без вас. Мы все скучали.
— Очень приятно слышать это от вас. — Нилсон был так же ласково учтив, как в тот день, когда они впервые встретились у подъезда Капитолия. Он не выдавал своей озабоченности даже теперь, когда федеральное Большое жюри рассматривало вопрос о предании его суду. — Главным образом из-за вашего зятя.
— Знаю. И очень сожалею об этом. Я бы с удовольствием удавил его.
— Самое печальное то, что я отлично ладил с людьми из Налогового управления. Больше того, мы отлично ладили с министерством юстиции, но, по-видимому, был звонок из Белого дома от одного из друзей Билли. Это решило дело. Так родился последний обвинительный акт. Он мстительный по натуре.
Бэрден вздохнул.
— Если я и не объект, то по крайней мере главная жертва.
— Он метил в меня. Если помните, Билли выступил со своими разоблачениями как раз перед первичными выборами. Он хотел погубить меня. И того же хотел президент. Вот почему Белый дом помог ему.
— Да, лояльным его не назовешь.
— Какая там лояльность! Но я уцелел. И вы тоже уцелеете.
— Ну еще бы, — непринужденно сказал Нилсон. — Теперь-то они мне ничего не смогут пришить. Теперь под нас даже с продажей земли не подкопаешься.
Это «нас» заставило Бэрдена содрогнуться. Он уткнулся взглядом в «Ведомости конгресса», лежавшие на столе перед ним.
— Рад это слышать, — прошептал он.
— То, что мы до сих пор не нашли ни капли нефти на этой проклятой земле, нисколько не облегчило моего положения. Так вот, Бэрден, что я хотел бы теперь от вас…
Бэрден окаменел, Нилсон рассмеялся.
— О нет, ничего страшного. Просто скажите своему зятю, что, если он от меня не отвяжется, я позабочусь о том, чтобы всем стало известно, что в данный момент он является членом руководства коммунистической партии.
— У вас есть доказательства? — Бэрден нисколько не был удивлен.
— У меня уже с полгода есть доказательства.
— Так почему же вы их не использовали?
— Потому что вам предстояло переизбрание. Знакомство со мной уже само по себе бросало на вас тень. А если бы еще стало известно, что ваш зять коммунист, вам был бы конец.
Бэрден был ошеломлен. Человека практичнее Нилсона он еще не встречал. И все же Нилсон принял удар на себя, чтобы спасти карьеру друга. Бэрден почувствовал, как на глазах у него выступают слезы.
— Вы ничего не сделали только из-за меня? — запинаясь, пробормотал он.
Нилсон улыбнулся.
— И у воров есть своя верность.
Этого еще не хватало. Бэрдена шокировало слово «воры», на что и рассчитывал Нилсон.
— Не знаю, как вас благодарить.
— Предупредите его.
— Я это сделаю. Будьте покойны. — Бэрден ощутил легкое сердцебиение. Это дело ему по душе. И, как ему казалось, Диане тоже.
— Скажите ему, что, поскольку вы теперь какое-то время можете не опасаться избирателей, я не остановлюсь перед тем, чтобы доставить ему серьезные неприятности.
— Я помогу вам, — сказал Бэрден.
Нилсон встал.
— Надеюсь, вы поддержите эту затею с Объединенными нациями.
— Если я вам что-то скажу, вы будете держать язык за зубами? — После разговора с Блэзом Бэрдену не терпелось поделиться с кем-нибудь своей тайной.
— Постараюсь. — Нилсон с веселым удивлением глядел на него.
— На следующей неделе я намерен произнести речь — заклеймить изоляционизм и выступить в поддержку Объединенных наций.
— Отлично! — Нилсон был искренне обрадован. Он улыбнулся. — Вы не только правильно поступите, но и снова окажетесь в седле. Такое не каждый день случается.
— Совершенно верно, — ответил Бэрден. — Они рассмеялись, как мальчишки, пожали друг другу руки, как заговорщики, и расстались друзьями.
Уже стемнело, когда Бэрден вернулся домой. Ему открыл Генри. Жена крикнула сверху:
— Это ты, Бэрден?
