кушетке, наблюдала за сестрой из-под полуопущенных век. С каждым шагом Маделина все больше упрекала себя, и по мере того, как в ней росло чувство собственной вины, она все меньше сердилась на Рэтклифа. Да и какое право было у нее на него сердиться? Он никогда не обманывал ее. Он открыто признавался, что в политике не следует законам морали, и если для достижения его целей не годились благородные средства, он прибегал к порочным. Как могла она ставить ему в вину действия, которые он постоянно защищал в ее присутствии и с ее молчаливого согласия, основываясь на принципах, оправдывавших любую подлость?
Но самым ужасным было то, что это открытие не принесло ей облегчения, напротив, обрушилось на нее тяжким ударом. При этой мысли она еще больше рассердилась на себя. Оказывается, она не знала, что таится в ее душе. Она честно считала, что на эту жертву ее толкает забота о счастье и интересах Сибиллы; теперь она понимала, что втайне ею руководили совсем другие мотивы: честолюбие, жажда власти, беспокойное желание вмешиваться в чужие дела, слепое стремление избежать мучительной зависти, которую она испытывала, наблюдая за женщинами, чья жизнь была наполнена, а инстинкты удовлетворены, тогда как сама она вела пустое и грустное существование. Какое-то время она искренне заблуждалась, лелея надежду, что сможет открыть для себя поле полезной деятельности; что возможность делать добро заполнит зияющую пустоту, образовавшуюся, когда судьба лишила ее семейного счастья; что она наконец нашла поприще, на котором сможет истратить остаток своих дней, если даже ее эксперимент и не увенчается успехом. А теперь, когда эта иллюзия рассеялась, жизнь стала еще более пустой, чем раньше. И все же самым ужасным было не постигшее ее разочарование, а осознание собственной слабости и способности к самообману.
Уставшая от длительных переживаний, возбуждения и бессонницы, Маделина была не в состоянии бороться с тем, что будоражило ее разум. Такое напряжение могло закончиться лишь нервным срывом, и он не замедлил произойти.
— О, как отвратительна жизнь! — вскричала она, заламывая руки в беспомощной ярости и отчаянии. — Лучше бы я умерла! Будь проклят этот мир, и пусть все провалится в бездну! — И с этими словами она, разразившись слезами, рухнула подле Сибиллы.
Сибилла, молча наблюдавшая за этой сценой, спокойно выжидала, когда схлынет волна возбуждения. Сказать ей было нечего. Разве только успокаивать сестру. Постепенно слезы иссякли, но Маделина еще некоторое время лежала молча, пока ее не стали тревожить новые мысли. Упреки, которые она делала себе из-за Рэтклифа, сменились угрызениями совести из-за Сибиллы; девушка выглядела измученной и бледной, и казалось, вот-вот свалится от усталости.
— Сибилла, — сказала Маделина, — тебе нужно немедленно лечь в постель. На тебе просто лица нет. Это непростительно, что я позволила тебе остаться на ногах так поздно. Иди, иди, тебе надо хорошенько выспаться.
— Я не лягу, пока не ляжешь ты! — упрямо ответила Сибилла.
— Иди, моя хорошая. Я уже решила: я не выйду замуж за мистера Рэтклифа. Тебе не о чем больше беспокоиться.
— Ты чувствуешь себя очень несчастной?
— Нет. Я только очень зла на себя. Мне нужно было раньше прислушаться к советам мистера Каррингтона.
— О, Мод! — вскричала Сибилла с неожиданным приливом сил. — Как я хотела, чтобы ты вышла замуж за него!
Эта реплика возбудила в миссис Ли неожиданное любопытство.
— Как, Сибилла, — спросила она, — и ты это говоришь всерьез?
— Конечно, всерьез, — отвечала Сибилла весьма решительно. — Я знаю, ты считаешь, что я влюблена в мистера Каррингтона, но это не так. Мне он гораздо больше нравится в качестве зятя, он лучший из всех окружающих тебя мужчин, к тому же ты смогла бы помочь его сестрам.
Миссис Ли заколебалась; она не была уверена, стоит ли бередить едва зажившую рану, но ей хотелось сбросить с себя и этот, последний, груз, и она отважно ринулась вперед:
— Это правда, Сибилла? Ты уверена? Почему же тогда ты говорила, что он тебя интересует? Почему ходила такая несчастная, когда он уехал?
— Почему? По-моему, это проще простого! Я думала, как и все вокруг, что ты собираешься замуж за мистера Рэтклифа; а если бы он стал твоим мужем, мне пришлось бы уехать и жить одной; ты относилась ко мне, как к ребенку, ничего мне не рассказывала, а мистер Каррингтон был единственным человеком, кто давал мне советы, и когда он уехал, я осталась одна воевать и с мистером Рэтклифом, и с тобой, а рядом не было никого, кто мог бы мне помочь, если бы я совершила ошибку. Да ты на моем месте чувствовала бы себя гораздо более несчастной.
Маделина смотрела на сестру с недоверием. Надолго ли ее хватит? Понимала ли она, насколько глубока ее рана? Но что может сейчас сделать миссис Ли? Даже если Сибилла себя обманывает. Возможно, когда страсти улягутся, образ Каррингтона будет возникать в ее душе несколько чаще, чем нужно для ее успокоения. Будущее покажет. Миссис Ли притянула сестру к себе и сказала:
— Я совершила ужаснейшую ошибку, Сибилла, но ты должна меня простить.
