гуманистических либеральных идеалов, в которых берут свое начало также принцип презумпции невиновности и принцип «все, что не запрещено, – разрешено».
Идеал с точки зрения идеи всеобщего избирательного права заключается в том, чтобы наделить активным избирательным правом всех тех, кто в состоянии им воспользоваться. Малолетние дети и лица, признанные недееспособными по решению суда, очевидно, не в состоянии пользоваться избирательным правом – их исключаем. Все остальные… хм, тут срабатывает презумпция: раз в явном виде не установлено, что человек не способен быть избирателем, значит, лучшее, что мы можем делать, – это предполагать, что он – способен.
Является ли такая реализация принципа всеобщего избирательного права реализацией идеала? Нет. Каждый из нас знает нескольких людей, которые охотно и регулярно пользуются активным избирательным правом, будучи абсолютно не в состоянии адекватно им распорядиться, то есть не осознавая ни сути принимаемых ими электоральных решений, ни их последствий. Однако мы также понимаем, что не существует никакого разумного способа это право у них отобрать. Таким образом, нынешняя ситуация со всеобщим избирательным правом представляет собой не идеальную ситуацию, но только лишь наилучшую из возможных аппроксимацию идеальной ситуации в нашем мире.
То, что мы подробно рассмотрели на примере института всеобщего избирательного права, можно было бы также детально развернуть и в отношении любой другой устоявшейся нормы, связанной с функционированием современной представительной демократии: количество ветвей власти, их взаимодействие, работа представительных органов на профессиональной или неосвобожденной основе, взаимоотношения центральной власти и местного самоуправления, сессионный или постоянный принцип функционирования представительных органов, мажоритарная, пропорциональная или смешанная система выборов. Каждый из этих институтов за последние несколько столетий претерпел множество изменений, был апробирован в различных вариантах, и, наконец, отдавая дань моде, подчиняясь политическому моменту или следуя научно обоснованной оптимальности, находится сейчас в том состоянии, которое воспринимается нами как правильное и привычное. Однако в каждом случае это всего лишь компромисс, связанный с приближением к идеалу (оптимальному функционированию государства) в непростых условиях реального мира.
Позволим себе еще несколько слов сказать об эволюции современных нам демократических институтов. На эту историю стоит посмотреть тем же критическим взглядом, которым мы уже обозревали историю пишущих машинок: уже и ленты разноцветные, и сразу два шрифта в одной машинке, и весит она не 30 килограммов, а всего лишь 3 килограмма – но все равно до типографского качества текста далеко как до Луны, а опечатки приходится замазывать вручную.
За последние несколько столетий возникло множество конкретных маленьких усовершенствований, призванных обеспечить, чтобы представители народа действительно отражали волю народа, чтобы они действовали добросовестно, выполняли свои обещания – и все равно, несмотря на все эти (подчас весьма изощренные) изобретения, в мире раз за разом возникали кровавые диктатуры, а слово «политик» все чаще становилось синонимом слова «жулик и вор».
Первые серьезные изменения античная идея демократии начала претерпевать в эпоху Просвещения. В Средние века демократия как таковая вымерла, и если и существовала, то в довольно извращенном виде, как в уже упомянутой выше Венеции. И в какой-то момент опять встал вопрос, как жить дальше.
Идея представительной демократии появилась после изучения (причем некритичного, что тоже важно помнить!) античных источников, но уже в то время Жан-Жак Руссо активно выступал за прямую демократию. Параллельно шло создание США. США – это ведь изначально сообщество неких самоуправляемых общин: люди уезжали за океан, создавали общину, жили своим хозяйством и самоуправлялись. Таким образом, возникла целая сеть самоуправляемых общин, и люди принялись размышлять, как им жить дальше. Тут и вошла в широкий оборот идея, что демократия – это хорошо и что единственный субъект власти – это народ. Это была чрезвычайно свежая по тем временам мысль, поскольку много веков до того она никому в голову не приходила.
Ранее вопрос о природе власти решался иррационально: просто считалось, что легитимная власть может принадлежать только монархам, которые получили ее непосредственно от Бога. Следовательно, законна только та власть, которая исходит из короля – пусть даже сам он фактической властью уже и не обладает. Но – он ее кому-то передал, органу ли или конкретному лицу, тем самым освятив носителей власти причастностью к безусловной божественной легитимности.
В принципе вся современная демократия до сих пор живет идеями и категориями XVIII века и Великой французской революции, которая стала практическим выражением всех брожений своего времени. В каком-то смысле мы все так и не выросли из коротких штанишек Великой французской революции.
Что же произошло тогда? Люди вплотную подошли к мысли, что никакого Бога, который назначает им королей, не существует. Ну, или Бог существует, но к королю не имеет никакого отношения, а потому короля можно даже и казнить.
Дальше все вроде логично: раз только народ имеет право управлять, то ему и власть. Но так как людей много и собрать их всех вместе довольно затруднительно, они просто должны избрать из своего числа наиболее достойных – тех граждан, которые и будут представлять весь народ во всех органах власти.
Вообще, Великая французская революция – это довольно странная вещь, особенно для наших русских реалий. Юридический смысл ее такой. Для утверждения новых налогов королевское правительство было вынуждено (нам, жителям России это трудно понять: как так, абсолютный монарх нуждается в согласии какого непонятного парламента для введениях новых налогов. Между тем вот такой был во Франции абсолютизм) созвать Генеральные Штаты. Мероприятие это во Франции не проводилось несколько веков.
