и в речи сноровку» [14]. Кроме того, по словам Сократа, облака — это такая сила, которая питает ученых, врачей, гадателей, франтов в кудрях, с перстеньками на крашеных пальцах, голосистых искусников в круглых хорах, описателей высей надзвездных, бездельников праздных, а те в ответ прославляют облака в песнях надутых [15].

Тут же вызванные Сократом боги-Облака дают Сократу следующую оценку:

«Ты ж, священнослужитель речей плутовских,

Объясни нам, чего ты желаешь.

Никого так охотно не слушаем мы из искусников ныне живущих.

Одного разве Продика: мудрость его нас пленяет и гордые мысли.

Ты же тем нам приятен, что бродишь босой, озираясь направо, налево.

Ходишь чинно и важно, в лохмотьях, дрожа, вскинув голову, нас обожая»

[16].

Далее Сократ объясняет Стрепсиаду, что на самом деле никакого бога Зевса нет, есть облака, которые в силу совершенно естественных сил порождают и дождь, и гром, и молнию. Поэтому истинным мудрецам следует почитать и славить следующую священную троицу: Безграничного Воздуха ширь, Облака и Язык. И благодаря дружбе с облаками, мудрые люди, способные от пирушек уйти и из гимнасий сбежать, смогут достичь высшего счастья: силой речи своей побеждать на судах, на собраньях, в советах и спорах [17].

Боги — Облака благославляют Сократа на обучение Стрепсиада таким ухищрениям, которые помогут ему победить в судах и не платить долги. Выучившись у Сократа, Стрепсиад приводит к нему своего сына Фидиппида, борясь за право обучать которого, припасенные у Сократа Правда и Кривда в агоне вступают в борьбу между собой. Правда гордится тем воспитанием, которое было принято в Афинах раньше, и которое вырастило «поколение бойцов марафонских». По ее словам, раньше юношей учили стыдиться рыночного шума, ненавидеть цирюльни и бани, стыдиться безобразных поступков, уступать место старшим, не добиваться внимания танцовщиц, не перечить родителям, а вот сейчас все наоборот [18].

В ответ Кривда язвительно заявляет, что скромным быть неправильно, так как скромному стать славным невозможно, и призывает всех предаваться любовным похождениям, еде, мальчикам, сладостям, вину, играм в кости [19].

В самый разгар спора, определив тех, кто подчиняется правилам Кривды, как «толстозадых» (гомосексуалистов), Кривда жестко обращается к Правде со следующими вопросами:

«Кривда: Ответь же мне, в собраньи судьи из каких?

Правда: Из толстозадых.

Кривда: Правильно! Поэты в театре из каких?

Правда: Из толстозадых.

Кривда: Народоправцы из каких?

Правда: Из толстозадых.

Кривда: Видишь ли, свою нелепость понял ты.

Теперь из зрителей сочти, кто — большинство?

Правда: Клянусь богами, понял все. Из толстозадых большинство!» [20].

После этого разговора Правда признает себя проигравшей и убегает к зрителям. Стрепсиад отдает сына Фидиппида на обучение Сократу. Забирая его затем с учебы, Стрепсиад произносит фразу, которая не могла не задеть зрителей:

«Вы, глупцы, чего уставились?

Добыча для ученых, стадо темное,

Толпа — не больше, камни, кружки битые!» [21].

Далее Стрепсиад начинает применять полученные от Сократа технологии так называемой «кривой речи» и, действительно, успешно отбивается от своих кредиторов. Причем особенно показателен его ответ соседу-Аминию, которого он в ходе перепалки спрашивает:

«Скажи мне, друг, как думаещь, для ливней воду свежую

Зевс достает иль силой солнца старая

Вода обратно на небо взбирается?

Аминий: Не знаю и нисколько не желаю знать.

Стрепсиад: А правомочен разве деньги требовать

Невежда в философии и в физике?» [22].

