поглощеніе массою общества. Пролетаріатъ, правда, также не требуетъ, чтобы буржуазію лишали пріобрѣтенныхъ ею имуществъ и всѣхъ ея правъ, которыми она пользуется справедливо. Но подъ юридическими и законными именами свободы, труда, кредита и солидарности онъ хочетъ провести нѣкоторыя реформы, результатомъ которыхъ будетъ, безъ сомнѣнія, уничтоженіе правъ, привилегій, словомъ, всего, что составляетъ исключительную принадлежность буржуазіи. Такимъ образомъ, теперь стремятся къ тому, чтобы не было ни буржуазіи, ни пролетаріата, то есть, чтобы буржуазія была поглощена въ массѣ общества.
Въ новую революцію пролетаріатъ точно также поступитъ съ буржуазіей, какъ поступила она съ дворянствомъ въ революцію 89 г. Какъ революція 1789 г. была вполнѣ такъ точно справедлива будетъ и новая революція, которая прійметъ за образецъ свою старшую сестру.
Далѣе манифестъ развиваетъ свою мысль съ возрастающею энергіею.
«Мы не имѣемъ представителей, мы, которые не хотимъ вѣрить, что нищета – божественное учрежденіе. Милосердіе вполнѣ доказало и само признало свою несостоятельность быть основаніемъ соціальнаго устройства. Въ эпоху народнаго самодержавія, всеобщей подачи голосовъ, оно можетъ быть частной добродѣтелью… и только. Мы не хотимъ быть ни кліентами, ни опекуемыми; мы хотимъ быть равными. Мы отвергаемъ благодѣяніе и требуемъ только справедливости».
Смыслъ этого ясенъ: мы хотимъ того же, что получили вы, буржуа, наши старшіе братья.
«Наученные опытомъ, мы чужды ненависти къ людямъ. Мы хотимъ измѣнить самый порядокъ».
Таково заявленіе, предпосланное представительствамъ, противъ которыхъ возстала мнимодемократическая оппозиція.
Такимъ образомъ авторы манифеста чужды старой коммунистической и буржуазной рутины. Они не хотятъ ни привиллегій, ни исключительныхъ правъ; они покинули фантазію абсолютнаго равенства, которое укладываетъ человѣка на прокустово ложе; они стоятъ за свободу труда, осужденную Люксанбуромъ въ вопросѣ объ урочномъ трудѣ; они признаютъ конкурренцію, также осужденную люксанбурской системой, какъ грабежъ; они провозглашаютъ солидарность и отвѣтственность; имъ не нужно покровительства, не нужно іерархій. Они хотятъ равенства достоинства, неустаннаго дѣятеля экономическаго и соціальнаго уравненія; они отвергаютъ милостыню и всѣ благотворительныя учрежденія и взамѣнъ ихъ требуютъ справедливости.
Большинство ихъ члены общества взаимнаго кредита, взаимнаго вспоможенія, которыхъ, по ихъ словамъ, тайно существуетъ въ столицѣ тридцать пять; распорядители промышленныхъ обществъ, откуда коммунизмъ изгнанъ и замѣненъ принципами взаимности и соучастія, признанными закономъ.
Далѣе, эти рабочіе требуютъ рабочихъ и хозяйскихъ камеръ, которыя взаимно пополняли, контролировали и уравновѣшивали бы другъ друга; исполнительныхъ синдикатовъ и присяжныхъ экспертовъ, словомъ, полнаго преобразованія промышленности подъ вѣдѣніемъ всѣхъ участвующихъ въ ней[11].
Во всемъ этомъ, говорятъ они, мы основываемся на всеобщей подачѣ голосовъ. Однимъ изъ первыхъ и важнѣйшихъ результатовъ ея должно быть, по ихъ мнѣнію, возстановленіе естественныхъ рабочихъ группъ, то есть рабочихъ корпорацій. Слово корпорація возбудило особенно сильное негодованіе; но мы пугаться его не будемъ. По примѣру рабочихъ, мы будемъ разсматривать сущность, а не слова.
Все это достаточно доказываетъ, что рабочіе классы проникнулись идеей взаимности и сдѣлали изъ нея совершенно новые и самостоятельные выводы; что они усвоили ее, глубоко поняли ее и вводятъ въ жизнь далеко не наобумъ; словомъ, это доказываетъ, что она стала ихъ исповѣданіемъ, ихъ новымъ вѣрованіемъ. Въ движеніи этомъ нельзя сомнѣваться, хотя оно еще очень слабо; ему предстоитъ поглотить уже не слабую горсть дворянства въ нѣсколько сотъ тысячъ душъ, а громадную буржуазію, считающую въ рядахъ своихъ милліоны людей. Ему суждено совершенно возродить все общество.
Разсмотримъ теперь самую идею.
