так вели себя, уходя в изгнание после судов и остракизма, Фемистокл, Мильтиад, Аристид, Кимон, Перикл и многие другие видные государственные деятели Афин V века до н. э.
Афинский стратег Фокион, сын Фоки, выступая в афинском Народном собрании, начав было упрекать граждан в неблаговидных действиях и натолкнувшись на общественное раздражение, вовремя остановился, тут же взял свои слова назад и избежал дополнительных для себя проблем тем, что с остроумием и тонкостью заметил: «Я предпочитаю, чтобы вы обошлись со мною дурно, чем я с вами» [4]. Данное поведение стратега сразу успокоило то демократическое общество, которое в любых расхождениях с политиками- магистратами привыкло считать правым исключительно себя. В итоге, Фокион спас и свою жизнь и карьеру.
Десятки и сотни подобного рода высказываний и ситуаций, бережно сохраненных с эпохи античности Геродотом, Фукидидом, Ксенофонтом, Платоном, Аристотелем, Цицероном, Ливием, Аппианом и т. д., в целом говорят нам о следующем: Наиболее важным критерием оценки поведения полисных политиков и магистратов в общественном сознании было то, насколько эти наделяемые обществом властными полномочиями люди считали своим первостепенным долгом обслуживать интересы именно общества, конкретно демоса, а не свои собственные. Насколько они были готовы жертвовать ради общества своими средствами и жизнями, насколько сами эти политики и магистраты отдавали себе отчет в том, кто являлся в демократическом полисе Слугой, а кто — Хозяином.
Нет никаких сомнений в том, что данная постановка вопроса была четко осознаваемой в обществе. Так, Сократ, выражая свое сочувствие богатому афинянину Критобулу, уже растратившему много средств на выполнение общественных поручений, говорит ему следующее: «Как я слышал, государство теперь налагает на тебя большие повинности — на содержание лошадей, на постановку хоров, на устройство гимнастических игр, на покровительство метекам; если уж война случится, то, наверное, тебя заставят еще столько снаряжать судов и платить военных налогов, что тебе будет нелегко нести это бремя. А если афиняне найдут, что ты исполняешь что–то из этого неудовлетворительно, то, без сомнения, накажут тебя ничуть не меньше, чем если бы они тебя уличили в краже собственных денег» [5].
Афинянин Аритистипп, анализируя устройство демократических Афин, отмечает следующее: «Человек отказывает себе в удовлетворении многих желаний и в это же время, стоя во главе государства, подвергается наказанию в случае неисполнения всех желаний граждан: да разве это не совершенное безумие? И все это потому, что полисы считают себя вправе распоряжаться своими должностными лицами, как я своими слугами: как я считаю своим правом, чтобы слуги мне доставляли все продукты в изобилии, так и граждане думают, что должностные лица обязаны доставлять им всякие блага в возможно большем количестве, а сами должны от всего этого отказаться» (выделено автором.) [6]
Видимо, имея в виду именно данную общественную установку, философ Диоген, однажды закусывая в харчевне и так и не уговорив зайти к нему шедшего мимо политика Демосфена (в слишком примитивное, по мнению того, место), высказал этому демократу следующее: «Тебе стыдно зайти в харчевню, Демосфен, а между тем, твой господин, — прибавил Диоген, имея в виду простой народ, — ходит сюда ежедневно». Этим, по словам сохранившего информацию о данной ситуации историка Элиана, философ Диоген намекал на то, что витии и ораторы являются послушными рабами толпы на Народном собрании [7].
Таким образом, демос представлял полисных политиков (ораторов, магистратов, иных должностных лиц) в виде некой разновидности государственных рабов, которыми полноправные граждане полиса становились добровольно, также добровольно принимая на себя обязанности по самоограничению и возможному принесению в жертву родному коллективу и своей собственной жизни и личного имущества. Политики в этом случае представлялись обществу уже не в качестве «заботливых пастырей» или харизматически–грозных и самовластных лидеров, ведущих народ через тернистый путь боев и реформ к будущему Процветанию, а в виде действительно диогеновских Слуг, прямая и единственная обязанность которых — обслуживать свой народ, выполнять любые его прихоти, не учить его, а просто выполнять его прямые приказания.
Однако, говоря об этом, а также зная те реальные факты античной истории, которые говорят нам о наличии в недрах демократического античного общества той или иной политической оппозиционности, мы можем не сомневаться в том, что данное общественное восприятие политиков как послушных Слуг Демоса вряд ли разделялось совершенно всеми античными гражданами. И прежде всего оно должно было встречать сопротивление в среде самих же политиков, особенно таких, кто, как многие ученики Сократа (Алкивиад, Критий, Хармид и т. д.), определяли себя как «лучших», ощущали свое волевое и интеллектуальное превосходство над остальной обывательской гражданской массой.
И в этом случае наличие чьих–то оппозиционных взглядов для нас, в рамках данной работы, является несомненно очень полезным, так как рассмотрение тех или иных общественных явлений и личных позиций именно в конфликте, как раз и обеспечивает наибольшую научную полноту и объективность рассматриваемого нами вопроса о том, каким образом даже отстраненно–этические воззрения Сократа должны были обязательно входить в конфликт с господствующей идеологией демократического демоса.
