возбуждало подозрение. Многие искренне ненавидели миссис Рузвельт, считая, что она начисто лишена эгоизма. В конечном счете она преуспела лишь потому, что сенаторы, которым она была антипатична, решили, что в глубине души она непревзойденный Макиавелли, использующий общественные средства на то, чтобы привлечь всех босяков под знамена Рузвельта. После того как ее признали своекорыстной, даже она была способна время от времени творить чудеса в конгрессе.
— Во всяком случае, теперь никто не точит на вас зубы, как в прошлый раз. Помните тех калифорнийских япошек? — Сэм печально покачал головой, вспоминая. — Это была ошибка.
— Но я был прав. — Бэрден нарушил собственное правило никогда не подпускать добродетель в разговор с глазу на глаз.
— Правота еще никому не завоевывала голосов.
— Это верно. Вы полагаете, мне следовало бы совершить весной поездку по штату, напомнить о себе?
— Да. Вы так долго были сенатором, что новое поколение избирателей понятия не имеет, кто вы такой, а старые думают, что вы уже умерли.
Бэрден ничем не выдал своего беспокойства.
— Это меня не удивляет. Последнее время я был не особенно деятелен. Мне недостает… — он сделал глубокий вдох, прежде чем произнести ненавистное, новое для него слово: —… рекламы.
Сэм кивнул:
— Это верно. Теперь все не так, как прежде. Теперь вдобавок к радио и кинохронике появилось телевидение, а журналы читают даже в провинции. То ли дело, когда избиратели читали только одну газету — нашу газету. Это, несомненно, принесло вред! В данный момент Клей самый популярный человек в штате, и все благодаря этим журналам и кинохронике, а теперь, говорят, о нем собираются ставить фильм в Голливуде! Словно он какой-нибудь сержант Йорк[88 — Йорк Элвин Кэллем — американский солдат, геройски отличившийся в первую мировую войну на франко-германском фронте.]. Уму непостижимо!
— Да, на него тратят уйму денег, — бесстрастно заметил Бэрден, радуясь, что ему никогда не придется бороться с Клеем на первичных выборах. Клей дал ему это понять в предвыборную кампанию 1946 года, когда Бэрден представлял его всему округу, особенно в маленьких сельскохозяйственных городках, где у Бэрдена были сильные позиции, а на Клея смотрели с недоверием. Ходит ли он в церковь? Пьет ли он? Правда ли, что его жена сумасшедшая? Бэрден осторожно усыпил все подозрения. Больше того, в доверительных беседах с представителями религиозных кругов он подробно рассказывал о трагической болезни Инид, чем вызвал немалое сочувствие к блестяще одаренному молодому герою, которому суждено оставаться женатым, но без жены до конца дней своей душевнобольной супруги.
В ту ночь, ожидая первых сведений о результатах голосования в отеле «Санфлауэр» в главном городе округа, Бэрден сказал:
— Ты должен одержать блестящую победу.
Клей согласился:
— Но я никогда не забуду того, что обязан всем этим вам. — И он проникновенными, сыновними глазами посмотрел на Бэрдена.
Бэрден смешался: искренность всегда обезоруживала его.
— Ты больше обязан Блэзу. Себе самому. Тому, что ты сделал на фронте.
Но Клей отрицательно покачал головой:
— Все это стало возможным лишь благодаря тому, что я столько лет проработал с вами… Что я наблюдал вас изнутри, постигал хитрую механику дела. В этом вся суть. — Затем Клей дал понять, что, если все сложится удачно, на выборах 1952 года он намерен пойти выше. На этот счет он с предельной откровенностью заявил:
— Я в любое время поддержу вас по любому вопросу точно так же, как вы поддержали меня. — В ту ночь Клей побил своего противника из республиканской партии, собрав самое внушительное большинство голосов за всю историю округа.
