ни один словарь на этот конфуз и не ссылается, обходит этот факт стороной.
Но это очень некультурно — забывать свои собственные истоки.
Следует предположить, что древние догмы, дошедшие до нас, вероятно, некогда тоже были модерном по отношению к культурам эпох предшествующих. Но это дела не меняет, это слишком медленный процесс.
В то же время культура — это прежде всего преемственность, она и начинается как раз с того времени, с которого ее преемственность стала осуществляться как очевидность.
Культура состоит, всегда состояла, из двух, будем говорить, частей, границы между которыми можно установить лишь условно. Это культура бытия (если хотите — жития) как такового и культура изображения бытия, отношения к бытию — искусство. Оно же, искусство, воплощает особенности национального мышления.
Две части культуры и составляют целое. И плохо, если они разобщены, хотя бы так, как это имеет место в России.
Культура нашего бытия несравненно уступает культуре его изображения, а этот дефицит пополняется из других, уже межнациональных, источников, что менее органично и более случайно, хотя и неизбежно.
Мы чувствуем случайность и неустойчивость собственной культуры в таких областях, как экономика, политика и государственность. Да ведь и в культуре нравственной тоже. Ну а если имеет место вакуум, зазор, тогда он неизбежно заполняется тем или иным «анти» — антикультурной мафией, коррупцией, мошенничеством, антидемократией. И с этим нам нельзя не считаться, никак это не учитывать. Однако же это положение до сих пор учитывает нас, а не мы его.
Мы изображаем жизнь прекрасно, гениально и через Глинку, через Чайковского, Шостаковича, через Врубеля, Васнецова, Пушкина, Толстого, Станиславского, Комиссаржевскую, Шаляпина, но до предмета изображения, каков он есть на самом деле, не добираемся. Если же доберемся — ахнем от изумления: совсем не то, что мы думали!
Фантастическая нация, ни один Жюль Верн такой не придумал, только Господь Бог и оказался способен.
…Немалое значение имело еще и запоздание, с которым были открыты наши университеты. Это запоздание обошлось нам слишком дорого. С университетами мы отстали от Европы на несколько веков и, хотя преподавали хорошо, все равно не наверстали, даже открытием множества «университетов» марксизма-ленинизма.
Петр Первый прорубил окно в Европу, опять-таки опоздав века на два-три, а это привело к проблеме «Россия — Европа». Проблему эту мы и нынче чувствуем день и ночь, хотя бы в том, что сегодня задрав штаны бежим за западным капитализмом, усваивая в первую очередь все его недостатки и пороки.
И сегодня наши западники терпеть не могут славянофилов, а славянофилы — западников, несмотря на то что и те и другие прошли через коммунизм, зато коммунисты нынче нежно пристали к славянофильству, которое они еще вчера предавали проклятию (за исключением периода Отечественной войны). И уже верховодят патриотизмом. Какие они коммунисты, если никем не будут руководить? Никого себе не подчинять?
Одна из самых существенных бед, которая возникает из этой бесконечно длящейся временности наших отношений между собой, проистекает из-за отсутствия культуры государственности, давно усвоенной Западом.
Нет у нас подлинной культуры государственности, и когда-то мы ее обретем как нечто устойчивое, для культуры в целом органическое? То у нас насильник Ленин, то верный его ученик палач Сталин, то Хрущев объявляет, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», то Брежнев, день и ночь соревнующийся с США по степени вооруженности, то миротворец Горбачев возвещает, что с сего числа мы государство демократическое.
А ведь это нелепость: демократизма, демократического образа мышления, демократического образа жизни не может быть по объявлению сверху вниз.
Демократизм как система государственная может прийти только снизу вверх; у нас же снова и снова попытка все сделать наоборот. Результат уродливый демократизм, проистекающий и из убеждения в том, что сперва нужно создать демократию, а уж она несомненно даст нам культуру. Обязана дать, душа из нее вон! В том числе и культуру бытового поведения.
По существу же дела, у нас все еще царит дух произвольного, внеисторического коммунизма. Мы от «наоборот» не ушли, а в ряде случаев к нему приблизились.
В самом деле, что изменилось в тех людях, кто, будучи всю жизнь коммунистами, на закате своих лет объявили себя демократами? Ну, предположим, коммунист круто изменил свою политику. Но ведь отнюдь не исключено, что поворот-то совершен не на сто восемьдесят, а на триста шестьдесят градусов. Кто там эти градусы мерил?
В чем заключается психология коммунизма? В том, в частности, что коммунист ставит идею выше практики, выше реальности, это доктринер, который не предвидит реальных последствий своих «идейных» действий.
Ленин называл Октябрьскую революцию самой бескровной революцией, а затем четыре года безжалостно уничтожал контрреволюцию (то есть российских патриотов) в Гражданской войне. Он решил построить социализм в два счета и ввел военный коммунизм. Уже через год выяснилось, что военный коммунизм ведет Россию и самих коммунистов к полному краху, и тогда в срочном порядке был объявлен нэп. Но для нэпа вовсе не нужна была ни Октябрьская революция, ни Гражданская война, ни военный коммунизм.
Сталин объявил страну социалистической, а то, что это был социалистический ГУЛАГ, его ничуть не волновало.
Почему и до сих пор возможны все эти скоропалительные метаморфозы? Да потому, что психологией-то, культурой, образованием, не только умственным, но и нравственным, все наши вожди, как и десятки, сотни миллионов наших граждан, не обладают, в свое время нравственность была подменена у нас одной-единственной — коммунистической — идеей, которая возвышается над практикой, над реальностью. И это в то время, как истинная культура очень даже реалистична. И — исторична.
