надтреснуто: он уже двадцать лет ни с кем не разговаривал.
— Свободен… свободен! — По его лицу катились непритворные слезы.
— Миленький ты мой, прошу тебя, заткнись, ну? — Шляпа и перчатки не попали под власть его чар. — Редактор отдела городских новостей как сквозь землю провалился, а у него должно быть мое приглашение на прием, если оно вообще пришло, чего я не знаю…
— Знакомься — Элен Эшли Барбер.
Гарольд произнес имя почтительно, и Питер узнал в женщине редактора отдела светской хроники «Трибюн», даму с устрашающей внешностью, сомнительным владением синтаксисом и феноменальной вездесущностью. Вдова малоизвестного конгрессмена с Юга, она набивалась на приглашения чуть ли не во все именитые дома Вашингтона, и только дом ее шефа еще выдерживал осаду. Фредерика находила ее вульгарной.
— Как дела, миссис Барбер?
— Как видите, не блестяще. Должна я давать отчет о приеме или нет? Вот в чем вопрос. Отчет может идти и по отделу светской хроники, и по отделу новостей, и, уж конечно, на приеме будет вся пресса. Может, сам Блэз даст отчет? Он всегда грозился написать что-нибудь для газеты. Для него это было бы хорошим началом.
Питер возрадовался язвительности этого словесного извержения. Гарольд нет.
— Это Питер, сын Блэза, — сказал он.
Миссис Барбер это не смутило.
— Мне следовало знать это наперед. Вы пошли в мать, счастливчик, у нее такое чудесное лицо! Ишь ты, какой детина вымахал! Взгляни на него, Гарольд! Ведь он выше тебя ростом.
— Все выше меня ростом, даже вы.
— Ведь вы сейчас… на втором курсе в Виргинском университете. О, я все о вас знаю. Такая уж у меня работа. Обожаю Шарлотсвилль. У меня даже был там кавалер, это когда я была еще девушкой в Атланте. Ну да, это было еще во время осады[56 — То есть во время Гражданской войны 1861–1865 гг.]. Ну, я вижу, помощи мне от тебя не дождаться, Гарольд.
— Никогда.
— Буду рада вновь свидеться с вами, Питер. Очень, очень рада. Как-нибудь выберем денек и поговорим толком.
Миссис Барбер вышла из кабинета. Гарольд заметил:
— Если б ты захотел сляпать из пустышки редактора отдела вашингтонской светской хроники, лучшего результата ты бы не добился.
— Мне понравились перчатки.
— Мне нравится в ней все. Как по-твоему, к чему готовят тебя родители?
— Откуда мне знать? Отец сказал, что я должен работать в газете. Только и всего. Полагаю, рассыльным.
— Начни с корешков, унаследуй вершки. Это и есть Америка.
— Я-то рассчитывал, мне позволят работать с вами.
— Кино по утрам — это для стариков и неудачников. Кем в самом деле ты хочешь стать?
— Стать стариком, стать неудачником.
— Ну, до этого ты дойдешь естественным путем. А в промежутке?
— Сам не знаю. Наверное, политиком. Пока не решил.
— Что, от храма науки на Блу-Ридж мало проку?
— Он не так уж плох. — Питеру часто приходилось защищать свой университет от поклепов в том, что это всего-навсего захолустный клуб. Разумеется, это клуб, но очень недурной клуб; как выяснилось, между заседаниями у его членов оставалась масса времени, и он глотал книгу за книгой. Сейчас он читал Д. X. Лоуренса. С удивлением обнаружив, что по ошибке выбрал не того Лоуренса, — этот знать не знал про восстания в пустыне, — он продолжал читать про влюбленных женщин и находил в этом немалое удовольствие.
— Какое бремя быть сыном богатого человека!
— Это из кино или вы всерьез?
— И то и другое. Кино — это жизнь, только суть ее там предельно упрощена. Да. Ты в положении, когда все возможно и, естественно, ничто особенно не манит.
