за ней эффективный контроль.

Таким образом, пресекалась тенденция, характерная, скажем, для современных демократий. Когда хорошим политиком, в общественном сознании, должен был следовать лучший, а не средний или худший. Но развитие этой тенденции усложняет доступ к власти, и она постепенно теряет свою демократичность, становится самодостаточной, связанной с обществом уже не потому, что она его обслуживает, а только потому, что она за его счет питается, паразитирует на нем.

Таким образом, еще раз отмечая простоту устройства той полисной политической власти и сравнительно невысокие общественные требования к уровню среднего носителя власти в эпоху Сократа, можно прямо говорить, что это носило явно искусственный характер, сознательно приданный власти широкими слоями демоса в результате социальной победы, одержанной над политической элитой аристократического, олигархического или тиранического происхождения. В итоге, политическая жизнь в полисах так и не стала специально выделенной областью, особой профессиональной сферой. И потому, скажем, специалисты по республиканскому Риму, в период своего расцвета, близкого Афинам эпохи Сократа, например, отмечают: «У римлян не существовало специальной политической терминологии и в этом не было нужды, так как для римского общественного сознания качества политического деятеля, политика, всегда сливались с общечеловеческими, моральными и определялись через них» [48].

А поскольку всякая власть до тех пор остается реальной властью, пока она в состоянии защищать не только себя, но и собствнные идеологические основы, неудивительно, что афинская демократическая власть должна была защищаться от идеологических диверсий, подобных сократовской. И поскольку сам Сократ вовсе не собирался непосредственно участвовать в борьбе за власть, а кроме того, понимал всю бесперспективность мировоззренческой обработки людей старшего поколения, идеологическая борьба постепенно ушла в глубь афинского общества, туда где она становилась особенно болезненной — в среду афинской молодежи.

В связи с этим представляется необходимым также рассмотреть два логически связанных между собой вопроса:

— о том, каким образом эта демократическая идеология воспроизводилась, как она транслировалась из поколения в поколение, как она отражалась в специфике того воспитания подрастающих граждан, что для устойчивого существования и государственного строя и связанной с ним идеологии является жизненно важным;

— каким образом Сократ пытался внедрять свои представления о неправильности афинского демократического устройства в среду молодежи.

Эти и другие вопросы будут рассмотрены нами ниже, в следующей главе.

Глава 15. Социальный подтекст политической педагогики Сократа

В этой работе мы уже много раз отмечали тот факт, что гносеологические и этические воззрения Сократа много раз не совпадали с той господствующей тенденцией, согласно которой античное полисное гражданство всеми силами препятствовало тому объективному процессу, который можно определить как «специализация на власти», процессу выделения из общества в целом тех отдельных индивидов и целых социальных групп, которые сначала постарались бы монополизировать в своих руках осуществление управленческих полномочий, а затем улучшили свое материальное и социальное положение за счет остального коллектива.

Это сначала общемировоззренческое сократовское несовпадение с общепринятыми демократическими нормами рано или поздно должно было стать сначала явно идеологическим, а затем оказаться фактом общественного бытия Афин, превратиться в открытый конфликт. Поэтому в рамках этой и следующей главы следует рассмотреть то, каким образом афинский гражданский коллектив мог отстаивать свою идеологию, как эта многолетняя идеологическая борьба постепенно подготавливала то, что навсегда вошло в историю как «дело Сократа».

Теоретически, совершенно ясно, что принципиальным моментом в тех идеологических диспутах, что имеют значение для социума в целом, является аргументация спорящих сторон, их «за» и «против» тех или иных положений. Исторически, те, кто, как и Сократ, стремился к выделению из общества политических профессионалов, а также к выделению политики вообще — как некоего специфического вида деятельности, к которому расположены только отдельные индивиды и(или) социальные группы, были обязаны утверждать, что управление обществом — это такой сложный вид деятельности, который требует именно специализации, овладения этим занятием, проникновения человека в такие тайны этого процесса, которые, во–первых, недоступны для понимания большинства граждан, а, во–вторых, даже само знание этих тайн всеми гражданами является опасным для данного общества.

Соответственно, те демократические слои Афин, что были противником монополизации власти в руках какой–то группы, были обязаны настаивать на том, что власть, само осуществление властных полномочий совершенно несложно и никоим образом не отличается от большинства всех тех дел и мероприятий, с которыми приходится сталкиваться в своей повседневной жизни большинству гражданского населения. И о том, что в Афинах дело обстояло именно так, а не иначе, мы уже смогли убедиться в предшествующих главах.

Поскольку рассматривая демократические Афины V века до н. э., мы уже знаем, что в период их расцвета господствующей являлась именно идеология демонополизации власти, идеология ее общедоступности, для нас это означает, что в дошедших до нас исторических источниках, освещающих общественнополитическую жизнь тех эпох, данная демократическая идеология должна была быть представлена хуже всего. И все это просто потому, что являясь именно идеологией массовой, общепринятой, по сути доминирующей, такая идеология должна была не осознаваться в концентрированном виде, казаться естественной, самоочевидной.

Являясь тем самым воздухом, который не ощущается человеком, пока он в достаточном количестве, но зато его отсутствие мгновенно заставляет подумать о его жизненной важности, господствующая идеология простоты и примитивности власти, ее принципиальной неотличимости от выполнения обычных хозяйственных дел, в силу своей природы, должна была особенно ярко проявлять себя только в моменты ее полного или частичного отсутствия, в моменты того идеологического конфликта, когда возникала реальная угроза ее исторического или мировоззренческого поражения или даже исчезновения.