Что предлагает Зюганов вместо нынешней и в самом деле так и не состоявшейся демократии? Он и сам не знает — что. То ли советскую власть, то ли коммунистическую диктатуру с ГУЛАГами, то ли социал-демократию. Он этого вопроса не касается в своих чуть ли не ежедневных выступлениях. Ему важно прийти к власти, «а там видно будет», как говаривал Ленин.
Коммунистическая методология вполне допускает личную вражду между коммунистами Ельциным и Зюгановым, но вовсе не противоположные методики практической деятельности. Откуда ей взяться-то, новой и реалистической методике, если действующие лица вышли из одной строжайшей школы коммунистической методологии?! Царит убеждение, что идея выше действительности. Эта идея требует от человека сначала видеть то, что должно быть, а уж потом то, что есть. То есть теряется реализм. Эта потеря и сделала в свое время коммунизм столь продолжительной фикцией.
При этом, может быть, Хрущев, Брежнев или Ельцин когда-нибудь всерьез изучали Маркса? Если бы изучали, так они неизбежно подвергли бы марксизм критике, а то ведь никто никогда на этот счет ни слова.
Что Ельцин и его окружение поняли и понимают в рыночной экономике? Еще меньше, чем в экономике социалистической. Вот и начали с ваучеров. Что и когда они предвидели? Никогда ничего. И сейчас не предвидят, хотя и ставят целью через четыре года сделать из России «процветающее» государство, обещают по-коммунистически безответственно. Обещают, обещают, обещают. А какая может быть рыночная экономика, если до сих пор в государстве нет земельного законодательства? Спекуляция, мафиозность и коррупция — такое положение дела кого-то и устраивает, но что значит приватизация собственности без собственности на землю? Можно земельную собственность до поры до времени лимитировать, но обойтись без нее нельзя.
В бывшем колхозе приватизируется кирпичный скотный двор, и каждый «собственник» выламывает из его стен свою долю кирпичной кладки. Такова реальная «рыночная» экономика.
Мы оказались в периоде, когда, по А. А. Исаеву, экономисту прошлого века, «власть принадлежит худшим. Эти худшие, проникнутые своекорыстными стремлениями, действуют неумело, нерадиво и недобросовестно во всех областях, куда правительство вступает со своим авторитетом… издается бесчисленное множество законов, органы управления производят огромное количество работы… Но большая часть этой работы совершенно бессмысленна».
Польша, Чехия, Словакия выбрались же из советского социализма без особых потерь. И по-своему выкарабкиваются Китай и Вьетнам, в котором ежегодный прирост производства составляет 13 процентов — столько же, сколько было в России в последнее десятилетие перед Первой мировой войной.
* * *
Политика, нуждаясь в культуре, то и дело принуждает ее к подчинению: откровенному или скрытному, но все-таки подчинению. Особенно если речь идет о тоталитарной политике.
Так происходит уже потому, что культура беспартийна, а значит, и гораздо ближе к природе и к природности, чем политика. Политика как раз та сфера, которая отдаляет человека от натуры — и от норм и от мер не только мышления, но и поведения, заданных нам самой природой.
Осознание человеком себя как создания природно-культурного, когда культура и природа находятся в неразрывном единстве, — только в этом надежда на дальнейшее существование. Без этого шансов нет. Во всяком случае, даже меньше, чем, скажем, у волков и зайцев.
Культура то и дело сводит свою собственную роль исключительно к той или иной деятельности в области искусства, науки, быта. Но ведь она не только отрасль деятельности, не только отрасль знаний, но и первопричина того, что человек есть человек, она возвышает его в любой деятельности, возвышает, но не отчуждает от мира (если это — культура подлинная).
* * *
Еще слово «культура» обозначает породу растения или животного, тот генетический ряд, к которому оно относится, ту искусственную селекцию, в результате которой порода и породность возникли (культура пшеницы, культурные породы домашнего скота, например).
Кстати говоря, селекция животных и растений аналогична селекции духовной. Эта последняя тоже занимается селекцией догадок и замыслов, идей и идеологий, а демократия не что иное, как результат именно такого рода селекционной работы.
И та и другая селекция ничего не уничтожает, она создает и за счет вновь созданного вытесняет предшествующее, а история задним числом ставит свои оценки: плохо, хорошо, очень плохо, очень хорошо. История строга, ничто не избежит ее оценок, в том числе и культура. Именно история обеспечивает самосуждение (и самоосуждение) культуры в целом, доброта же культуры по отношению к самой себе — это и ее грех, и ее преимущество.
Природа обязывает нас быть уже потому, что мы есть. И дело человека найти себя морально в пределах этой обязанности, так же как дело и долг любого живого существа — всеми силами, данными ему природой, сопротивляться смерти. Даже червяк и тот сопротивляется смерти.
Истинное призвание человеческой культуры — укреплять и развивать это сопротивление.
* * *
Возвращаюсь к российской истории: судя по всему, мы, только-только приблизившись к как бы предначертанной нам последовательности, к той памяти, которой обладает культура, сейчас же кидаемся прочь, в сторону.
Существует в нашем обиходе такое выражение — «вот так история!». И верно: каждый случай жизни может быть вписан в большую или малую историю. Однако же правильнее было бы говорить не «вот так история!», а «вот так культура!». История слишком
