как он ему дорог. Лежа среди скомканных простыней, от которых пахло Дианой, Питер хмурился, скрежетал зубами и клялся себе в том, что теперь он уже не повторит такой ошибки.
II
Издалека Бэрден слышал свой усиленный репродуктором голос, наполнявший зал. Он держал речь, и слушатели смеялись каждой его шутке. Публика была как раз в его вкусе: зажиточные фермеры, приехавшие в Вашингтон на ежегодный ленч, который устроили в этот год в новом отеле «Стэтлер», пригласив его в качестве основного оратора. Он рассказал им старый анекдот — последовал взрыв смеха. Он с показной скромностью опустил глаза, пытаясь разобрать заметки, которые сделал на меню. Пока зал смеялся, он быстро отхлебнул кофе и заметил при этом, что у него не убрали мороженое. Теперь оно растаяло. Это было отвратительно.
Внезапно смех прекратился. Бэрден хотел продолжать, но в его мозгу вертелась одна только мысль — о растаявшем мороженом. В голове было пусто. На какое-то мгновение он перестал понимать, где он и что делает перед этим множеством незнакомых людей. Он буквально потерял себя — в последние годы это случалось с ним время от времени на публике. К счастью, приступы афазии были кратковременны, и их, как правило, не замечали.
Бэрден отчаянно схватился за меню, прочел: «Boeuf a’ la Washington»[76 — Говядина по-вашингтонски (фр.).]. Это не помогло. Его замешательство росло. Зал с любопытством смотрел на него, удивляясь, почему он молчит. Он перевернул меню, увидел несколько наспех нацарапанных слов, среди них слово «Лусон». Это спасло его. Высадившись недавно на острове Лусон, Макар-тур начал битву за Филиппины. Вовремя придя в себя, он подпустил в свою речь немножечко ура-патриотизма, совсем чуточку: пора махания флагами прошла, и это было ему больше по нраву, чем его противнику на недавних первичных выборах, заядлому стороннику Нового курса, проводившему свою предвыборную кампанию под лозунгами типа «Не забывайте Пёрл-Харбор!».
Бэрден избрал другой путь. Неназойливо и вместе с тем вполне обоснованно он напомнил избирателям, что за те тридцать лет, что он представляет их в сенате, их штат стал процветающим. Всякий другой на его месте развил бы эту тему во всех подробностях, но он ограничился одним лишь упоминанием и затем начал говорить о том, как на протяжении его жизни Соединенные Штаты стали мировой державой и (это были перепевы Перикла) как чудесно, но вместе с тем опасно быть великим. К его удивлению, эта часть его речи неизменно встречала живой отклик у зала. Когда он переходил к этой теме, он видел, как люди подавались вперед и с широко раскрытыми глазами жадно ловили каждое его слово. В такие моменты он познавал радость, позволявшую вынести мучительный процесс переизбрания.
Он не собирался говорить фермерам о том, как опасно быть мировой державой, но, поскольку они так хорошо восприняли славословие Макартуру, решил продолжать в том же духе. Однако, не успев сочинить и двух фраз о Державе, он вдруг сообразил, что слишком затянул свою речь. Ему следовало бы закончить на Лусоне. Пришлось самым решительным образом урезать Державу — и это было очень обидно, потому что он был признателен ей. Держава особенно действенно помогла ему против его противника из республиканской партии — бизнесмена, стоявшего на грубых империалистических позициях и располагавшего вдвое большей финансовой поддержкой. И хотя они шли примерно вровень, Держава в конечном счете побила деньги. Бэрден был так слаб финансами, что в последние недели предвыборной кампании ему стало нечем платить за плакаты и выступления по радио. Он едва был в состоянии оплачивать бесполезные, но необходимые объявления в еженедельниках. Бесполезные в том смысле, что они никак не влияли на избирателей; необходимые — потому, что издатель неизменно поддерживал того кандидата, который давал больше объявлений.