— Я бы не сказал, — возразил Питер, хотя именно это он часто и подолгу доказывал своему товарищу по комнате, серьезному юноше, который верил, что уже недолго осталось ждать того дня, когда бог с мечом сойдет на землю и в гневе своем будет судить род людской, отсылая грешников в геенну огненную, где и для него припасено местечко, так как он предавался онанизму, а свою драгоценную невинность, как он уверял, совершенно случайно и по пьянке отдал девице из Ричмонда. Однако, когда религиозная одержимость слетала с него, этот юноша проявлял незаурядный ум и честолюбие. К тридцати годам он рассчитывал сколотить себе состояние. Питер нисколько в этом не сомневался и завидовал его целеустремленности. Сам он не ставил перед собой никаких целей, разве что гонялся за девицами в Вашингтоне вместе со своим другом Скотти и дважды добивался успеха. Сам по себе секс был ему в удовольствие, но не были в удовольствие нудные разговоры. Они неизменно упирались в тему брака — и тогда он бежал. В отличие от Скотти, который вечно, как он выражался, был влюблен, Питер держал с девушками ухо востро. Лишь однажды он смог заставить себя уверовать в то, что влюбился. Но всякий раз, когда та девушка смеялась, она как-то по-чудному всхрапывала носом, и после десятка встреч он стал страшиться ее смеха, зная, что за ним, неминуемый, как смерть, последует всхрап. Поэтому он бросил ее и больше не влюблялся.
— Как Инид? Я что-то давно ее не вижу.
— Я тоже. — Это была правда. С тех пор как Инид переступила черту, разделяющую мир детей и мир взрослых, она ушла от него далеко-далеко. — Возможно, я увижу ее в доме отца в конце недели.
— С Клеем?
— С младенцем.
— Уму непостижимо, чем Клей не пришелся твоему отцу в качестве зятя.
— Я просто не могу сказать, как он поведет себя в том или ином случае. Я вообще плохо его понимаю. — Питеру нравилось отзываться о своем отце вчуже. Испуганная реакция его менее искушенных сверстников стоила того, чтобы чуточку покривить душой.
Но с Гарольдом такие штуки не проходили.
— Понимаешь, отлично понимаешь. Ну а теперь мне надо сесть и разобрать по косточкам Джорджа Брента.
Когда Гарольд приблизился к пишущей машинке, он стал не Джорджем Брентом, а Джорджем Арлиссом, несущим на своих старых плечах всю тяжесть возложенной на него высокой ответственности. Питер оценивающим взглядом следил, как кардинал Ришелье уселся в свое кресло государственной значимости, взял в руку невидимое перо и начал плести очередную интригу.
У министерства финансов теснилась такая толпа, что Питер не только не мог перейти улицу, но и вообще двигаться дальше. Люди толклись на месте, горя желанием увидеть короля и королеву, которые скоро должны были проследовать от вокзала к Белому дому. Над головами торчали картонные перископы. Фотоаппараты были на взводе. Спасаясь от толкотни, Питер вскарабкался на ограду министерства финансов и был незамедлительно вознагражден великолепным зрелищем. Король и президент сидели бок о бок на заднем сиденье открытого автомобиля. Толпа вежливо приветствовала их. Президент махал рукой, рядом с его большим розовым лицом лицо короля — к тому же спрятанное под адмиральской треуголкой — казалось совсем крохотным.
На этом все кончилось. Люди начали расходиться, и Питер спросил себя, остались ли они довольны. Маловероятно, хотя — почем знать! Люди сами по себе никогда не казались Питеру чем-то реальным. Они были словно не от мира сего, но все же казались вполне довольными своей неприкаянностью. Проталкиваясь сквозь толпу разгоряченных неприкаянностей, Питер вошел в отель «Уиллард».
Диана ждала его в вестибюле.
— Это было так глупо с моей стороны — назначить тебе встречу здесь. Я совсем позабыла про этот проклятый маскарад.
