от тоталитаризма, имя которому «хаос».
Такая, какая она есть, Россия, безыммунитетная и не определенная по отношению к самой себе, как бы судьбой предназначена быть испытательным полигоном для политических, экономических и нравственных проблем, поэтому едва ли не всем государствам интересно и поучительно все, что у нас происходит и нынче, они смотрят и мотают на ус, чаще всего комментируя, что нет, так делать не надо, надо делать по-другому.
Но вот что находит у нас благодатную почву, так это — культура.
Здесь чаще всего звучит комментарий противоположного смысла: надо уметь сделать так, как сделали они!
И это при том, что государство-то не столько поддерживает, сколько губит свою собственную культуру.
Однако же другой надежды, другого реального способа вписаться в мир, занять в нем свое достойное место и самим себе наконец-то ответить на вопрос о том, кто мы, у нас нет.
Препятствия возникают ведь и со стороны самой культуры: она, как ничто другое, в сознании и в деятельности людей общечеловечна.
А что такое общечеловечность?
Я легко представляю себе отдельно взятого человека, его внешний облик, его характер и привычки. Несколько труднее, но все же можно представить себе отдельное государство в его границах и в его истории — но как представить себе человечество? Хотя оно столь же реально, как и отдельный человек, как отдельный народ.
Культура, по Далю — гармония между образованностью и нравственностью, больше стихийна, чем организованна.
Может быть, этим она и близка нам, нашим душам.
Нужно уметь использовать и свои недостатки.
Опыт в этом отношении у нас кое-какой есть. Вспомним приведенные выше слова Пушкина: «Горе стране, находящейся вне европейской системы».
Мы же оказались вне. И при этом ни из одного источника мы столько не черпали, как из Европы, и ни в один источник мы — в смысле культурном столько не внесли.
* * *
Советская власть никогда не переставала быть властью тотально-чрезвычайной. Она обладала безукоризненно четкой генеральной линией партии, хотя эта линия и вела в никуда. Она обладала множеством «классовых врагов», начиная с тех голодных колхозников и колхозниц, которые собирали по жнивью колоски, с тех интеллигентов, которые в припадке антисоветизма называли Сталина «усатым», а Брежнева — «глупым», и кончая врагом внешним — американским империализмом, который конкурировал с Советами в космосе.
Сами же по себе мы были безукоризненны, были солью земли и надеждой землян.
Перестройка нарушила эту схему, это мировоззрение, но тут же ввергла страну в другую чрезвычайность — демократическую, когда говорить стало можно все что угодно, но реально изменить положение дел нельзя, — ничем другим коммунизм и не мог обернуться.
Новое демо-чрезвычайное положение — это множество псевдодемократических институтов, таких, как Дума, как Сенат, как бесчисленные комитеты и комиссии, которые только и делают, что компрометируют демократию и грызутся между собой.
Уже невозможно стало читать газеты, это какие-то криминальные листки, посвященные тому, кто кого и как обманул, при этом крупнейшим игроком становится само государство.
Каждое утро просыпаешься с вопросом: а не сегодня ли будет объявлено новое, новейшее, чрезвычайное положение со всеми атрибутами советской тоталитарности?
Из огня — да в полымя.
А почему так?
Да потому, что тоталитаризм враг даже не демократии, а культуры, он не нуждается в культуре. Ну разве что от случая к случаю театральной.
Обретение же культуры для России, прежде всего государственной, всегда было делом почти что немыслимым.
Культуру нынче народу должно демонстрировать само государство, но какое там? Послушаешь наших руководителей, посмотришь на них — и уши вянут.
Даже и признаков такого рода нет, одни только «понимашь».
Ложь не может быть культурной по существу, вот и говорил тот же Леонтьев, что для обретения истинно государственной культуры нам потребуется лет двести.