Казалось бы, Кривда и ее комедийный апологет Сократ должны торжествовать: Стрепсиад так ничего и не возвращает своим кредиторам, наслаждается жизнью и новыми философскими учениями, однако неожиданно наступает развязка. И приходит она как раз оттуда, откуда Стрепсиад меньше всего ее ожидал: его избивает собственный сын Фидиппид, ссылаясь при этом на то, что отныне он может обосновать что угодно, в том числе и право детей избивать своих родителей, не считаясь с имеющимися законами.

Причем, выдуманный ученик Сократа Фидиппид при этом гордо заявляет:

«Наук новейших мастерством так радостно заняться

И научиться презирать закон, обычай старый!» [23].

Доведенный до отчания поведением своего теперь, благодаря усилиям Сократа, уже чересчур умного сына Фидиппида, Стрепсиад понимает, что выход из данной ситуации только один: пресечь разлагающую общество деятельность Сократа. Он ради Зевса призывает своего сына пойти наказать Сократа, однако Фидиппид по–прежнему настаивает на том, что Зевса нет, есть только какой–то Вихрь и лично ему, Фидиппиду, идти против наставника негоже. После этого Фидиппид уходит.

Тогда наступает развязка комедии, которую, исходя из задач данной работы, следует процитировать полностью:

«Стрепсиад: Ах я, дурак! Ах, сумашедший, бешеный!

Богов прогнал я, на Сократа выменял!

Обращается к статуе бога, стоящей на орхестре.

Г ермес, голубчик, не сердись, не гневайся,

Не погуби, прости по доброте своей!

От хитрословий этих помешался я.

Пошли совет разумный, в суд подать ли мне На негодяев, отомстить ли иначе?

Прислушивается.

Так, так, совет прекрасный: не сутяжничать,

А поскорее подпалить безбожников!» [24].

Наступает апофеоз комедии. Стрепсиад берет с собой слугу и поджигает мыслильню — дом Сократа и Херефонта. Когда, задыхаясь, оба философа выбегают из дома, Стрепсиад обращается к ним с заключительными словами:

«Зачем восстали на богов кощунственно?

Следы Селены вы зачем пытаете?

Слуге.

Коли, руби, преследуй! Много есть причин,

А главное — они богов бесчестили!

Дом обваливается.

Предводительница хора облаков:

Поспешайте, ступайте за мной!

А игра удалась нам сегодня на славу.

Хор и актеры покидают орхестру [25]

Итак, к моменту выхода комедии «Облака» в 423 году до н. э. Сократу было около 47 лет. Сократ уже был вполне узнаваемым человеком, когда–то входил в круг Перикла, общался с Аспазией, был учителем Алкивиада, Крития, Хармида. Примерно пять–семь лет назад, когда Сократу было чуть за сорок, уже случилась знаменитая поездка его друга Херефонта (названного Аристофаном в своей комедии помешанным) в Дельфы, в храм Аполлона, когда в ответ на вопрос о том, есть ли кто мудрее Сократа, пифия изрекла: «Софокл мудр, Еврипид мудрее, Сократ же — мудрейший из всех людей». Однако пик известности Сократа был еще только впереди, по имеющейся у нас информации, многие из тех, кто лично присутствовал на постановке комедии, Сократа еще не узнавали, особенно чужестранцы.

Частично недостоверная информация о ходе постановки «Облаков» содержится в «Пестрых рассказах» Элиана. Так, он сообщает следующее: «Давно известно, что Анит и его стороники преследовали Сократа и замышляли против него. Не будучи уверены в сочувствии граждан и не зная как они отнесутся к тому, если Сократ будет обвинен по суду (ведь он пользовался славой, между прочим, и за то, что обличал несостоятельность знаний софистов и бесполезность их речей), решили сначала опозорить его имя клеветой.

