не приняли бы порученія, подобнаго тому, за которое ухватились самозванные демократы. Они не стали бы беззаботно впутываться въ ту логическую несовмѣстность, какая обнаруживается между непосредственной подачей голосовъ и централизованнымъ государствомъ. Они увидѣли бы, что общая подача голосовъ требуетъ столько представителей, сколько существуетъ естественныхъ группъ, или, если угодно, столько депутацій, сколько провинціальныхъ самодержавій. Они признали бы, что если, не смотря на милостивое снисхожденіе всѣхъ монархическихъ конституцій съ двойнымъ, тройнымъ, пятернымъ и десятернымъ представительствомъ, разумъ и народное право не допускаютъ, чтобы одинъ человѣкъ былъ представителемъ нѣсколькихъ округовъ, то тѣмъ менѣе можно допустить, чтобы одинъ депутатъ, одна власть были представителями цѣлаго народа, и притомъ въ то время, когда народъ избираетъ себѣ представителей по мѣстностямъ. Они убѣдились бы, что сорокалѣтній опытъ достаточно осудилъ это противорѣчіе; что прошло время, когда, при общемъ непониманіи истинныхъ принциповъ правленія, общественная совѣсть могла допускать подобныя сдѣлки, и что, наконецъ, въ этомъ случаѣ, истиннымъ друзьямъ свободы, основателямъ Демократіи, остается только отклонить отъ себя парламентское полномочіе и объявить свое представительство невозможнымъ.
ГЛАВА IV.
О свободѣ городовъ. Оппозиція не можетъ требовать, а Императорское правительство даровать этой свободы, возможной только въ федераціи и несовмѣстной съ системою единства.
Вопросъ о свободѣ городовъ принадлежитъ къ числу тѣхъ, за которые Оппозиція болѣе всего надѣется заслужить одобреніе страны и получить удовлетвореніе отъ правительства.
Ревнуя о городскомъ самоуправленіи, оппозиціонные депутаты имеютъ, при этомъ, болѣе всего въ виду понравиться шумному парижскому населенію, не мало не помышляя ни о своей присягѣ, ни объ убѣжденіяхъ, ни о логике, ни о дѣйствительности. Въ продолженіи 12 лѣтъ, Парижемъ управляютъ одни только императорскіе чиновники, и что же: хуже ему или лучше отъ этого? Можно доказывать и за, и противъ. Но во всякомъ случаѣ, Парижъ, какъ увѣряютъ, жалѣетъ о своихъ муниципальныхъ совѣтникахъ. Какой удобный случай для депутатовъ пріобрѣсти популярность!
Вопросъ о городскихъ вольностяхъ – одинъ изъ самыхъ темныхъ и обширныхъ; онъ тѣсно связанъ съ федеративною системою; можно даже сказать, что въ немъ вся федерація. Поэтому я нахожу лишнимъ заявлять сочувствіе этой реформѣ, въ пользу которой я говорилъ давно и неоднократно. Теперь я поставилъ себѣ задачею доказать нѣсколькими рѣшительными доводами, до какой степени противорѣчатъ сами себѣ всѣ тѣ, кто по оппозиціи или по другимъ причинамъ кричитъ о городскихъ вольностяхъ, а тѣмъ не менѣе держится системы единства и централизаціи; я покажу, какое торжество готовятъ они своимъ противникамъ и какое разочарованіе странѣ.
Я утверждаю, что городское самоуправленіе, по своей сущности, несовмѣстно съ единствомъ правленія, какое создано и опредѣлено всѣми нашими конституціями.
При этомъ слѣдуетъ прибавить, что Парижу, какъ столицѣ, еще невозможнѣе согласить самоуправленіе свое съ государственнымъ единствомъ, чѣмъ всякому другому французскому городу. Постараемся доказать это самымъ нагляднымъ образомъ. Мы уже сказали (Часть II, глава IX), что въ буржуазномъ мірѣ, какимъ его сдѣлала революція, два принципа считаются столпами общества и государства: принципы политической централизаціи и экономической несолидарности или, другими словами, торгашеской и промышленной анархіи, которая, уравновѣшивая первый принципъ, необходимо ведетъ къ феодальному господству капитала. По законамъ историческаго развитія, которые управляютъ всѣми правительствами, эти два принципа должны, съ теченіемъ времени, вызвать свои послѣдствія; и такъ какъ городское самоуправленіе препятствуетъ имъ, то изъ этого слѣдуетъ, что общинная жизнь, какъ болѣе слабая, должна постепенно подчиняться центральной дѣятельности. Такимъ образомъ, когда высшее правительство, центральная власть учреждаетъ въ какомъ нибудь городѣ свою резиденцію – городъ этотъ, ставъ столицею, долженъ скорѣе и болѣе другихъ утратить свою самостоятельность. Это положеніе, очевидное для всякаго, кто понимаетъ то, о чемъ идетъ рѣчь, показываетъ нелѣпость приверженцевъ парижскаго самоуправленія и ихъ требованій.
