утвердилась в правильности принятого решения. Спокойным, взвешенным тоном она стала увещевать сестру:
— Сибилла, Сибилла! К чему такое неистовство? Ты же взрослая женщина, а ведешь себя как избалованный ребенок!
Как большинство людей, которым приходилось иметь дело с детьми — балованными и небалованными, — миссис Ли прибегла к строгому тону не потому, что это был лучший способ справляться с ними, а потому, что не знала другого. Ей было очень не по себе, и она ужасно устала. Она была недовольна собой, тем паче мотивами, которые ею руководили. Сомнения одолевали ее со всех сторон; но самым худшим было то, что счастье сестры перевешивало чашу весов, на которые были положены ее собственные доводы.
Тем не менее ее тактика привела к желаемому результату и положила конец натиску Сибиллы. Она перестала рыдать и поднялась с колен с довольно спокойным выражением лица.
— Маделина, — сказала она. — Ты действительно решила выйти за мистера Рэтклифа?
— А что же мне остается, милая моя Сибилла? Я хочу сделать все как можно лучше. Мне казалось, ты будешь довольна.
— Тебе казалось, что я буду довольна? — изумилась Сибилла. — Какая странная мысль! Если бы ты раньше поговорила со мной, я сказала бы тебе, что ненавижу этого человека, я ума не приложу, как ты можешь его терпеть. Но я скорее сама выйду за него замуж, чем позволю это тебе. Да ты убьешь себя от горя, если станешь его женой. О, Мод, заклинаю тебя, скажи, что ты этого не сделаешь! — И Сибилла, которая, уже было успокоившись, гладила сестру по плечу, вновь залилась слезами.
Сердце у миссис Ли разрывалось на части. Ей и так тяжело действовать вопреки желаниям ближайших друзей, но быть грубой и бесчувственной по отношению к существу, счастье которого она считала целью своей жизни, оказалось просто невыносимым. И все же ни одна здравомыслящая женщина, объявив, что выходит замуж за такого человека, как мистер Рэтклиф, не станет швыряться им только потому, что другая женщина решила вести себя словно капризный ребенок. В Сибилле сохранилось гораздо больше детского, чем Маделина себе представляла. Она даже не видела, в чем ее собственная выгода. Ничего не зная ни о мистере Рэтклифе, ни о Западе, она вообразила его сказочным великаном, живущим на верхушке бобового стебля. Поэтому и обходиться с ней нужно как с ребенком: нежно, снисходительно, с любовью, но твердо и решительно. И отказать ей ради ее же пользы.
И когда миссис Ли наконец заговорила, тон ее был весьма решительный, а все ее волнения спрятаны очень глубоко.
— Сибилла, дорогая, я решила выйти замуж за мистера Рэтклифа, потому что это единственный путь сделать всех счастливыми. Тебе незачем его бояться. Он человек добрый и великодушный. Кроме того, со своими делами я сама управлюсь, и с твоими тоже. А теперь не будем больше обсуждать мое замужество. Уже совсем рассвело, и мы обе смертельно устали.
И тут Сибилла, внезапно совершенно успокоившись, сказала сестре с таким видом, как будто они поменялись ролями:
— Значит, ты приняла решение? И никакие мои доводы не смогут его изменить?
Миссис Ли, пораженная этой внезапной переменой, не сразу нашлась с ответом и лишь кивнула головой, медленно, но решительно.
— Тогда, — сказала Сибилла, — мне осталось только одно. Изволь прочесть вот это! — И она достала и положила перед Маделиной письмо Каррингтона.
— Только не сейчас, Сибилла, — возразила миссис Ли в ужасе, что ей придется выдержать еще одну битву. — Я непременно прочту его — когда мы немного отдохнем. А теперь спать!
— Я не уйду отсюда и не лягу до тех пор, пока ты не прочтешь письмо, — ответила Сибилла, вновь усаживаясь перед камином с решимостью королевы Елизаветы. — Даже если мне придется сидеть здесь до дня твоей свадьбы. Я обещала мистеру Каррингтону, что ты прочтешь его письмо немедленно. Это все, что я теперь могу сделать.
Вздохнув, миссис Ли отдернула штору, села у окна и, распечатав конверт, при тусклом утреннем свете принялась читать.
«Вашингтон, 2 апреля.
Дорогая миссис Ли.
Это письмо попадет в Ваши руки лишь в случае крайней необходимости. Только крайняя необходимость заставила меня написать его. Я прошу извинения, что опять вторгаюсь в Ваши личные дела. Но если я не сделаю этого, Вы сами впоследствии будете на меня в обиде.
Однажды Вы спросили меня, что такого я знаю о мистере Рэтклифе, чего не знают другие и что объясняет мое дурное мнение о нем. Тогда я уклонился от ответа. Я был связан профессиональными правилами, обязывающими не раскрывать фактов, которые были доверены мне по секрету. Я нарушаю эти правила, потому что чувство долга перед Вами заслоняет все иные.
Вам известно, что я — душеприказчик Сэмюела Бейкера. Вы знаете, кем был Сэмюел Бейкер. Вы виделись с его женой. Она рассказала Вам, что я помогал ей разбирать и уничтожать личные бумаги ее мужа в соответствии с высказанной им предсмертной волей. Среди фактов, которые я узнал из этих бумаг и ее пояснений, был следующий.
Лет восемь назад компания „Межокеанское почтовое пароходство“ пожелала распространить свои услуги на весь мир и обратилась в конгресс за большими субсидиями. Дело это попало в руки мистера Бейкера, и я видел копии его частных писем к президенту компании и ответы на них. Письма Бейкера были зашифрованы, он часто это делал, но среди его бумаг остался и ключ к шифру. Однако он не понадобился: миссис Бейкер и так мне все объяснила.
