общинной и личной иниціативѣ кое‑что, о чемъ она, до поры до времени, не заботится. Но придетъ время, когда она будетъ считать своею обязанностью вернуть себѣ эти вещи, отъ которыхъ сначала отказалась, и это время, рано или поздно, наступитъ, потому что развитіе государства безконечно, и его оправдаетъ не только судъ, но и логика.

Если вы либералъ и рѣшаетесь говорить объ ограниченіи государства, которому оставляется верховность власти, – то укажите предѣлъ свободы личной, корпоративной, областной, соціальной, предѣлъ свободы вообще? Такъ какъ вы считаете себя философомъ, то объясните, что такое свобода ограниченная, подавленная, свобода подъ надзоромъ, свобода, которую садятъ на цѣпь, привязываютъ къ столбу и говорятъ: твое мѣсто здѣсь, и дальше ты не пойдешь!…

Все сказанное подтверждается фактами. Въ теченіе тридцати шести лѣтъ парламентскаго порядка, слѣдовавшихъ за паденіемъ первой имперіи, городская и департаментская свобода постепенно и постоянно исчезала, и правительства даже не трудились нападать на нее. Дѣло шло само собою, въ силу самой сущности принципа единства. Наконецъ, послѣ цѣлаго ряда насильственныхъ захватовъ, входить въ подробности которыхъ я считаю лишнимъ, община окончательно подчинилась государству, по закону 5 мая 1855 г., который предоставилъ императору или префектамъ право назначать меровъ и ихъ помощниковъ. Такимъ образомъ, законъ 5 мая 1855 г. поставилъ общину въ положеніе, на которое ей указывала логика единства, начиная съ 1789, 1793 и 1795 г. г., то есть въ положеніе простой слуги центральной власти.

Я говорю, что этотъ результатъ былъ неизбѣженъ, что на этотъ фактъ нельзя смотрѣть иначе, какъ на продуктъ самого общества, идущаго по пути монархіи и единства; что совершенное въ 1855 г. императорскимъ правительствомъ было подготовлено обстоятельствами, было задумано его предшественниками, и что обращать этотъ необходимый выводъ въ орудіе оппозиціи, объявляя себя въ то же время сторонникомъ единства, – значитъ одно изъ двухъ: или невѣжество, или недобросовѣстность. Общинный порядокъ, какъ онъ существовалъ при Людовикѣ Филиппѣ, представлялъ, по отношенію къ префектурѣ, двойственное правленіе, власть во власти, imperium in imperio, чтобы не сказать, что на оборотъ, префектура представляла лишнее повтореніе власти по отношенію къ провинціи и общинѣ, что впрочемъ въ сущности одно и тоже.

Издавая законъ 5 мая 1855 г., правительство Наполеона III только привело, слѣдовательно, въ исполненіе то, на что ему указывала исторія, осуществило свое право и, смѣю сказать, выполнило свое императорское полномочіе. Таково монархическое, унитарное и централизаторское назначеніе Франціи, и не полу–династической, конституціонной, буржуазной, унитарной и, какъ слѣдуетъ, присяжной оппозиціи приходится колоть имъ глаза правительству.

II. Парижъ, столица и муниципія. Что касается Парижа и Ліона, муниципальные совѣты которыхъ назначаются императоромъ, то есть обращены въ коммиссіи, между тѣмъ какъ вездѣ въ другихъ мѣстахъ граждане сами принимаютъ участіе въ администраціи избраніемъ своихъ совѣтовъ, то за это еще несправедливѣе обвинять правительство. На оба главные города имперіи смотрятъ, не скажу – по ихъ заслугамъ, потому что это можно было бы принять за злую иронію, но сообразно ихъ достоинству. Парижъ не можетъ пользоваться въ одно и тоже время и блескомъ столицы, и самоуправленіемъ, впрочемъ весьма, ограниченнымъ, какое представляютъ свободно избранные городскіе совѣты. Эти двѣ вещи несовмѣстны: нужно выбирать что нибудь одно.