Что касается тѣхъ изъ моихъ читателей, кто не привыкъ разомъ обнимать умомъ все содержаніе какого нибудь положенія, то я постараюсь объяснить его, напомнивъ имъ некоторые факты.
I. Упадокъ городскихъ вольностей. – Французское единство – созданіе всей нашей исторіи. Оно начинается съ римскаго завоеванія, продолжается завоеваніемъ французскимъ; потомъ, уничтоженное или, скорѣе, преобразованное феодальною системой, оно возобновляется королями, при вступленіи на престолъ капетингской династіи. Такъ какъ національное единство, какое видимъ теперь, образовалось послѣдовательными присоединеніями независимыхъ областей, то понятно, что провинціи и общины удерживали еще нѣкоторое время кое‑какіе остатки своей автономіи, то, что онѣ называютъ своими обычаями, вольностями, и т. д. Но мало по малу, администрація и короли одержали верхъ. Послѣ Ришлье, управленіе провинціями было ввѣрено намѣстникамъ, слугамъ королей, сдѣлалось исключительно зависимымъ отъ правительства и со временемъ приняло однообразный характеръ. Реформаторы 89 г., продолжая дѣло монархіи, возвели систему единства въ государственный принципъ при неумолкаемыхъ доселѣ рукоплесканіяхъ народа.
Тѣмъ не менѣе общины долго еще сохраняли кое какіе признаки жизни по утвержденіи великаго единства. Провинція безжизненная, расплывшаяся, давно уже стерлась и поглотилась въ государствѣ, когда община, благодаря своему мѣстному духу, благодаря сосредоточенности своихъ жизненныхъ силъ, еще держалась и сохранялась.
Наконецъ, конституціи II и III г. г., обратившія городское управленіе въ одну изъ отраслей центральной администраціи, и учрежденіе 17 февраля 1800 г. префектовъ, замѣнившихъ центральныхъ коммиссаровъ Республики, и при нихъ совѣтовъ префектуръ, нанесли рѣшительный ударъ самоуправленію общинъ. Съ этихъ поръ зло стало неисправимо. Пятнадцать лѣтъ спустя, при паденіи первой имперіи, община оказалось мертвою, и либерализмъ тщетно пытался воскресить ее.
Я уже говорилъ (часть II, гл. XII) о томъ, какъ буржуазія, напуганная непомѣрнымъ усиленіемъ центральной власти и примѣромъ Наполеона I, пыталась подчинить себѣ правительство, давъ ему тройной противовѣсъ: 1) конституціонную, представительную и парламентскую систему, 2) городскія и департаментскія учрежденія и 3) экономическую анархію. Теперь я скажу нѣсколько словъ о второмъ изъ этихъ противовѣсовъ, возрожденномъ изъ древнихъ общинъ.
Этими городскими и департаментскими учрежденіями много занимались въ царствованіе Люи–Филиппа; подобно поземельному кредиту и многому другому, это была одна изъ фантазій буржуазнаго царствованія. Объ этомъ толковали при реставраціи; самъ Наполеонъ I, повидимому, интересовался этимъ предметомъ; при его наслѣдникѣ, объ учрежденіяхъ этихъ говорятъ больше, чѣмъ когда либо. На нихъ особенно настаиваютъ люди золотой середины, которыхъ во Франціи всегда такое множество и которые такъ неразумны. Имъ кажется, что, возвративъ общинѣ нѣкоторую долю самостоятельности, можно уравновѣсить центральную власть, можно устранить гнусныя стороны централизаціи, а главное – избѣжать федерализма, который въ 1864 году ненавистенъ имъ такъ же, какъ въ 1773 былъ ненавистенъ тогдашнимъ патріотамъ, только по другимъ причинамъ. Эти добрые люди охотно восторгаются швейцарскою и американскою свободой; они подчуютъ насъ ею въ своихъ книгахъ; она служитъ имъ зеркаломъ, когда они хотятъ пристыдить насъ за наше низкопоклонство; но ни за что въ мірѣ не дотронутся они до своего любезнаго единства, которое составляетъ, по ихъ мнѣнію, славу французовъ и которому, по ихъ увѣреніямъ, такъ сильно завидуютъ всѣ другія націи. Съ высоты своего академическаго самодовольства, они обвиняютъ въ увлеченіи тѣхъ писателей, которые, не забывая логики и исторіи, оставаясь вѣрными чистымъ внушеніямъ права и свободы, не вѣрятъ въ политическія воскресенія и, наскучивъ эклектизмомъ, хотятъ отдѣлаться разъ навсегда отъ доктринерскихъ фокусовъ.