…Что же они придумали? Уговорили комического поэта Аристофана, великого насмешника, человека остроумного и стремящегося быть остроумным, изобразить философа пустым болтуном, который слабые доводы делает сильными, вводит каких–то новых богов, а в истинных не верит, склоняя к тому же всех, с кем общается. И вот Аристофан берется за эту задачу: расцвечивает все остротами, облекает в хорошие стихи и делает мишенью для издевки мудрейшего из эллинов (ведь ему следовало представить не Клеона, не лакедемонян, фиванцев или Перикла, а мужа, любезного всем богам, а особенно Аполлону). Так как увидеть Сократа на комической сцене неслыханное и удивительное дело, «Облака» сначала привлекли внимание своей необычностью, а затем вызвали восторг афинян, ибо те от природы завистливы и любят высмеивать людей, выдающихся на государственном и общественном поприще, а еще охотнее тех, кто прославился мудростью или добродетельной жизнью. Театр как никогда прежде рукоплескал Аристофану, зрители громко кричали, требуя признать за «Облаками» первое место, а именем поэта открыть список победителей. Вот так возникла эта комедия.

Сам Сократ редко посещал театр, разве когда трагический поэт Еврипид выступал со своими новыми драмами; тогда он приходил даже в Пирей, если драмы Еврипида ставились там: философ ценил его за мудрость и поэтический дар. Но как–то раз Алкивиад, сын Клиния, и Критий, сын Каллесхра, заставили Сократа пойти в театр послушать шутки комических актеров. Он не одобрил этого зрелища и, как человек рассудительный, справедливый, добродетельный и вдобавок мудрый, высказал только презрение к шуткам, дерзостям и дурачеству, принятым в комедиях. Это обидело комических поэтов, что также, помимо посулов Анита и Мелета, послужило причиной возникновения «Облаков». Аристофан, конечно, получил вознаграждение за свою комедию. Понятно, что бедняк и отпетый человек, он взял деньги за свою ложь, раз Анит и Мелет всеми силами старались оклеветать Сократа. Так ли это, знает он сам.

«Облака», между тем, имели успех. Как никогда подтвердились слова Кратина о том, что в театре умолкает голос рассудка. Шли «Облака» во время Дионисий, и в Афины съехалось много греков из других областей, чтобы посмотреть на драматические состязания. Так как Сократ появлялся на сцене, неоднократно его называли по имени и, естественно, узнавали среди прочих актеров (мастера, изготавливающие маски, позаботились, чтобы маска Сократа сходствовала с лицом философа), чужестранцы (они же не знали, о ком идет речь) зашумели и стали спрашивать, кто такой Сократ. Он, услышав эти разговоры (философ пришел в театр и занял одно из первых мест, так как знал, что комедия посвящается ему), пожелал разрешить возникшее недоумение, поднялся и стоял во весь рост до самого конца пьесы, пока актеры не кончили играть. Столь сильно было его презрение к этой комедии и к своим согражданам» [26].

Как уже было сказано выше, большая часть этого рассказа явно недостоверна. Во–первых, неожиданно для Аристофана, на самом деле, «Облака» заняли на театральных играх не первое, а только третье место. Во- вторых, Анит и Мелет, выступившие против Сократа в 399 году до н. э., в далеком 423 году до н. э. были еще слишком молоды. Они не знали ни Сократа, ни Аристофана, и никак не могли подговорить последнего, а тем более дать ему мзду. В-третьих, несмотря на то, что Сократ и Аристофан были лично знакомы, можно высказывать осторожное сомнение в том, присутствовал ли лично Сократ на самой постановке «Облаков» (хотя это вполне возможно).

И все–таки, судя по всему, Элиан точно передает главное: в 423 году до н. э. Сократ еще не был тем самым Сократом, который стал символом Афин в последние 10–15 лет своей жизни, философ не был еще так сильно узнаваем, и далеко не все граждане знали о самом его существовании, и о его учении. Именно поэтому, несмотря на маску Сократа и неоднократное прямое упоминание его по имени, многие и граждане, и чужестранцы шумели в театре, спрашивая друг друга о том, кто же, собственно, такой, этот Сократ?

Однако, как раз в этом–то и состоит страшная сила искусства, особенно массовой культуры: вне зависимости о том, слышали ли афиняне о Сократе до этого или нет, в любом случае, у нас нет сомнений: в 423 году до н. э. благодаря комедии Аристофана «Облака» о деятельности Сократа в аристофановской язвительной интерпретации узнали сразу многие тысячи граждан… И это на самом деле так, ведь согласно