въ послѣднее время до такой степени, что отъ него страдаетъ уже все общество, заключается въ анархическомъ состояніи книгопечатанія вообще. Законъ вздумалъ возложить отвѣтственность на типографщиковъ и сдѣлалъ ихъ чѣмъ‑то въ родѣ цензоровъ. Понятно, что они не могутъ заниматься разборомъ сочиненій, которыя отдаются имъ для набора, и потому все дѣло ихъ ограничивается тѣмъ, чтобы исполнять заказы. Типографщикъ не знаетъ содержанія рукописей, которыя у него печатаются; это совершенно въ порядкѣ вещей и согласно съ истинными принципами общественной экономіи и права. Кромѣ весьма рѣдкихъ случаевъ, когда типографщикъ видитъ, что у него хотятъ отпечатать возмутительную прокламацію, пасквиль или книгу неприличнаго содержанія, – на все остальное онъ машетъ рукой и предоставляетъ уже самимъ издателямъ отвѣчать за свои произведенія.
Находясь въ такомъ состояніи, печатное слово служитъ выраженіемъ вопіющихъ гадостей. Въ наше время научились извлекать изъ печати все, что угодно, и обратили ее въ помойную яму лжи, извратившей общественный разумъ. По всѣмъ вопросамъ, пресса оказалась развращенною и продажною. Она возвела въ ремесло свое и привычку страсть болтать обо всемъ и за, и противъ, защищать или преслѣдовать всякое мнѣніе, утверждать или отрицать всякое извѣстіе, восхвалять или опозоривать за деньги любую идею, любое открытіе или произведеніе, любой товаръ и любое предпріятіе. Биржа и банкъ, акціонерное общество и лавка, литература и промышленность, театръ и искусство, церковь и образованіе, политика и война, – короче, все стало для журналистики и прессы вообще предметомъ эксплоатаціи, средствомъ агитаціи, сплетень и интригъ. Ни судебная палата, ни парламентская трибуна не спаслись отъ ея лжи и навѣтовъ: то она оправдываетъ виновнаго, то осуждаетъ невиннаго. Важнѣйшіе вопросы политики стали въ рукахъ ея просто денежными спекуляціями: вопросъ Восточный запроданъ; вопросъ Италіянскій запроданъ; вопросъ Польскій запроданъ; вопросъ Сѣверо–Американскій запроданъ! Я не говорю, конечно, что въ журналистикѣ никогда не блеснетъ лучъ свѣта; случается по временамъ, что она скажетъ правдивое слово или неумышленно, или съ разсчетомъ или, наконецъ, съ намѣреніемъ показать свое безпристрастіе, чтобы вѣрнѣе обмануть публику въ другое время, когда представится болѣе выгодный случай.
Какое правительство способно уважать подобную прессу? Благодаря ей, публика отравлена ложными идеями и коснѣетъ въ предразсудкахъ; благодаря ей, всѣ интересы страдаютъ, спокойствіе Европы поминутно возмущается, толпа людей находится въ постоянной тревогѣ и правительство, наконецъ, унижается и позорится въ общественномъ мнѣніи даже въ тѣхъ случаяхъ, когда заслуживаетъ снисхожденіе. Власть обвиняется въ насиліи, въ жестокомъ обращеніи съ печатью! Но взгляните: что сталось съ печатнымъ словомъ, какъ оно опошлилось, развратилось, и вы тогда скажете, что власть обходится съ нимъ даже милостиво. Тысяча лѣтъ тюремнаго заключенія и сто милліоновъ штрафа не искупятъ всѣхъ преступленій печати только по 2–го декабря 1851 г.
Нѣтъ никакихъ средствъ удержать разлива печатной лжи. Всѣ полицейскія мѣропріятія не ведутъ ни къ чему путному. Пресса – промышленность свободная по праву, и правительство не должно въ нее мѣшаться. Законы, опредѣляющіе обязанности типографщика и книгопродавца, – законы совершенно исключительные, неумѣстные и противные праву гражданъ, которые должны сами управлять экономическими дѣлами; мало того: подобные законы противорѣчатъ высшему конституціонному принципу, въ силу котораго нація должна имѣть самый неограниченный контроль надъ правительствомъ. Въ теченіе всего царствованія Людовика–Филиппа и во времена Республики, журналы пользовались полнымъ правомъ отдавать отчетъ и обсуждать по–своему парламентскія пренія; до чего дошло тогда искусство извращенія и клеветы – извѣстно каждому, кто читалъ журналы и газеты. Императорское правительство захотѣло положить конецъ подобной недобросовѣстности; средство было найдти легко: стоило только заставить молчать журналистику или обязать ее просто перепечатывать отчеты Moniteur’а. Но возвести въ принципъ такое правило было, разумѣется, не совсѣмъ благоразумно. Вотъ почему, когда Оппозиція стала отстаивать свободу печати и защищать интересы журналистовъ, – правительство рѣшилось на уступку и дозволило помѣщать въ газетахъ отчеты о парламентскихъ преніяхъ. Но эта уступка оказалась просто хитрою сдѣлкою, противною гражданскому праву и началамъ конституціи, потому что журналистикѣ все‑таки не позволено составлять собственныхъ отчетовъ, а только перепечатывать въ сокращенномъ видѣ тѣ, которые стенографируются во время засѣданія законодательнаго собранія и утверждаются его президентомъ.