— Я наблюдал его, видел короля.
— Ну и как он?
— Маленький. У тебя что-нибудь срочное? Почему ты не могла сказать по телефону?
— Не могла, и все. Кто-нибудь мог подслушать. У тебя есть деньги?
— Долларов двадцать наберется.
— Нет, я спрашиваю не про наличность.
— Нет. Впрочем, сотни две, наверное, есть. А что?
— Я думала, ты богатый.
— Богат мой отец. Я — нет.
— У тебя не будет ничего своего, пока он жив, так, что ли?
— Ты задаешь жутко щекотливые вопросы. — Питер был озадачен. Откровенность в делах секса была уже довольно обычна среди его сверстников, но вот о деньгах никогда не упоминали.
— Я должна знать.
— На меня записан капитал, но он в руках попечителей — пока мне не исполнится двадцать один год. А какой с него будет доход, не знаю.
Питер отлично все знал. Он будет получать тридцать тысяч долларов в год. Капитал был записан на него его бабкой Деллакроу, когда он родился. Такой же капитал был записан на Инид, с условием, чтобы доход ей выплачивался лишь после того, как ей исполнится двадцать пять лет. Бабка полагала, что если на девушке захотят жениться ради денег, то за несколько лет, проведенных в ожидании этих денег, она вполне может разобраться что к чему. Однако зловредность бабкиного расчета не удержала Инид от замужества. Она тратила сколько вздумается, а потом заставляла Блэза платить по счетам. Безденежье нисколько не портило ей жизнь.
— Я-то думала, ты уже богатый. Ну ладно, он тебе все равно понравится. Он сейчас в баре.
— Кто — он? И о чем ты говоришь? — Питер еще не успел освоиться с новой Дианой. Самостоятельная жизнь изменила ее к лучшему. За пять минут она ни разу не покраснела, скорее наоборот, заставила краснеть его.
— Билли Торн.
Она выдержала артистическую паузу.
— Ну?
— Да ты же знаешь его. Гражданская война в Испании. Он потерял там ногу и написал книгу о бригаде Линкольна — об американцах, сражавшихся против Франко. Он герой, а сейчас он хочет издавать журнал, политический журнал.
— И дело только за деньгами.
— Какой ты догадливый! — Диана фыркнула. Она нравилась Питеру. Но он вовсе не был уверен в том, что ему понравится Билли Торн, громко скрипевший при ходьбе деревянной ногой. Торн был тощий, невысокого роста, и в нем не было ничего героического, разве что раскатистый бас.
— С деньгами беда, — сказал Билли Торн Диане, после того как та сообщила ему печальную новость. — Ну да ладно, как-нибудь сдюжим.
Он бросил на Питера острый, подозрительный взгляд, словно деньги у Питера были, но он их зажимал.
— У меня нет ни гроша, — сказал Питер. Затем, решив, что это звучит так, будто он оправдывается, добавил: — И потом, если б даже у меня и были деньги, я вовсе не уверен в том, что стал бы вкладывать их в политический журнал. Между прочим, какого направления?
— Либерального, — сказала Диана.
— Социалистического! — пробасил Билли Торн. Несколько бизнесменов, сидевших за соседним столиком, оглянулись.
— Какой из меня социалист, — сказал Питер, в данный момент веривший лишь в божественное право королей, при условии, конечно, что он сам — король в расшитом золотом синем мундире и треуголке и чтоб никакие там крупнотелые розоволицые президенты не высились над ним башней, когда он триумфальным кортежем проезжает по улицам Вашингтона. А реальную власть он охотно уступит каждому, кто дозволит ему играть роль номинального владыки.
— Питер реакционер, — заявила Диана. — Его отец — во всяком случае. Хуже Херста.
Питер обозлился и повернулся к Диане.
— Ну, а твой отец, наверное, и рабов бы не освободил.
Билли Торн издал рев одобрения и вспугнул официантку.
— Здорово он тебя,