Проще говоря, представления о простоте и общедоступности власти должны были проявлять себя именно тогда, когда они сталкивались с другими конкурирующими идеологиями, идеологиями прямо ей направленными, идеологиями, связанными, напротив, с отстаиванием необходимости как раз специализации на власти отдельных лиц или даже целых социальных групп.

Поскольку оппозиционные идеологии, даже являясь идеологиями целых классов, изначально все равно вырабатываются отдельными индивидами типа Сократа (роль субъективного фактора в истории), нередко, в силу определенной автономности сознания от непосредственного бытия, осознающими чей–то классовый интерес даже без собственного соотнесения себя с данным классом, то прежде чем быть принятой на вооружение группами людей, эта оппозиционная идеология сначала обязательно является идеологией одиночек, мировоззрением, отраженным как в устной форме, так и кодифицированным в исторической, философской или художественной литературе.

Поскольку же законы идеологических дискуссий таковы, что оппозиционная идеология всегда обязательно обладает очень высокой саморефлексией и почти всегда еще на стадиии своего рождения осознает себя именно как оппозиционная и потому потенциально опасная не только для правящего режима, но и для своих создателей и носителей, то по мере своего проявления, первоначально, она чаще всего выступает не как «антитезис» (хотя по сути является именно антитезисом), а скорее как «синтез», якобы некое развитие идеологического тезиса предшествующего, пока еще доминирующего.

Новая конкурирующая, оппозиционная идеология, являющаяся новым осмыслением сущности и направленности власти, исторически первоначально как бы говорит о том, что она на самом–то деле вовсе не оппозиционная, она — лишь некая модернизация идеологии господствующей (пока господствующей), ее более усовершенствованная и обновленная модель, лучше адаптированная к новым веяниям времени и более полезная для общества и государства. И полностью оппозиционной она как раз и становится только тогда, когда ее завуалированная, скрытая, истинная сущность будет выявлена в контакте и в сравнении с идеологией господствующей и эта последняя, почувствовав в себе угрозу, уже откровенно не примет предлагаемых ей новшеств и «доработок», осудит их и вступит с ними и их носителями (индивидами и социальными группами) в открытый конфликт.

Таким образом, специфика существования идеологий и идеологической борьбы такова, что старая господствующая идеология, существуя в период своего господства в рассеянном, распыленном по всему обществу виде, в своем концентрированном виде чаще всего проявляется именно тогда, когда она начинает отражаться, словно в зеркале, в оппозиционной идеологии. Которая до определенного момента пытается выдать себя за некое развитие и продолжение традиций идеологии предшествующей. И уже именно потому, что ей нужно от чего–то оттолкнуться, она оформляет (нередко впервые) предшествующую себе господствующую идеологию как некую догму, делает ее для себя фундаментом и устремляется вверх, в перспективу исторических изменений, отталкиваясь от нее как от определенного фундамента.

Именно поэтому для специалистов–обществоведов увидеть каноны и построения предшествующей господствующей идеологии удобнее всего в той литературе, что ее одновременно и критикует, и якобы «творчески развивает», подробнее рассмотреть ее именно в борьбе, в том конфликте мировоззрений, за которым на самом деле скрывается борьба общественно–политическая, социальная.

Ставя перед собой цель лучше понять социальные и социальнофилософские причины конфликта между Сократом и его демократическим социумом, в этой главе мы попытаемся рассмотреть их как причины идеологические. А для этого мы еще раз сопоставим господствующую в Афинах идеологию общедоступности власти с той новой идеологией, что вольно или невольно создавал Сократ. Ведь пусть даже не создавая законченную концепцию новой властной системы, а просто критикуя систему имеющуюся, Сократ методом от противного все равно оформлял желаемые для него принципиальные основы власти какой–то другой, пусть даже и пока виртуальной, существующей только в сознании его самого и его учеников. И эта пусть даже и до конца не оформленная какая–то другая система власти, не являясь властью демоса, тем самым объективно становилась властью какой–то другой социальной группы. А раз она была властью какой–то другой социальной группы, то она автоматически становилась социально и политически чуждой, оппозиционной и попросту опасной для имеющейся в Афинах власти и идеологии демоса.

Говоря об этом, следует подчеркнуть: в науке давно наличествует понимание, что теоретические построения эллинских философов имели значительный социальный резонанс, а философские партии часто брали на себя функцию политической партии — вырабатывали четкую политическую платформу и успешно отстаивали принятие важных политических решений [1]. Таким образом, казалось бы, весьма отвлеченные от реальной жизни их времени диалоги великих философов, в том числе великого Сократа, на самом деле явственно доносят до нас отголоски идеологических битв своей эпохи.

И говоря об этом, нельзя не отметить такую особенность эпохи Сократа — эпохи последней трети V века до н. э., что той идеологической «горячей точкой» соприкосновения старого демократического и нового аристократического, олигархического, а также монархического и тиранического восприятия и

осмысления власти, как это ни странно, оказывается казалось бы более чем отвлеченный почти педагогический вопрос о том, можно или нельзя научить подрастающее поколение искусству управления полисом и вообще, стоит ли этому учить, или же эта способность приходит к каждому юноше просто в процессе его социализации, взросления рядом со взрослыми.

Почему в длинном ряду тех вопросов, что производны от ключевого в каждом обществе вопроса о власти, идеологически наиболее важным и особенно конфликтным стал именно этот, в целом представляется нам более или менее понятным: Во–первых, после печально известного дела Анаксагора, когда выдающегося мыслителя отдали под