Не только власть, но и сама конкурренція безсильна обуздать печать, которая рѣшительно не можетъ служить противоядіемъ самой себѣ. По необходимости вещей, пресса, особенно же пресса періодическая стала въ такое положеніе, что сама для себя ограничиваетъ и уничтожаетъ конкурренцію. Не говоря уже ни о патентахъ, которыми сокращается число типографій, ни объ указѣ 1852 года, которымъ допускается только небольшое количество журналовъ и газетъ, – очевидно, что вообще можетъ существовать весьма ограниченное число повременныхъ изданій съ разнымъ направленіемъ, то есть журналовъ и газетъ офиціозныхъ, независимыхъ, монархическихъ, демократическихъ, католическихъ, еврейскихъ, протестантскихъ, финансовыхъ, торговыхъ, судебныхъ, наконецъ, – сборниковъ, обозрѣній и т. п. Замѣтьте, при этомъ, что всѣ самостоятельныя періодическія изданія враждуютъ съ правительствомъ: какую же пользу принесетъ ему ихъ соперничество? Или, можетъ быть, вздумаетъ оно завести для себя новые органы, которые служили бы его интересамъ, на образецъ заведенной уже вечерней газеты «Moniteur du soir»? При иной системѣ правленія, когда публикація правительственныхъ распоряженій, офиціальныхъ извѣстій, объявленій, рыночныхъ и биржевыхъ цѣнъ, академическихъ и судебныхъ отчетовъ и т. д. считалась бы дѣломъ общественной пользы, тогда, безъ сомнѣнія, правительство имѣло бы полное право заводить свои изданія и даже раздавать ихъ безплатно. Но при настоящемъ порядкѣ правленія, всякое изданіе такого рода признается посягательствомъ государства на права свободной промышленности. Вотъ почему, когда г. Геру, говоря въ Палатѣ отъ имени всѣхъ журналистовъ, выразилъ свое неудовольствіе по поводу особенной льготы, данной Moniteur’у и сталъ самыми жалкими доводами поддерживать самое жалкое дѣло, то коммисаръ правительства ограничилъ свой отвѣтъ скромнымъ объясненіемъ, будто изданіе «Moniteur du soir» служитъ только прибавленіемъ къ офиціальной газетѣ, и въ заключеніе сказалъ, что правительственная власть не перестаетъ уважать правъ меркантильнаго журнализма и газетнаго промысла.
Рѣшится ли, наконецъ, правительство на всеобщее запрещеніе и прекращеніе повременныхъ изданій? На такую мѣру оно не рѣшилось даже въ 1852 году; въ настоящее время это кажется уже невозможностью. По словамъ г. Тьера самъ Наполеонъ I какъ будто пришелъ къ тому же заключенію въ 1815 году. Такъ или иначе, a достовѣрно только то, что отрицаніе свободы печатнаго слова – ничто иное, какъ отмѣна принциповъ Революціи и уничтоженіе всѣхъ политическихъ правъ и гарантій. Нельзя не сказать, что, въ этомъ отношеніи, конституціонная Оппозиція сама подала примѣръ нарушенія конституціи во время послѣднихъ выборовъ. Если бы журналисты были настоящими друзьями свободы и понимали свое призваніе, то позаботились бы тогда предложить свои услуги демократическимъ комитетамъ и дали бы полную возможность печатно заявиться тѣмъ мнѣніямъ, которыя лишены самостоятельныхъ органовъ выраженія. Но взамѣнъ этого, монополисты журналистики разсудили, что, для удовлетворенія собственнаго честолюбія, имъ гораздо выгоднѣе овладѣть выборами и пріобрѣсти въ свою пользу большинство голосовъ. Прибѣгнувъ къ подобному маневру, гг. Геру, Авенъ, Даримонъ и товарищи ихъ успѣли попасть въ число депутатовъ законодательнаго собранія. Что отвѣтили бы они теперь, если бы императоръ обратился къ народу съ такою рѣчью: «Франція, которую я спасъ въ 1851 году отъ гражданской войны и парламентскихъ интригъ, пропадаетъ снова, благодаря продѣлкамъ трибунныхъ краснобаевъ и журналистовъ. Я заставляю ихъ молчать. Съ этого же дня прекращаются всѣ повременныя изданія и остаются только двѣ газеты: «Moniteur du matin» и «Moniteur du soir»!