Так был заключен союз. С тех пор прошло четыре года, но по-прежнему молодой член палаты представителей и старый сенатор были связаны сердечными узами, и, хотя отношения отца и сына сменились на отношения благодарного ученика и почитаемого учителя, это их вполне устраивало. Бэрден даже счел возможным раскрыть перед учеником ряд приемов, сокращавших путь к власти сквозь сомкнутые дисциплиной ряды иерархии в палате представителей, которая в этом отношении была так не похожа на расхлябанный и даже анархичный сенат, где коллега Бэрдена Джесс Момбергер враждебно следил за ростом новой политической силы в его штате и думал над тем, каким способом можно ее сдержать. Но сдержать ее было невозможно, потому что источником этой силы был Лавровый дом, откуда без конца текли деньги и реклама. Даже сам Бэрден временами уставал от вечного вопроса: «Какое впечатление произвел на вас Клей Овербэри, когда вы впервые встретились с ним?» Даже Сэм (его Сэм), и тот потратил большую часть дня, рассуждая о Клее. Но это было неизбежно, поскольку «юный стервец пользуется в Нью-Йорке большей известностью, чем у себя на родине», как недавно заметил младший сенатор старшему. «Штату отнюдь не повредит иметь знаменитость в конгрессе», — ответил старший сенатор. «Мне-то что до нашего проклятого штата», — огрызнулся младший.
Голос Китти положил конец интервью.
— Она уже здесь. Здесь! — Так оно и было на самом деле. Диана появилась на веранде в сопровождении матери и Питера Сэнфорда.
— Он встретил меня на вокзале.
Она радостно поцеловала отца и поздоровалась с Сэмом. Тот быстро пожал всем руки и отбыл.
— Ну, не красотка ли она! — воскликнула Китти, с невинным удовольствием обнимая дочь, и Бэрден с ней согласился. Даже в сумрачном свете ноябрьского дня Диана рдела щеками, загоревшими под солнцем пустыни.
— Ни дать ни взять индеанка. Это у нее от Бэрдена. В нем есть индейская кровь, только он стыдится в этом признаться.
Эту утку никто не принял всерьез. Один из дядьев Бэрдена был женат на индеанке из племени осаджей, но этим и ограничивалось все родство Бэрдена с индейцами. Однако за последние годы внутренний голос Китти стал отражать настроения ума не только ослабшего, но и начавшего проявлять склонность к мелодраме. Временами она просто пугала Бэрдена своими внезапными откровениями, будто бы повсюду, куда ни ступи, творятся убийства, будто кровосмесительство стало в порядке вещей и никто уже не рожает детей в законном браке.
В продуваемой сквозняками столовой они сели у нового камина, и это несколько успокоило Бэрдена. Диана рассказала им о Неваде.
— Мы жили там в хижинах, ели жесткую говядину и увертывались от гремучек и похотливых ковбоев.
— Диана! — Глаза Китти светились от радости.
— Не бойся, мама. Я избежала и тех и других. Но вот многие дамы пали жертвой ковбоев. Бедняжки! Они всегда плакали, если не о прошлом, так о будущем. Ковбои хоть на время заняли их. Так или иначе, я научилась играть в бридж и прочла «Воспитание чувств» по-французски, медленно, от корки до корки.
— Теперь ты свободна. — Хотя холодноват ость Дианы всегда действовала на Бэрдена освежающе, он иногда спрашивал себя, холодноватость это или холодность. Насколько он знал, с тех пор, как она пережила разрыв с Клеем, ничто больше не волновало ее, и это был нехороший признак, так как за последние несколько лет они ни разу не поговорили друг с другом по душам. Он понимал, что Диана возненавидела Билли Торна, но ни разу не слышал это от нее самой и потому был лишен удовольствия сознавать, что может напомнить ей (хотя он никогда не сделал бы этого), что с самого начала был прав. Но прав или не прав, ее брак теперь дело прошлого.