Г. Эдуардъ Лабуле принадлежитъ къ числу такихъ мягкихъ умовъ, которые очень способны понять истину и показать ее другимъ, но мудрость которыхъ состоитъ въ кастраціи принциповъ помощью невозможныхъ соглашеній. Они очень желаютъ положить предѣлъ власти, но съ тѣмъ однако, чтобы имъ позволено было ограничить и свободу; они были бы счастливы, если можно было бы обрѣзать когти одной, оборвавъ въ тоже время и крылья другой; ихъ умъ, трепещущій передъ всякимъ широкимъ и мощнымъ синтезомъ, съ удовольствіемъ погружается въ ерунду. Г. Лабуле, котораго демократія чуть было не избрала своимъ представителемъ вмѣсто г. Тьера, принадлежитъ къ числу тѣхъ людей, которые, противопоставляя императорскому самодержавію такъ называемыя іюльскія гарантіи, вмѣстѣ съ тѣмъ задали себѣ задачу бороться противъ Соціализма и Федерализма. Ему принадлежитъ слѣдующая прекрасная мысль, которую я одно время думалъ взять въ эпиграфъ: «Когда политическая жизнь сосредоточена въ трибунѣ, страна распадается на двое: на оппозицію и правительство.» Я попрошу г. Лабулэ и его друзей, которые такъ хлопочатъ о городскихъ вольностяхъ, отвѣтить мнѣ на одинъ вопросъ, только на одинъ.
Община, по существу своему, какъ и человѣкъ, какъ семья и всякое разумное, нравственное и свободное единичное или коллективное лицо, есть существо, конечно, самовластное. Въ качествѣ такого существа, община имѣетъ право управляться сама собою, налагать на себя подати, распоряжаться своею собственностью и своими доходами, учреждать для своей молодежи училища, назначать въ нихъ профессоровъ, имѣть свою полицію, своихъ жандармовъ, свою гражданскую стражу, назначать своихъ судей, имѣть свои журналы, собранія, общества, банки и проч.
Слѣдовательно, община постановляетъ рѣшенія, отдаетъ приказанія: почему же ей не идти дальше и не издавать свои законы? У нея есть своя церковь, свои вѣрованія, свое свободно избранное духовенство, даже свои церковные обряды и свои святые; она публично обсуждаетъ въ городскомъ совѣтѣ, въ своихъ журналахъ и въ своихъ клубахъ все, что происходитъ въ ней и вокругъ нея, все, что соприкасается съ ея интересами и волнуетъ ея общественное мнѣніе. Вотъ что такое община и коллективная, политическая жизнь. Жизнь едина, полна, нераздѣльна; она не хочетъ знать никакихъ оковъ и граничитъ только сама съ собой; всякое внѣшнее ограниченіе ей противно и даже смертельно, если она не можетъ съ нимъ справиться. Пусть же г. Лабуле и его политическіе единомышленники скажутъ намъ: какимъ образомъ думаютъ они согласить эту общинную жизнь съ своими унитарными поползновеніями? какимъ образомъ избѣгнутъ они борьбы? какъ думаютъ они удержать мѣстныя вольности рядомъ съ центральнымъ насиліемъ? – ограничить однѣ и остановить другое?! какъ ухитряются они поддерживать за разъ, одною и тою же системой, независимость частей и господство цѣлаго? Объяснитесь же, чтобы можно было узнать васъ и судить о васъ.
Середины нѣтъ: община должна имѣть въ рукахъ власть или быть подвластною. – Все или ничего! Говорите о ней, что хотите; но съ той минуты, когда она должна будетъ отказаться отъ своего права и принять чужой, внѣшній законъ, когда большая группа, часть которой она составляетъ, будетъ объявлена чѣмъ‑то высшимъ, а не выраженіемъ федеральныхъ отношеній, – рано или поздно возникнетъ между ними неизбѣжное противорѣчіе и произойдетъ столкновеніе. Но какъ скоро выйдетъ столкновеніе, центральная власть, во имя логики и силы, должна непремѣнно одолѣть, и безъ всякихъ споровъ, безъ всякаго суда, безъ компромиссовъ, потому что борьба между высшимъ и низшимъ немыслима – это скандалъ. Такимъ образомъ, мы всегда придемъ, послѣ болѣе или менѣе долгаго волненія, къ отрицанію общиннаго духа, ко всепоглощенію центромъ, къ самодержавію. Слѣдовательно, идея ограниченія государства группами тамъ, гдѣ господствуетъ принципъ подчиненности и централизаціи самихъ группъ, есть непослѣдовательность, чтобы не сказать – противорѣчіе. Государственная власть имѣетъ только одинъ предѣлъ, который она сама себѣ добровольно ставитъ, предоставляя