Из корреспонденции было ясно, что дело благополучно разрешилось в палате представителей и затем попало в соответствующий комитет сената. Дальнейшее успешное его прохождение вызывало сомнение: работа сената подходила к концу, мнения по этому вопросу разделились, а председатель комитета был настроен решительно против.
Председателем комитета был мистер Рэтклиф, всегда упоминавшийся в шифровках с великими предосторожностями. Кстати, если Вы сочтете нужным в этом удостовериться и ознакомиться с прохождением законопроекта о субсидии на всех его этапах, а также с отчетом мистера Рэтклифа, замечаниями и голосованием по данному вопросу, Вам достаточно просмотреть протоколы заседаний за указанный год.
В конце концов мистер Бейкер сообщил своим доверителям, что сенатор Рэтклиф положил законопроект под сукно и, если не будут изысканы средства преодолеть его сопротивление у окончательный доклад сделан не будет, а голосование вообще не состоится. Все обычные способы, которыми можно было воздействовать на сенатора Рэтклифа, себя не оправдали. Учитывая чрезвычайные обстоятельства, Бейкер предложил компании разрешить ему прибегнуть к помощи денег, но добавил, что малые суммы тут ничего, кроме вреда, не принесут. Если не предложить хотя бы сто тысяч долларов, лучше вообще отказаться от этого дела.
В ответном письме его уполномочивали распоряжаться любой необходимой суммой, однако не превышающей полутораста тысяч долларов. Через два дня Бейкер сообщил, что билль заслушан и в течение двух дней вопрос в сенате будет решен. Он поздравлял компанию с тем, что дело удалось уладить с помощью лишь ста тысяч долларов.
И впрямь проект был изучен, заслушан и одобрен, как и предсказывал Бейкер, и с тех пор компания получает свои субсидии. Миссис Бейкер сообщила мне, что, насколько ей известно, ее покойный муж передал указанную сумму сенатору Рэтклифу в облигациях банка Соединенных Штатов.
Вот эта сделка, изобличающая его аморальность, характеризующая всю его общественную деятельность, и является причиной моего постоянного к нему недоверия. Как Вы понимаете, все эти бумаги были уничтожены. Миссис Бейкер никогда не допустила бы, чтобы ее благополучие было поставлено под угрозу из-за каких-то разоблачений. Служащие компании, действуя в своих интересах, также никогда не признаются в содеянном, а их бухгалтерские книги наверняка ведутся таким образом, что там эта история никак не отражена. Если бы я выдвинул против мистера Рэтклифа подобное обвинение, пострадал бы только я. Сенатор станет все отрицать и лишь посмеется надо мною. Я не смогу ничего доказать. Поэтому я даже больше него заинтересован в соблюдении тайны.
Раскрывая Вам этот секрет, я твердо полагаюсь на то, что Вы никому ничего не скажете — даже Вашей сестре. Вы вольны, если хотите, показать это письмо лишь одному человеку — самому мистеру Рэтклифу. После этого умоляю Вас немедленно сжечь письмо.
С наилучшими пожеланиями,
остаюсь искренне преданный Вам,
Джон Каррингтон».
Дочитав письмо, миссис Ли несколько минут молча стояла у окна, глядя на раскинувшуюся внизу площадь. Утро уже наступило, и раннее апрельское солнце ярко освещало все вокруг. Маделина распахнула окно и впустила в комнату теплый весенний воздух. Ее израненной душе, оскорбленной, доведенной до белого каления, содрогавшейся от отвращения, необходимы были чистота и покой окружающей природы. Несмотря на отношение к Рэтклифу ее друзей, она продолжала верить этому человеку и вот дошла до того, что увидела в нем своего будущего мужа; а ведь если бы закон и справедливость значили одно и то же, ему прямая дорога в тюрьму, ему, ничтоже сумняшеся обманувшему доверие, которым он был облечен. Гнев ее не знал границ. Она жаждала поскорее увидеть его, чтобы сорвать с него маску. О, она изольет на него все презрение, которое питает к этой своре политиканов. Она посмотрит, устроены ли эти твари так же, как другие живые существа; есть ли у них хоть остатки чести, хоть что-нибудь светлое в душе.
Затем ей пришло в голову — а вдруг произошла ошибка; что, если мистер Рэтклиф сумеет отвести от себя обвинения? Но эта мысль лишь еще больше разбередила рану, нанесенную ее самолюбию. Она не только верила, что все это правда, но и знала, что он найдет оправдание своему поступку. Итак, она почти согласилась выйти замуж за человека, которого считала способным на преступление, а теперь содрогалась от мысли, что, если в подобных грязных сделках обвинят ее мужа, она не сможет отвести это обвинение, тут же выразив недоверие и справедливое негодование. Но как это могло произойти? Как могла она попасть в такое гадкое положение? Уезжая из Нью-Йорка, она намеревалась понаблюдать в Вашингтоне политическую жизнь. И не более того. Прийди ей тогда в голову, что ее здесь станут побуждать вторично выйти замуж, она бы и с места не тронулась: она гордилась верностью памяти мужа, а к повторным бракам питала отвращение. Но в своем одиночестве и неугомонной погоне за впечатлениями она позабыла об этом; правда, она только задала себе вопрос, имеет ли жизнь смысл для женщины, у которой нет ни мужа, ни ребенка. Неужели семья — это единственный удел женщины? Неужели нельзя найти других интересов за пределами домашнего очага? И вот, гоняясь за фантомом, она сама, с открытыми глазами, вступила в трясину политики, вступила вопреки дружеским увещеваниям, вопреки требованиям собственной совести.
Она встала, прошлась по комнате; Сибилла, лежа на
