. Одного взгляда на Маделину было достаточно. Отчаянно напугавшись, но еще больше страшась нерешительности, Сибилла направилась прямо к сестре, которая все еще сидела, как статуя, слушая речи Рэтклифа. Заметив спешившую к ним Сибиллу, миссис Ли подняла глаза, взглянула на девушку и, увидев ее бледное лицо, встала со своего места.
— Сибилла, ты себя плохо чувствуешь? — воскликнула она. — Что-нибудь случилось?
— Я немного устала, — тихо сказала Сибилла, — и подумала, может, ты уже захочешь ехать домой?
— Конечно, — вскричала Маделина. — Я готова. До свидания, мистер Рэтклиф. Надеюсь, мы увидимся завтра. Лорд Скай, должна ли я испросить у герцогини разрешения уехать?
— Герцогиня удалилась полчаса