И он ответил, как отвечал уже тридцать лет:
— Я вернулся! — И вошел в гостиную.
На стуле у камина, прямой как палка, сидел Билли Торн. Против него, на диване, сидела Диана и какой-то плотный молодой человек в форме, показавшийся ему знакомым. На кофейном столике между ними лежали газеты и что-то, похожее на растерзанный журнал.
— Я не помешаю? — спросил Бэрден.
Диана подбежала к нему, поцеловала.
— У нас замечательная новость! — Молодой человек пожал ему руку, и Бэрден узнал в нем Питера Сэнфорда, симпатичного, хотя и несколько бесхарактерного юношу. Краешком глаза Бэрден заметил, что Билли нехотя поднялся со стула.
— Добрый вечер, Торн. — Бэрден налил себе виски покрепче, чего обычно никогда не делал. — Что же это за новость?
— Журнал. Мы раздобыли денег! Сейчас мы выпускаем первый номер. — Диана была в экстазе.
— Не сейчас, а весной. — Билли с грохотом опустился на стул.
— Все равно это скоро, — сказала Диана.
Бэрден занял свое обычное место у огня.
— Где же вы раздобыли денег? — Он указал на Питера. — У этого молодого человека?
— У этого молодого человека нет денег, — ответил Питер. — Я заставил раскошелиться некую даму — миссис Сэмюел Айрин Блок. Вы, наверное, ее не знаете, сэр.
Бэрден резко выпрямился. Айрин. Чай. Обморок.
— Представьте себе, знаю.
— Ну, конечно же, знает! Она подобрала его на улице, когда с ним случился удар. — Диана была сама невинность. — Я же рассказывала тебе, Питер.
— Замечательная женщина. — Бэрден чувствовал, что произнес это так, словно охотился за голосами избирателей: замечательный парень, добрый друг, великий американец. Он часто жалел о разрыве с Айрин. Но выбора не было. Половину своей жизни он прожил в страхе перед той минутой, когда врач скажет ему: отныне и навсегда никаких женщин. После удара, когда именно так ему и сказали, вместе с облегчением он испытал и отчаянье, потому, наверное, что дух в его глазах всегда стоял ниже плоти. От холодного сознания, что любви для него больше не существует, смерть как бы придвинулась ближе. Прихлебывая виски, он решил: во время летнего отпуска он непременно ляжет в больницу с одной-единственной просьбой, чтобы его омолодили, — и его омолодят, ибо современная медицина способна творить чудеса. У него просто не укладывалось в голове, что молодость нельзя вернуть. Правое веко у него вдруг задергалось — признак утомления. Он допил виски.
— Мне нравится миссис Блок, — сказал он и добавил: — Очень нравится.
— Нам тоже, — ответил Питер. — К тому же она предоставила нам свободу действий.
— Какую же это свободу она вам предоставила? — Его нисколько не интересовали их дела, и он мог позволить себе благодушие. Надо узнать фамилию швейцарского врача, который помог уже стольким дряхлеющим людям.
— Свободу издавать приличный журнал социалистического направления, — проревел никогда не умолкавший надолго Билли Торн. От звука его голоса Бэрдена передернуло. Он никак не мог к нему привыкнуть. На первых порах, пока они жили вместе под одной крышей, жизнь была для него сплошной мукой. Повсюду в доме он слышал голос Билли. Доходило даже до того, что он начинал нервничать, если этого хриплого голоса слишком долго не было слышно. К тому же Билли брал книги и никогда не клал их на место. Книги валялись в каждой комнате — раскрытые, с пространными пометками на полях. Поскольку многие из книг принадлежали Бэрдену, это неизбежно приводило к скандалам. В конце концов Билли добрался до биографии Цицерона и придал ей неудобочитаемый вид. Бэрден высказал ему свое возмущение, «Гнусный старый мошенник», — заявил Билли, одним махом разделавшись и с Цицероном, и с его почитателем.
— Ну, разумеется, приличный, — мягко заметил Бэрден.