— Где Билли? — спросила Китти. — Я не видела его целую вечность.
— Не знаю. — Диана повернулась к Питеру. — Где мой бывший муж?
— Этого никто не знает. Он ушел от нас в прошлом месяце, обвинив Иниэса Дункана в том, что он орудие буржуазии, очевидно он имел в виду меня. Он вышел из редакции без пальто и шляпы. Мы бережно их храним, быть может, тебе захочется иметь сувенир.
— Нет, спасибо. — Диана потянулась, как кошка. — Хорошо быть свободной, правда?
Бэрден сказал, что очень рад видеть ее счастливой. Но при этом он смотрел на Питера, который, улыбаясь, молодым Буддой восседал перед огнем. Если у Питера интрижка с Дианой, стал бы Билли Торн и дальше сотрудничать с ним? Скорее всего, нет, но, в конце концов, пути юных для него неисповедимы. Похоже, они не видят в прелюбодеянии ничего страшного, при условии, что партнеры достаточно «взрослы». Где-то на краю сознания Бэрдена свершался общественный переворот, и, хотя в глубине души он не одобрял его, ему, в сущности, было совершенно безразлично, что делают другие — но только не Диана. Замужем за Питером Диана была бы богата, у нее было бы имя. А Питер, человек без претензий и незначительный, был бы хорошим зятем для говоруна-политика. Бэрден неоднократно ловил себя на том, что делится с Питером мыслями, которые никогда бы не поведал своему сверстнику. Что-то в манере этого молодого человека заставляло его открывать перед ним свои истинные чувства. При этом он ни на минуту не смешивал вежливость Питера с его искренней заинтересованностью. Но Питера Сэнфорда как личность ему почему-то хотелось убедить, а потому, подстрекаемый этим улыбающимся бесстрастием, он поверял ему тайны, которые тот, несомненно, выдавал или, что еще хуже, забывал. Но это не имело значения.
— Я с интересом прочел вашу статью о Хиросиме. Очень речисто изложено.
— Вы в самом деле прочли ее? — Питер взглянул на него с неподдельным удивлением.
— Когда ему грозит кондрашка, — заметила Диана.
— Мне вовсе не нравится, как он выглядит, — подхватила ее мать. — У него слишком красное лицо. И это нездоровая краснота, это означает, что у него будет удар, и тогда мне придется помирать голодной смертью, потому что в банке у нас ни гроша, а по страхованию что там получишь.
Чувствуя приближение этого последнего удара, Бэрден возвысил голос, чтобы если не сдержать, то по крайней мере перебросить мост через клокочущий поток сознания Китти.
— Это верно. Когда я читаю Иниэса Дункана, у меня всегда повышается давление.
Китти умолкла и счастливо улыбнулась своей воссоединенной семье. Диана взглянула на мать с такой ненавистью, что та приняла ее за любовь. Она взяла руку дочери и крепко сжала ее.
Питер попытался выправить положение.
— Иниэс теперь живет в Нью-Йорке и, по-моему, почти не пишет о политике. В данный момент он предпочитает расправляться с поэтами.
— Его отсутствие скажется, — просветлев, отозвался Бэрдэн. — Но теперь вы сами начали писать. Это ваша первая статья, так ведь?
Питер смешался. Он застенчив, отметил про себя Бэрден и продолжал преследовать свою жертву.
— Вы собираетесь писать еще?
— Если будет спрос. — Питер взглянул на Диану, словно ожидая услышать от нее отрицательный ответ.
— Спрос будет! Он хорошо пишет, правда, папа?
— Да, внушительно и без воплей, не то что мистер Дункан. Для него обычный тон — нравственное неистовство.
— Но мы и живем в неистовое время, — мягко заметил Питер.
— Все времена неистовы, — категорически заявил Бэрден. — Но вам действительно кажется, что мы не имели права сбрасывать атомную бомбу на Японию?
— «Кажется» — не то