ГЛАВА XIII
Миссис Ли спустилась из своей комнаты изрядно за полдень. Она промолчала о том, сколько она спала, но вид ее не свидетельствовал, что сон был долгим или сладким; и хотя она спала мало, недостаток сна она возместила тем, что много думала; эти размышления успокоили бурю в ее груди, наступило затишье. И если в ее душе еще не сияло солнце, по крайней мере там уже не дули ветры. Час проходил за часом, но она лежала без сна, и ее сжигало чувство горького стыда, как легко поддалась она тщеславию, вообразив, будто в ее силах принести миру существенную пользу. Она даже тихонько сама с собою посмеялась над представившейся ей картиной, как она «переделывает» Рэтклифа, Кребса и Скайлера Клинтона. Теперь, когда она увидела, как легко один только Рэтклиф обвел ее вокруг пальца, она готова была провалиться сквозь землю, а мысль о том, что он сделал бы с нею, к каким нравственным ухищрениям ей пришлось бы прибегать, выйди она за него замуж, наводила на нее смертельный ужас. Она едва не попала под колеса чудовищной машины, что привело бы ее к преждевременной гибели. Думая об этом, она испытывала страстное, безумное желание отомстить всей расе политиканов во главе с Рэтклифом и несколько часов потратила на составление гневной речи, которую собиралась швырнуть ему в лицо. Но по мере того как она успокаивалась, преступления Рэтклифа теряли свой зловещий оттенок, да и жизнь ее в целом не была его стараниями загублена до конца; в этом приобретенном ею опыте, каким бы горьким он ни был, имелись свои положительные стороны. Разве не приехала она в Вашингтон в поисках людей, обладающих густой тенью, и разве тень, тянущаяся за Рэтклифом, не была достаточно плотной, чтобы удовлетворить ее любопытство? Разве она не проникла в святая святых политики, обнаружив, с какой легкостью простое обладание властью превращает сумбурные идеи, роящиеся в голове простоватого деревенского жителя, в трагический кошмар или лишает сна целые народы? Игры президентов и сенаторов были весьма забавными — настолько забавными, что Маделина почти уговорила себя принять в них участие. Она вовремя спаслась. Да, она добралась до самого донышка такого рода дел в демократическом правительстве и поняла, что это правительство ничем не отличается от любого другого. Она была достаточно здравомыслящей женщиной, чтобы сознавать это и раньше, но теперь убедилась в этом на собственном опыте и была рада, что покидает сей маскарад; покидает, чтобы вернуться к тому, что является подлинными демократическими ценностями: к своим нищим и тюрьмам, к своим школам и больницам. Что же до мистера Рэтклифа, ей не сложно будет покончить с этой историей навсегда. Пусть мистер Рэтклиф и его собратья-колоссы блуждают по своим политическим прериям, охотятся за должностями или занимаются другими выгодными для себя играми, пусть делают все, что им угодно. Их цели не совпадают с ее целями, и ее вовсе не тянет присоединяться к их компании. Теперь она уже меньше негодовала на мистера Рэтклифа. У нее пропало желание отхлестать его или с ним поссориться. Все, что он делает как политик, он делает в соответствии с собственной моралью, и не ей судить его; единственное, что она требует, — это право защищаться. Она решила, что ей без труда удастся отодвинуть его на почтительное расстояние, и, хотя, если письмо Каррингтона содержит правду, им не удастся остаться близкими друзьями, они всегда могут быть добрыми знакомыми. Ну, а если после этого их отношения перейдут в разряд формальных, у нее по крайней мере будет доказательство, что кое-чему она у мистера Рэтклифа научилась; возможно, это также послужит доказательством, что ей не грех проучить и самого мистера Рэтклифа.
Когда миссис Ли показалась из своей комнаты, часы пробили два; Сибилла еще не появлялась. Маделина позвонила горничной и отдала распоряжение, чтобы к ней никого не пускали, она дома только для мистера Рэтклифа. Затем принялась писать письма и готовиться к отъезду в Нью-Йорк; ей приходилось торопиться, чтобы избежать лавины сплетен и осуждений, которые, она чувствовала, вот-вот на нее обрушатся. Когда много времени спустя появилась Сибилла, которая выглядела гораздо свежее своей сестры, они целый час вместе улаживали всевозможные мелкие дела, и настроение у обеих сестер заметно улучшилось, а Сибилла просто засияла.
Множество посетителей побывало в тот день у их подъезда; одни хотели их видеть из дружеского расположения, другие — из откровенного любопытства, потому что внезапное исчезновение миссис Ли с бала вызвало тьму пересудов. Но ее двери были крепко заперты для всех. После трех она отослала Сибиллу, чтобы иметь поле боя полностью в своем распоряжении. Сибилла, освободившись от всех своих тревог, сделала вылазку к Виктории, прервав своим появлением беседу Данбега с будущей графиней, и получила немалое удовольствие, наблюдая за Викторией в новой «фазе» ее жизненного пути.
Часа в четыре могучая фигура мистера Рэтклифа возникла в дверях западного крыла министерства финансов и спустилась по широким ступеням. Министр неторопливо свернул к Лафайет-парку, пересек Пенсильвания-авеню, остановился у порога миссис Ли и позвонил. Его немедленно приняли. Миссис Ли была в гостиной одна и при виде Рэтклифа поднялась со своего места с очень серьезным выражением лица, хотя приветствовала его, как обычно, весьма сердечно. Она хотела сразу положить конец его надеждам, и сделать это очень решительно, но так, чтобы не обидеть его чувств.
— Мистер Рэтклиф, — начала она, когда он сел, — я уверена, вы предпочтете, чтобы я объяснилась с вами немедленно и открыто. Прошлой ночью я не могла дать вам ответа. Я сделаю это сейчас и