Парижъ – резиденція правительства, министерствъ, императорскаго семейства, двора, сената, законодательнаго корпуса, государственнаго совѣта, кассаціоннаго суда, даже провинціальной аристократіи съ ея многочисленной челядью. Сюда пріѣзжаютъ посланники всѣхъ иностранныхъ государствъ, стекаются съ цѣлаго свѣта путешественники, часто въ числѣ 100 и 150 тысячь, спекуляторы, ученые, художники. Здѣсь сердце и голова государства, окруженныя пятнадцатью цитаделями и валомъ въ сорокъ пять километровъ, охраняемыя гарнизономъ, составляющимъ четвертую часть наличныхъ военныхъ силъ страны; ихъ нужно охранять и защищать во что бы то ни стало. Все это, очевидно, далеко превосходитъ кругъ дѣятельности городского совѣта, и вся страна возстала бы, если бы, по муниципальной конституціи, Парижъ сдѣлался, такъ сказать, равнымъ имперіи; если бы городская дума стала соперничать съ Люксанбургомъ, Пале–Бурбономъ и Тюйльери; если бы приказаніе городскихъ совѣтниковъ могло остановить императорскій декретъ; если бы, при непріятельскомъ нашествіи, Парижская національная гвардія, сдаваясь врагу–побѣдителю, вздумала увлечь своимъ примѣромъ линейныя войска и понудить ихъ сложить оружіе.

Въ столицѣ находятся академіи, учебныя заведенія, даже горный институтъ; въ ней большіе театры, большія финансовыя и промышленныя компаніи, главнѣйшія учрежденія внѣшней торговли. Въ парижскихъ банкѣ и биржѣ составляются, обсуждаются и ликвидируются великія предпріятія, операціи, займы и проч. Франціи и цѣлаго міра. Во всемъ этомъ, надо сознаться, нѣтъ ничего муниципальнаго.

Поручить всѣ дѣла городскому совѣту значило бы отказаться отъ власти. Предпринять отдѣленіе городскихъ дѣлъ отъ столичныхъ значило бы пытать невозможное и, во всякомъ случаѣ, создать вѣчную борьбу между городскимъ началомъ и правительствомъ, между имперіей и столицей. Въ такомъ случаѣ, отнимите у Парижа все, чѣмъ онъ не обязанъ себѣ, все, что ему даровано государственнымъ бюджетомъ, какъ столицѣ и резиденціи: оставьте этой громадной столицѣ только то, что пріобрѣтено ея дѣятельностью, промышленностью, вліяніемъ гражданъ, и возмите у нея все, что она получила по высшему вліянію правительства и страны! Вы видите, значитъ, что, волей–неволей, а мерамъ приходится быть не болѣе, какъ помощниками префектовъ. Конкурренція городской думы съ 89–95 г. г. нанесла самые жестокіе удары монархіи; не менѣе вреда принесла она и революціи, и я удивляюсь, что приверженцы единства, какъ напримѣръ г. Пикаръ, думаютъ воскресить подобное господство. Нѣтъ, Парижъ, какимъ его сдѣлала политика и исторія, Парижъ, – какъ очагъ нашей національности, какъ столица французской имперіи, монархіи или республики, дѣло не въ названіи, наконецъ, какъ метрополія цивилизаціи, – Парижъ не можетъ принадлежать самому себѣ. Подобное самоуправленіе было бы просто узурпаціей. Если бы даже правительство согласилось на это, то этого не допустили бы департаменты. Парижъ живетъ особой жизнью: какъ императорскій Римъ, онъ можетъ управляться только императорскими чиновниками.

Все это до того вѣрно и такъ вытекаетъ изъ самой сущности вещей, что даже въ федеральной Франціи, при порядкѣ, который можно считать идеаломъ независимости и который съ того началъ бы, что возвратилъ бы общинамъ полную автономію, а провинціямъ совершенную ихъ независимость, – Парижъ, превращенный изъ императорскаго города въ федеральный, не могъ бы соединить въ себѣ атрибуты того и другого рода и долженъ былъ бы дать провинціямъ обезпеченіе, давъ федеральной власти доступъ въ дѣла своей администраціи и управленія. Иначе Парижъ, благодаря своей могучей притягательной силѣ и громадному вліянію, которое придало бы ему его двойное значеніе – могущественнѣйшей федеральной области и столицы всей федераціи, – скоро снова сдѣлался бы царемъ республики; провинціи могли бы избѣжать его господства только придавъ федеральной власти, какъ въ Швейцаріи, такъ сказать, кочевой характеръ, назначая резиденціей ея то Руанъ или Нантъ, то Ліонъ, Тулузу или Дижонъ, то Парижъ, но не болѣе одного раза въ десять лѣтъ. A тѣмъ менѣе, конечно, можетъ рассчитывать на автономію Парижъ, столица имперіи: такая автономія его была бы раздвоеніемъ верховной власти и отреченіемъ императора.