По средневековым нормам делегаты были выбраны от трех сословий – от духовенства, от дворянства и от всех остальных, которые составляли третье сословие. Фактически революция началась с того, что депутаты, избранные для участия в работе Генеральных Штатов от третьего сословия, объявили себя парламентом, то есть присвоили себе полномочия, которых у них ни юридически, ни даже теоретически не было. Впрочем, практически они были правы: третье сословие было самым многочисленным и в экономике играло решающую роль. То есть налоговое бремя приходилось именно на него, и, должно быть, мысль о том, что налоги устанавливают духовенство и дворяне, а платят все остальные, толкала депутатов на подвиги. Кстати, и в американской революции идея налогов была весьма важной и отразилась в знаменитом лозунге No taxation without representation («Никаких налогов без представительства!»): жителям колоний казалось несправедливым, что налоги они платят, а в парламенте, заседавшем в далеком Лондоне, они никак не представлены.
Так вот, сами революционеры считали, что Францией после революции правит великий французский народ, но фактически у власти оказались во многом случайные люди, которые сами себя объявили носителями народного суверенитета. И не факт, если уж говорить начистоту, что весь французский народ, включая крестьян из дальних деревень, так уж сильно ненавидел Людовика XVI и действительно уполномочивал на что-либо Робеспьера или какого-нибудь Сийеса.
То же самое происходило и в России конца XX века, когда съезд народных депутатов объявил себя носителем высшей власти: нас избрал народ, и поэтому мы можем делать то, что считаем нужным: менять конституцию, увольнять или назначать министров. Это, несомненно, демократия, только с одним, но очень важным «но»: не люди напрямую собираются и говорят: «мы хотим видеть во власти того или другого», а их представители собираются и принимают решения. При этом постоянно предпринимаются всевозможные ограничения правомочий этих представителей: идеи императивного мандата, идеи предвыборных обещаний. Все это делается для того, чтобы человек представлял именно тех, кого он якобы представляет. Однако эти процедуры появляются не от хорошей жизни и, к сожалению, мало что дают в смысле реального народного представительства: как только депутат побеждает на выборах, реальных механизмов контроля за тем, насколько его деятельность соответствует всему тому, что он декларировал во время выборов, практически нет.
Глава 6. Проблемы аппроксимации
Идеальная модель прямой демократии, очевидно, может функционировать лишь в том случае, когда реализуются следующие допущения: во-первых, все люди хотят участвовать в управлении, и, во-вторых, все люди могут в нем участвовать, то есть достаточно компетентны: некая общность людей, отчетливо понимающая, что она управляет чем-то, собирается и принимает компетентные решения прямым голосованием.
Мы осознаем, что в реальности так не бывает, что в реальности слишком много проблем: и людей невозможно собирать постоянно, и непонятно, кто готовит все решения, и что подавляющее большинство людей совершенно некомпетентно. Поэтому прямая демократия рассматривается нами просто как идеальная модель, описывающая более справедливую и честную форму представительства мнений и позиций людей, чем опосредование таковых через структуры представительной демократии.
Представительная демократия появляется тогда, когда есть некое значительное количество людей – народ, который в своих маленьких округах (или по партийным спискам, что примерно то же самое, только вместо небольшого списка кандидатов избирателям предлагается небольшой список партий) избирает достойных и им передает свое право управлять.
Далее эти избранные люди где-то собираются и уже на постоянной основе принимают решения исходя из пользы тех людей, которые их послали. Возможно, такая идеальная модель какое-то время работала. И на некоторых территориях, особенно на местном уровне, где существуют небольшие муниципальные образования (например, всё в той же в Швейцарии), работает до сих пор. Люди собрались, выбрали местный совет, депутаты местного совета ходят по тем же улицам и решают проблемы своего городка, не теряя постоянного, живого, ежедневного контакта со своими избирателями. Но как только представительная демократия достигает уровня государства, когда избранные в одной местности люди отправляются в далекую столицу, начинаются проблемы, способы решения которых мы и пытаемся сейчас осмыслить.
Представительная демократия как идея, несомненно, хороша, но на практике даже та модель представительной демократии, которая сейчас реализована в ведущих европейских странах и в США, крайне далека от истинного народовластия.
Начнем с того (ранее мы уже обращали внимание на этот фактор), что, как только человек проголосовал, он уже не имеет отношения ко всему происходящему далее. Более того, его могут бесконечно обманывать. Избранные им люди перед ним никак формально не отчитываются, они могут принимать любые решения, а он сам не может их никак контролировать. В лучшем случае через несколько лет отказать им в доверии на следующих выборах. Но ведь несколько лет – это не так мало с точки зрения человеческой жизни: люди выходят на пенсию, дети рождаются, женщины уходят в декрет и так далее. Так что фактически гражданин пользуется своим правом один раз в несколько лет. Он приходит, отдает свой голос и все – больше у него нет никаких возможностей влиять на власть до следующих выборов. И это появилось не от хорошей жизни.
В принципе и все остальные демократические институты, которые сейчас кажутся нам естественными, – они все появились не от хорошей жизни, а от того, что