— Хватит с нас алиенации. Теперь мы хотим действовать.
— Алиенации? — Бэрден всегда полагал, что он знает значение этого слова, но Билли произнес его так, будто это была какая-то политическая партия.
— Отчуждения интеллектуалов. — Билли любил объяснять. — Мы слишком долго были отчуждены от жизни Америки, лишены всякого влияния. Но когда кончится война, у нас будет реальная возможность установить связь с народом, с вернувшимися домой солдатами и алчное общество мы превратим в общество щедрое.
Бэрден игнорировал этот зловещий вызов и предпочел зацепиться за слова «лишены влияния».
— Но ведь при Новом курсе вы пользовались большим влиянием.
— С Новым курсом покончено!
— Это правда, папа. — Диана поддержала мужа в его политических маневрах против отца, предварительно улыбкой дав отцу понять, что она по-прежнему с ним заодно, несмотря на вынужденную нелояльность.
Бэрден решил зайти с фланга. Питер, казалось, был слабым звеном в цепи социализма.
— А вы социалист? — спросил Бэрден.
К его удивлению, молодой человек рассмеялся.
— Конечно, нет. Я никто. Таково мое назначение. Быть никем. И я намерен и впредь молчаливо занимать эту позицию.
Бэрден понял, что он недооценил молодого человека. На своем веку ему приходилось расспрашивать немало людей, и по опыту он знал, где следует остановиться. Поэтому он решил переменить характер вопросов.
— У вас есть опыт издательской работы?
— Никакого! — Казалось, молодой человек считает это достоинством. — Но я наблюдал издателей…
— Вблизи. Он знает, чем не надо быть. — Это уж был удар по Блэзу.
— На свете есть много такого, чем не следует быть. — Питер бросил на Билли быстрый холодный взгляд, и Бэр-дену это понравилось. Совершенно очевидно, что они терпеть друг друга не могут. Диану еще можно спасти.
— Моей задачей было раздобыть денег, сэр. — Он обернулся к Бэрдену, и тот увидел, насколько Питер еще молод. — И я их раздобыл. Миссис Блок согласилась финансировать журнал в обмен на обед в Лавровом доме.
Это было сказано с такой потрясающей беспардонностью, что Бэрден резко выпрямился на стуле. Его не выручил даже всеобщий смех. Это была правда. В обмен на приглашение Айрин могла дать деньги, это было точно угадано. Лавровый дом был ее Версалем, и она не успокоится до тех пор, пока не займет место в священном кругу. Хотя прямолинейность Питера и покоробила Бэрдена, столь трезвое чувство действительности у сынка богача произвело на него впечатление чего-то бодрящего, пожалуй, даже единственного в своем роде. Проведя тридцать лет в среде богачей, Бэрден полагал, что хорошо изучил их. Наиболее непринужденно он чувствовал себя с теми из них, которые всем были обязаны только самим себе; в конце концов, он и сам был обязан всем только самому себе. Другое дело — наследники. Эти были робки, неуверенны в себе, их трудно было раскусить (если под слоем позолоты вообще что-нибудь было), они, как правило, испытывали чувство вины оттого, что богаты, и Бэрден старался поддерживать в них это чувство. Но Питер Сэнфорд, похоже, никакой вины за собой не чувствовал.
— Билли, разумеется, будет редактором, — говорил он. — В этом он понимает толк. Диана будет… Кем же будет Диана?
— Я буду отвечать на письма. Я хорошо печатаю на машинке. Нет, правда, папа, я уже научилась.
Хотя Диана и не была наследницей, Бэрден замечал в ней многие их черты, ибо детям преуспевающих политиков, подобно принцам, оказывают известное почтение — вплоть до того дня, пока источник их именитости не умирает или не оказывается побитым на выборах, и тогда, если у них нет денег, их ждет печальное забвение, от случая к случаю они появляются на столичных приемах и громко цитируют высказывания «отца». Он не допустит, чтобы Диану постигла такая участь.
Бэрден повернулся к Питеру.
— Но ведь вам наверняка захочется