Притомъ, вглядитесь въ физіономію столицы, изучите ея психологію, и, если вы добросовѣстны, то признаете, что Парижъ не отставалъ отъ страны и правительства. Чѣмъ болѣе пріобрѣталъ онъ славы, тѣмъ болѣе терялъ свою индивидуальность и свой самостоятельный характеръ, тѣмъ болѣе его населеніе, постоянно возобновляемое жителями департаментовъ и иностранцами, удаляется отъ своей первобытной физіономіи. Сколько приходится истинныхъ парижанъ на 1,700,000 обитателей, составляющихъ населеніе департамента Сены? Менѣе 15 на 100: все остальное пришлый элементъ. Я не думаю, чтобы изъ 11 представителей, посланныхъ въ законодательный корпусъ городомъ Парижемъ, было четверо настоящихъ парижанъ. Что касается мнѣній этихъ представителей, мнѣній, которыя совершенно произвольно считаются мнѣніемъ города Парижа, то какое имѣютъ они значеніе? Кто мнѣ скажетъ мнѣніе Парижа? Не составляютъ ли его мнѣнія 153,000 избирателей оппозиціи? Какъ же, въ этомъ случаѣ, могли они выбрать такія разношерстныя личности, какъ г. г. Тьеръ, Геру, Авенъ, Жюль Фавръ, Эмиль Оливье, Жюль Симонъ, Гарнье–Пажесъ, Даримонъ, Пельтанъ? И что же такое, послѣ этого, съ одной стороны, 82,000 голосовъ, данныхъ правительству, и 90,000 отказавшихся подавать голосъ – съ другой? Что сказать о 400,000 душъ изъ 1,700,000 жителей, которыя не имѣютъ представителей? Не журналы ли скажутъ намъ мнѣніе Парижа? Но между ними такая же разладица, какъ и между представителями, и стоитъ только присмотрѣться къ нимъ поближе, чтобы утратить къ нимъ всякое уваженіе. Парижъ – цѣлый міръ: стало быть, въ немъ нечего искать ни индивидуальности, ни вѣры, ни мнѣнія, ни воли; это масса силъ, идей, элементовъ въ хаотическомъ броженіи. Какъ свободный городъ, какъ независимая община, какъ коллективная индивидуальность, какъ типъ, Парижъ отжилъ свое время. Чтобы изъ него могло что‑нибудь опять выйдти, онъ долженъ добросовѣстно и рѣшительно начать обратное движеніе: онъ долженъ сложить съ себя и крѣпостной вѣнецъ, и вѣнецъ столицы, и поднять знамя федераціи. Если г. Пикаръ, требуя отъ имени города Парижа возвращенія муниципальныхъ вольностей, имѣлъ въ виду это, то въ добрый часъ: усилія его заслуживаютъ рукоплесканій. Но въ противномъ случаѣ, г. Пикаръ идетъ по совершенно ложному пути, и г. Бильо имѣлъ право сказать ему, что правительство никогда не выпустить изъ своихъ рукъ управленія столицею.

Что касается меня, то вотъ что я думаю: Я вѣрю, какъ въ аксіому моего разума, въ то общее положеніе, что всякое развитіе конечнаго бытія должно имѣть свой конецъ, который служитъ началомъ другого бытія; въ частности, – что развитіе французскаго единства, начавшееся почти за 2000 лѣтъ до насъ, близится къ концу; что централизаціи у насъ уже нечего больше присоединять, власти – нечего поглощать, казнѣ – нечего вымогать; что, сверхъ того, древній духъ общинъ умеръ, умеръ окончательно, доказательствомъ чего можетъ служить Парижъ, и что подобія муниципальныхъ учрежденій, которыми насъ мазали по губамъ со времени провозглашенія знаменитой республики, единой и нераздѣльной, – отжили свой вѣкъ. Мнѣ кажется, что отъ чистаго коммунизма, политическаго и экономическаго, насъ отдѣляетъ только конституція, то есть листъ бумаги. И такъ какъ, по моему мнѣнію, ни народы не могутъ умирать, ни цивилизаціи пятиться назадъ, то въ глубинѣ души я убѣжденъ, что приближается мгновеніе, когда, вслѣдъ за послѣднимъ переворотомъ, съ обнародованіемъ новыхъ принциповъ начнется движеніе въ обратномъ направленіи. Тогда и только тогда мы станемъ свободны, и свобода наша заявится, конечно, въ новыхъ формахъ и при новыхъ условіяхъ. Это убѣжденіе, которымъ проникнуты уже многіе, это убѣжденіе я высказываю печатно публикѣ и рабочей Демократіи, какъ сущность ея основной мысли. Я не знаю – воспользуется ли Демократія моимъ предостереженіемъ; при всемъ томъ, она согласится, по крайней мѣрѣ, съ тѣмъ, что ни друзьямъ моимъ, ни мнѣ не приходится уже посылать уполномоченнаго въ Законодательное Собраніе, гдѣ ему слѣдуетъ: или исполнять свое назначеніе,