Французское слово mutuel, mutuation, mutualité, синонимъ récip roque, réciprocité, взаимный, взаимность, происходитъ отъ латинскаго mutuum, что значитъ ссуда (потребляемаго продукта), а въ болѣе широкомъ смыслѣ – обмѣнъ. Извѣстно, что при ссудѣ на потребленіе ссужаемый предметъ потребляется заемщикомъ, который потомъ возвращаетъ уже не тотъ самый предметъ, а другой, равный ему и, одинакій или неодинакій, но во всякомъ случаѣ равноцѣнный. Предположите, что заимодавецъ въ свою очередь становится заемщикомъ: здѣсь будетъ, слѣдовательно, взаимный заемъ или обмѣнъ: такова логическая связь, заставившая дать одно и тоже имя двумъ разнымъ операціямъ. Посмотримъ же, какимъ образомъ эта идея взаимности обмѣна, справедливости, замѣнивъ идею власти, общинности или милосердія, привела въ политикѣ и политической экономіи къ системѣ отношеній, совершенно противоположной нынѣшнему общественному порядку.
Во первыхъ спросимъ, подъ какимъ именемъ и вслѣдствіе какого вліянія идея взаимности впервые овладѣла умами?
Мы уже видѣли, какъ понимаетъ люксанбурская школа отношенія человѣка и гражданина къ обществу и государству: по ея мнѣнію, это отношеніе состоитъ въ подчиненіи. Отсюда организація, основанная на власти и общинности.
Противъ этого возстаютъ поборники личной свободы, по мнѣнію которыхъ общество должно разсматривать не какъ іерархію должностей и способностей, а какъ систему равновѣсія свободныхъ силъ, гдѣ всѣмъ гарантированы одинакія права, съ условіемъ нести одинакія обязанности; равныя выгоды за равныя услуги. Слѣдовательно, эта система существенно основана на равенствѣ и свободѣ; она исключаетъ всякое пристрастіе къ богатству, рангамъ и классамъ.
По мнѣнію защитниковъ личной свободы, человѣческая природа есть высшее выраженіе, чтобы не сказать – воплощеніе всемірной справедливости; поэтому право человѣка и гражданина непосредственно вытекаетъ изъ достоинства его природы, какъ позже благосостояніе его прямо вытекаетъ изъ его личнаго труда и хорошаго употребленія своихъ способностей; умственное же развитіе его – изъ свободнаго упражненія своихъ дарованій и качествъ. Слѣдовательно, государство есть ничто иное, какъ результатъ свободнаго союза людей равныхъ, независимыхъ и правосудныхъ; оно представляетъ такимъ образомъ только сгруппированныя вольности и интересы; всякое разногласіе между властью и тѣмъ или другимъ гражданиномъ есть въ сущности гражданская распря. И такъ, въ обществѣ нѣтъ другой прерогативы кромѣ свободы, иной верховной власти, кромѣ права. Авторитетъ и милосердіе отжили свой вѣкъ, говорятъ они; вмѣсто ихъ намъ нужна теперь справедливость.
Исходя изъ этихъ началъ, діаметрально противоположныхъ основаніямъ люксанбурской школы, они хотятъ порядка, основаннаго на самомъ широкомъ развитіи принципа взаимности. Услуга за услугу, говорятъ они, прибыль за прибыль, ссуда за ссуду, обезпеченіе за обезпеченіе, кредитъ за кредитъ, порука за поруку, гарантія за гарантію: таковъ законъ. Это древнее возмездіе: око за око; зубъ за зубъ, жизнь за жизнь, перенесенное изъ уголовнаго права и жестокаго обычая вендетты въ область экономическаго права, въ отношенія труда и свободнаго братства. Отсюда вытекаютъ всѣ учрежденія, основанныя на взаимности: взаимныя страхованія, взаимный кредитъ, взаимное вспоможеніе, взаимное обученіе; обоюдныя гарантіи сбыта, обмѣна, труда, доброкачественности, вѣрной оцѣнки товаровъ и проч. Вотъ къ чему стремится система взаимности, желая съ помощію извѣстныхъ учрежденій возвести свое начало въ государственный принципъ, законъ, скажу больше – въ государственную религію, тѣмъ болѣе, что путь къ этому для гражданъ также легокъ, какъ и выгоденъ; что онъ, не требуетъ ни полиціи, ни наказаній, ни гнета и ни въ какомъ случаѣ не можетъ никого обмануть или раззорить.
Здѣсь рабочій перестаетъ быть рабомъ государства, поглащаемымъ коммунистическимъ океаномъ; онъ человѣкъ свободный, настоящій властелинъ, дѣйствующій по собственной иниціативѣ и подъ своей личной отвѣтственностью: онъ увѣренъ, что получитъ за свои произведенія и услуги настоящую цѣну, достаточно вознаграждающую его, и встрѣтитъ въ своихъ согражданахъ относительно всѣхъ предметовъ своего потребленія полную справедливость и гарантіи. Точно также государство, правительство, перестаетъ быть властелиномъ; власть здѣсь не противорѣчитъ свободѣ; она служитъ здѣсь къ опредѣленію свободы, только съ другой точки зрѣнія: власть, правительство, государство и проч. являются здѣсь формулами, заимствованными изъ стариннаго языка для обозначенія въ извѣстныхъ случаяхъ суммы, единства, тождественности и солидарности частныхъ интересовъ.