К счастью для Бэрдена, на его связь с Нилсоном не обратили особого внимания. С одной стороны, обвинения, предъявленные Нилсону правительством, пока не касались покупки земли у индейцев. С другой стороны, хотя Нилсона и обвиняли сразу по нескольким статьям, он еще ни в чем не был признан виновным. В результате соперник Бэрдена на первичных выборах, равно как и его противник-республиканец могли лишь выразить сожаление по поводу того, что сенатор Дэй знается с такими людьми.
По иронии судьбы, именно чувство справедливости чуть было не стоило ему голосов избирателей. Он подвергался яростным нападкам за то, что отстаивал права американцев японского происхождения. «Защитник япошек», — то и дело писали на его предвыборных афишах. Перед самыми выборами его противник-республиканец решился на отчаянный шаг и объявил сенатора Дэя агентом японского правительства (почему же еще сенатор виделся с японским послом Курусу за десять дней до Пёрл-Харбора?). Из-за этой несуразности республиканец провалился — к тайной радости Бэрдена, который был уверен, что на этот раз он потерпит поражение, причем не имел ни малейшего представления о том, что с ним тогда будет. Ему нечего было делать вне стен сената. Но добродетель восторжествовала, и на ближайшие шесть лет будущее его было обеспечено.
В отличном расположении духа Бэрден закончил свою речь шуткой. Пока фермеры смеялись, он уронил меню в лужицу растаявшего мороженого. Председатель поблагодарил его. Еще одна речь позади.
Усталый, но довольный собой, он стал проталкиваться через переполненный зал, обмениваясь рукопожатиями с разными людьми, раздавая автографы и позируя фоторепортеру (тот был в единственном числе — дурной признак). Затем, помахав на прощание залу рукой, он пересек вестибюль и подошел к газетному киоску. Он просматривал вечернюю газету, отыскивая в ней свое имя, как вдруг знакомый голос сказал:
— Так-то вы блюдете верность! Почитываете газету оппозиции! — Это был Блэз.
Бэрден поздоровался с ним громким голосом, все еще настроенным на выступление перед публикой. Они не виделись со времени выборов.
— Что слышно о нашем мальчике?
Бэрден был озадачен. О каком мальчике? Чьем?
— Две недели назад Клей написал мне, что он снова снимается с места. Но, разумеется, не мог сказать, куда их направляют. Сейчас он на Гуаме, по крайней мере, так доносят мне мои шпионы.
— Я ничего не слышал о нем за последнее время.
Строго говоря, если не считать поздравления в ноябре после выборов, Бэрден не получал вестей от Клея. Это было странно: Клей всегда аккуратно «поддерживал связь». Интересно, подумал Бэрден, уж не история ли с Нилсоном отбила у Клея охоту писать ему. Молодой, идущий в гору, он не желает иметь ничего общего с зашатавшимся стариком. Но я еще не упал, яростно подумал Бэрден, покупая журнал с надписью через всю обложку «Окопная война на Тихом океане. Репортаж Гарольда Гриффитса».
Блэз постучал по обложке пальцем-обрубком:
— Гарольд творит что-то феноменальное. Это черт знает что. Переплюнул самого Эрни Пайла[77 — Пайл Эрнест (1900–1945) — американский журналист, получивший за свои корреспонденции с Тихоокеанского театра военных действий Пулитцеровскую премию (1944).]. Вот уж не думал, что он на это способен. Педик, конечно. Потому-то и пишет так хорошо о солдатах.
— Удивляюсь, как вы позволяете ему писать не только для вашей газеты.
Блэз нахмурился:
— Откуда я знал? Но ничего, писать для газет он не имеет права: таков договор. — Блэз купил тот же журнал. — А знаете, — сказал он, — я буду гостем президента на церемонии его вступления в должность на будущей неделе.
— Предатель, — улыбнулся Бэрден.