И такъ, скажутъ мнѣ, если журналистика представляетъ одинъ изъ самыхъ неизбѣжныхъ механизмовъ нашей политической системы и если, притомъ, она не подлежитъ ни полицейскимъ уставамъ, ни конкурренціи, ни прекращенію, то лучше всего оставить ее на собственный произволъ и дать ей полную свободу. Такова любимая идея г. Жирардена, который, желая успокоить правительство, пытается увѣрить его, что журналистика безсильна.
Какъ простое орудіе гласности, печать сама по себѣ служитъ безразлично, какъ истинѣ, такъ и лжи, какъ свободѣ, такъ и деспотизму. Она получаетъ значеніе и цѣну только въ томъ случаѣ, когда становится проводникомъ идей и интересовъ извѣстныхъ партій. Теперь спрашивается: можно ли сказать, что партіи, вооруженныя печатью, правомъ сходокъ и т. п., безсильны противъ правительства? Разумѣется, нѣтъ, потому что вся парламентская система только и поддерживается дѣйствительною силою партій. Припомните же теперь, какъ пользовались онѣ печатью съ 89 года.
Старая монархія, которая созвала государственныя сословія и произвела Революцію, получившую другое значеніе при учредительномъ собраніи, просуществовала всего три съ половиною года.
Первая республика поддержала своими конституціями II и III годовъ всѣ вольности и права, данныя покойною монархіей. Что могла эта республика сдѣлать больше? Она продержалась семь лѣтъ озарившись страшнымъ свѣтомъ въ чаду заговоровъ. Завелась она послѣ государственнаго переворота, жила она государственными переворотами и погибла отъ государственнаго переворота.
Вторая республика также даровала намъ своей конституціей 1848 года всѣ права и вольности. Она длилась три года и, подобно первой, жила государственными переворотами, реакціями, и кончилась государственнымъ переворотомъ.
Правительства, державшія печать въ страхѣ и загонѣ – первая имперія, реставрація, іюльская монархія – просуществовали дольше другихъ; это обстоятельство доказываетъ только то, что журналистика, эта развратница, въ дѣйствительности такое подлое созданіе, которое изгибается и ползаетъ подъ ударами. Говоря о деспотизмѣ прошлаго времени, я вовсе не намѣренъ, конечно, ставить его образцомъ для подражанія; дѣло въ томъ, что, въ концѣ концовъ, мы всегда расправлялись съ каждымъ правительствомъ, какъ слѣдуетъ, и самое долгое царствованіе не тянулось долѣе восемнадцати лѣтъ; что значитъ такая продолжительность въ судьбѣ государства! И такъ, я желаю указать только на тотъ постоянный фактъ, что несовмѣстность печати съ правительствомъ заявляется всегда и непремѣнно, все равно – даютъ ли ей свободу или держатъ на привязи: въ первомъ случаѣ она душитъ правительство, а въ послѣднемъ – отравляетъ его существованіе.
Можете ли вообразить, что, по стеченію особенно счастливыхъ обстоятельствъ, нынѣшняя Оппозиція, достигнувъ власти, найдетъ секретъ, неизвѣстный Наполеону III и его предшественникамъ, поладить съ печатью и ужиться съ ея свободою? Будьте увѣрены, что даже и въ этомъ случаѣ согласіе ихъ не продлится болѣе двухъ недѣль. Намъ уже давно знакомъ тотъ либерализмъ, которымъ щеголяютъ еще наши мнимые демократы; мы видѣли уже, какъ взялись они за дѣло на послѣднихъ выборахъ. Одинъ изъ этихъ господъ, менѣе другихъ виновный, г. Мари доказалъ въ своемъ процессѣ, гдѣ онъ ратовалъ за шведскую королеву противъ «Записокъ» Мармона, что способенъ, при удобномъ случаѣ, сдѣлаться отличнымъ цензоромъ. Впрочемъ, даже не обращая вниманія на личный составъ и характеръ представителей Оппозиціи, кто можетъ безъ содроганія и гнѣва даже подумать о томъ, что они станутъ нашими повелителями?
Какъ! – отдать наши финансы г. Гарнье–Пажесу, народное просвѣщеніе – г. Карно, юстицію – г. Мари, внутреннія дѣла – г. Жюль Фавру!! Будь мы даже просто пѣшками, куклами, – и то, при видѣ этихъ