Утверждая как гипотезу данной работы, что практически любые высказывания или мысли Сократа на этико–мировоззренческие темы неизбежно должны были быть политическими именно потому, что политика и идеология всегда самым тесным образом связаны и с обыденным и с научным мировоззрением, находятся с ними в динамической связи, взаимообусловлены друг другом и нередко взаимонаправлены друг против друга, показав господствующие в демократических Афинах воззрения на политиков как на Слуг Демоса, теперь самое время показать явную несоотносимость с ними тех взглядов Сократа, которые были донесены до нас благодаря платоновскому диалогу «Горгий». И в которых Сократ как раз и поднимает столь важную для общественного сознания тему роли, места и значения политиков–магистратов в жизни полиса, их статуса.
Но прежде чем проанализировать наиболее интересные фрагменты диалога, следует сначала вкратце напомнить ту полическую подоплеку, что имела место в эпоху Сократа, в последней трети пятого века до н. э. Итак, известно, что в первой половине V века до н. э. политические лидеры типа Фемистокла, Аристида, Кимона имели возможность осуществлять крупные политические и военные проекты в интересах усиления Афин в целом, прежде всего в интересах зажиточной части населения — крепких хозяев, имеющих свои сельские наделы, ремесленные мастерские или тороговые интересы. Такие афиняне имели свои средства и земельную собственность и потому обладали определенным запасом политического долготерпения, понимали стратегические интересы своего полиса и были способны к кредиту доверия власти.
Однако в ходе создания и усиления афинской морской державы возникла такая обширная прослойка афинских граждан, которая занималась обслуживанием именно крупных государственных проектов (моряки с сотен боевых и торговых судов, легковооруженная пехота сопровождения судов, портовые работники, персонал огромного числа ремесленных мастерских, ориентированных на нужды армии и флота, работники сферы обслуживания и т. д.), которая уже не имела средств производства и собственности, и потому оказалась теснейшим образом привязана к успехам или провалам большой государственной политики.
Эти люди не имели больших накоплений, они чутко реагировали на состояние государственного бюджета Афин и потому интересовались уже не долговременной политической перспективой, а кратковременными тактическими военными и экономическими успехами, которые, собственно говоря, и обеспечивали их существование. Более того, возникал интересный парадокс: чем больше было успехов в политике Афин, тем больше были заняты эти граждане и тем меньше они проводили время на площади, где проходили Народные собрания и принимались политические решения. И, наоборот: чем хуже обстояли дела у Афин, чем скованней была афинская внешняя политика, чем меньше было походов и государственных заказов для мастерских и купцов, тем больше была политическая активность тех, кто вынужденно находился в городе, не знал, чем себя занять, и по сути дела от безделья принимал участие в такой большой политике, которая все больше и больше выражала уже не государственные интересы Афин как полиса, а их сиюминутные желудочные интересы.
Соответственно, все те политики, которые традиционно выражали позицию афинян среднего класса, стратеги, ведущие политику с дальним прицелом, типа Фемистокла, Кимона и Аристида, постепенно становились в данной ситуации чуть ли не врагами собственного активно люмпенизирующегося населения (как раз того самого, что постепенно привыкало к тому, что политики — Слуги Демоса); врагами просто потому, что их проекты были слишком длительными в своей реализации, а значительное число политически активных представителей афинского демоса уже привыкло получать дивиденты от государства ежедневно, прямо сейчас.
Судя по всему, осмысление именно этой новой политической реальности заставило наиболее думающих политиков в лице Эфиальта и Перикла пойти на введение традиции выплаты денег за участие в заседаниях Народного собрания, народного суда–гелиэи, посещение театра. Данные выплаты по сути дела стали неким откупом «лучших», политической элиты, от своего народа за право иметь возможность вести именно долговременные политические проекты, проекты, не дающие быстрого экономического эффекта, не приносящие прибыль демосу буквально ежедневно (а именно этого ему и хотелось!). Так начиналась своеобразная эскалация государственных «раздач», которая будучи внешне прикрыта благими идеями о заботе народа и стремлением не позволить завоевывать голоса избирателей подачками олигархов, тем не менее, не улучшила, а только ухудшила складывающееся положение:
Во–первых, определенная часть бедных граждан довольно быстро поняла, что гораздо выгоднее и безопаснее получать деньги за общественную активность прямо в городе и при этом не подвергать себя опасности в морских плаваниях и сухопутных баталиях (куда в итоге по–прежнему были вынуждены уходить более состоятельные граждане, которые там погибали или, в любом случае, не занимаясь собственным хозяйством, заметно беднели).
Во–вторых, постепенно осознав свою общность и свою политическую силу (в таких делах, как дело Анаксагора, Фидия, Перикла), люмпенские массы уже не пожелали отдавать свою гегемонию в Народном собрании тем политикам, которые не угождали только демосу, а пытались вести политику в том числе и в интересах среднего класса афинских собственников и богатой верхушки Афин. Очень нестабильная, крикливая, необразованная, но тем не менее быстро осознавшая свой групповой интерес и свою консолидированную силу страта афинских пролетариев и полупролетариев (Демос в понятии Аристофана), где инстинктивно, а где вполне осознанно, силами радикального демократа кожевника Клеона, после смерти Перикла, осуществила полный перехват власти в родном полисе и по сути выбросила средние и богатые группы населения за борт афинской политики.
В итоге, консолидация на одном политическом полюсе не могла не привести к консолидации на другом политическом полюсе, хотя бы по принципу отталкивания «от противного». Так, уже к середине 20‑х годов V века до н. э., в самый разгар Пелопоннесской войны, средний и богатый классы Афин были по сути дела вынуждены постепенно перейти в оппозицию к собственной власти, к тому собственному люмпенскому государству, чья политика объективно вела к уничтожению в Афинах страты людей зажиточных и богатых. (Позже это