Слѣдовательно, здѣсь уже немыслимы вопросы, какъ въ буржуазной системѣ или системѣ люксанбурской – должны ли государство, правительство или община господствовать надъ личностью или быть подчинены ей; долженъ ли правитель стоять выше гражданина или гражданинъ выше правителя; угнетаетъ ли власть свободу или служитъ ей: всѣ эти вопросы – чистѣйшая безсмыслица. Правительство, власть, государство, община и корпораціи, классы, товарищества, города, семейства, граждане, – словомъ, группы и индивидуумы, нравственныя и реальныя личности, – всѣ равны передъ закономъ, и только одинъ законъ властвуетъ, судитъ и управляетъ: Des potês ho nomos.
Взаимность предполагаетъ раздѣлъ земли, разъграниченіе собственностей, независимость труда, отдѣленіе другъ отъ друга различныхъ видовъ промышленности, спеціализацію отправленій, личную и коллективную отвѣтственность, смотря потому, каковъ трудъ, личный ли, или коллективный; она предполагаетъ приведеніе общихъ расходовъ къ minimum’y, истребленіе дармоѣдства, уничтоженіе нищеты. Община, іерархія, нераздѣльность, централизація предполагаютъ напротивъ умноженіе вѣдомствъ и органовъ власти, подчиненіе частной воли, потерю силъ, развитіе непроизводительныхъ занятій, безконечное увеличеніе общихъ расходовъ, слѣдовательно, развитіе тунеядства и нищеты.
ГЛАВА V.
Историческая судьба идеи взаимности.
Идея взаимности влечетъ за собою громадныя послѣдствія: она ведетъ между прочимъ къ общественному единству человѣчества. Эта мечта принадлежитъ еврейскому мессіанизму: но ни одна изъ четырехъ великихъ монархій, обѣщанныхъ Даніиломъ, не выполнила эту программу. Вездѣ слабость государства обусловливалась обширностью его предѣловъ: конецъ римскаго завоеванія былъ началомъ разложенія. Подѣливъ между собою пурпурныя мантіи, императоры сами проложили путь возстановленію національностей. Папы потерпѣли такую же неудачу, какъ Александръ и Цезари: католицизмъ не распространился и на половину населенія земнаго шара. Но логика идеи взаимности стремится совершить то, что было не по силамъ ни могуществу великихъ имперій, ни рвенію религіи; эта логика дѣйствуетъ снизу вверхъ; она начинаетъ съ порабощенныхъ классовъ и вторгается въ общество съ противуположной стороны, и потому должна восторжествовать.
Всякое общество образуется, преобразуется и измѣняется съ помощью идеи. Такъ было въ древности и такъ происходитъ въ наше время. Идея отеческой власти легла въ основаніе древнихъ аристократій и монархій: на ней построены патріархатъ или восточный деспотизмъ, римскій патріархатъ и новѣйшій; пиѳагорейское братство легло въ основаніе республикъ Критской, Спартанской и Кротонской. Преторьянское самовластіе, папская теократія, средневѣковой феодализмъ, буржуазный конституціонализмъ – всѣ эти явленія знакомы намъ по опыту. За одно съ ними мы можемъ назвать страстное притяженіе Фурье, двуполое жречество Анфантена, эпикурейскій идеализмъ нашихъ романтиковъ, контовскій позитивизмъ, мальтузіанскую анархію и отрицательную свободу экономистовъ. Всѣ эти идеи стремятся къ господству: ихъ притязаніе на преобладаніе не подлежитъ никакому сомнѣнію.
Но чтобы основать это новое и несокрушимое единство, необходимъ полезный, общечеловѣческій, абсолютный принципъ, который стоялъ бы выше всякаго общественнаго строя и безъ котораго самое существованіе этого строя было бы совершенно невозможно. Мы находимъ этотъ принципъ въ идеѣ взаимности, которая сама есть ничто иное какъ идея взаимно–обязующей справедливости, прилагаемой ко всѣмъ человѣческимъ отношеніямъ и ко всѣмъ обстоятельствамъ жизни.
Весьма замѣчательно, что до сихъ поръ справедливость оставалась чужда или равнодушна ко множеству такихъ вопросовъ, которые требуютъ ея вмѣшательства. Религія, политика, даже самая метафизика отодвинули ее на второй и на третій планъ. Всѣ націи выбирали себѣ въ покровительствующія божества или могущество, или богатство, или любовь, или храбрость, или краснорѣчіе, или поэзію, или красоту; но никому и въ голову не приходило, что Право есть самое великое и сильное божество, стоящее даже выше самого Рока. У древнихъ справедливость была только дочерью Юпитера или, пожалуй, супругой его, но супругой отвергнутой.
Въ первое время существованія обществъ это было совершенно естественно. Руководствуясь