— Может быть. — Блэз закурил сигару. Тут к ним подошли несколько фермерских жен — пожать Бэрдену руку и пожелать ему всяческого благополучия, «потому что у вас правильный образ мыслей!» — на что Бэрден, как обычно, ответил: «Да умножит господь ваш род». Затем он повернулся к Блэзу. Тот наблюдал за ним с сигарой во рту.
— Вот видите, — сказал Бэрден. — Меня еще любят.
— Почему бы и нет? — На Блэза эта сцена не произвела впечатления. — Я иду в Белый дом вовсе не потому, что люблю этого старого стряпчего по темным делам…
— Вы поддержали его в прошлый раз.
— Только потому, что Дьюи для меня неприемлем. Нет, я иду исключительно из-за этой затеи с Объединенными нациями. Я всецело за, Бэрден. — Голос Блэза звучал так, словно он предостерегал.
— Я знаю, — сдержанно ответил Бэрден.
— Ваша сенатская публика не поднимет из-за этого шума?
Бэрден обнаружил, что ситуация ему нравится.
— Возможно. Точно не могу сказать. Многое зависит от того, как Франклин будет вести себя. Вильсон обращался с нами, как со школьниками. Это была его ошибка.
— Вы и вели себя как школьники, — пробурчал Блэз. — Во всяком случае, президент хочет с вами сотрудничать. Он для того и взял Трумэна себе в вице-президенты, чтобы заручиться поддержкой сената.
— Не исключено, что это была ошибка.
— Но вы ведь не собираетесь шуметь по этому поводу?
— Шуметь? Да разве мы можем? Два года назад мы одобрили вступление в послевоенную международную организацию.
— Но вы не голосовали.
— Не голосовал. Но я был за резолюцию, по которой договора входят в силу лишь после одобрения сената.
— Это означает, что решающее слово по любому вопросу остается за сенатом.
— А оно и так было за ним. Конституция, статья вторая, раздел второй. — Бэрден переменил тему разговора. — Знаете, мы все еще держим место от Второго округа наготове для Клея. Я не раз говорил о нем, когда бывал в округе. Его там любят.
При мысли о Клее лицо Блэза просветлело.
— Это ужасно! Нам непременно надо найти какой-то способ избавиться от теперешнего конгрессмена. Но так, чтобы не очень круто. В конец концов, солдат в форме, вернувшийся с войны…
— Зачем же так круто. — Молодые стучались во все двери, Бэрден слышал это повсюду. — Мы сделаем для Клея все. Будьте спокойны. Как Инид?
— Нормально. — Блэз стряхнул пепел с сигары, и разговор о дочери был на этом закончен. — Эд Нилсон к вам не наведывался?
Бэрден был поражен.
— Нет. А он что — в городе?
— Я встретил его сегодня утром в Клубе печати. Он собирался на Холм, хотел вас повидать. Бедный Эд! — Блэз пустил большой клуб синего дыма в лицо Бэрде-ну. — Он очень затруднил вам перевыборы?
— Да. — Бэрден предпочел не вдаваться в подробности.
— Я так и думал. Но он хоть избежал тюрьмы. Это уже кое-что. Рад был повидать вас, Бэрден.
Эд Нилсон у него в кабинете — так сказала ему мисс Перрин. Вид у нее был испуганный. Эд сидел на диване, подперев голову руками, но, увидев Бэрдена, весело поздоровался с ним.
— Надеюсь, я не очень помешал вам своим вторжением? Ваша приемная — единственное спокойное место здесь.
Бэрден был глубоко уязвлен меткостью этого замечания. Больше не кандидат в президенты; простой сенатор, как все прочие. Но это ненадолго. Пройдет несколько дней — и его имя вновь прогремит на всю Америку. При мысли о карте, которой он собирался козырнуть, Бэрден воспрял духом и заговорил почти жизнерадостно с человеком, который едва не погубил его политическую карьеру.
— Вы хорошо выглядите, Эд. Я скучал
