по этой логике, могли даже совершенно неграмотные граждане, составлявшие полисное большинство.
4. То, что софисты определяли как умение управлять людьми и государствами, с их же собственных слов, являлось не более чем красноречием, ораторским искусством. Никакой тайны или мистической богоизбранности в этом не было.
Именно об этом свидетельствуют хвастливые заявления тех наиболее известных софистов, что цитирует в своих диалогах Платон.
Так, основатель софистики Протагор, заявлял: «Я учу смышленности в домашних делах, умению наилучшим образом управлять своим домом, а также в делах общественных, помогал стать сильнее в поступках и в речах, касающихся государства… Обещаю научить искусству государственного управления и сделать людей хорошими гражданами… Начав общаться со мной, юноша в этот же день уйдет домой ставши лучше и каждый день будет все совершеннее и совершеннее» [3].
Не менее прославленный софист Горгий утверждал, что искусство софистики состоит в ораторском искусстве и способности сделать другого человека оратором. Софистика, по его словам, величайшее благо, которое на основе красноречия дает людям как свободу, так и власть над своими людьми каждому в своем городе. Софистика, строящаяся на ораторском искусстве — это способность убеждать словом и судей в суде и советников в Совете и Народ в Народном собрании, да и во всяком ином собрании граждан. Владея такой силой, по утверждениям Горгия, софист и врача будет держать в рабстве и учителя гимнастики и сделает так, что даже дельцы будут наживать деньги не для себя, а для того, кто владеет словом и умением убеждать толпу [4].
Братья софисты Евтидем и Дионисодор, приглашая к себе на уроки состоятельных юношей, заявляли, что они умеют лучше и скорее всех из людей прививать другим добродетель, и их цель приезда в Афины — это показать свое искусство и обучить ему всех тех, кто пожелает научиться ведению дел в судах и искусству спора. Добродетели, по их словам, можно научить совершенно любого, и общавшийся с ними Сократ отдает им должное за то, что их рассуждения таковы и искусно изобретены, что в самый небольшой срок научают любого человека (выделено автором). И само это умение быстро преподать — прекрасная черта ремесла софистов [5].
А помимо искусства управлять своим домом и полисом и искусства красноречия, как мы видим на примере софиста Гиппия, софисты брались еще и за обучение молодежи вычислениям, астрономии, геометрии, музыке и всему тому, чему учили и в обычных государственных общеобразовательных школах [6]. А вот бывший натурфилософ Сократ, разочаровавшись в познании мира и себя научными способами, от этого воздерживался.
Что же касается той теоретической базы, которая подводилась софистами под их собственную деятельность по обучению молодежи добродетели управления своим хозяйством и всем государством, то анализируя всю дошедшую до нас информацию о софистах, можно увидеть следующее:
1. Большая часть софистов совершенно не занималась исследованием вопроса о том, доступно ли знание всем людям или нет и можно ли научить кого–то в принципе. Это особенно просматривается на примере тех же братьев- софистов Евтидема и Дионисодора, которые много лет были тренерами по борьбе и сражении в тяжелом гоплитском вооружении, однако, чутко уловив конъюнктуру, быстро сменили свой профиль и стали ездить по городам Эллады, уча уже ораторскому искусству и мастерству полимики.
2. Наиболее философски образованные софисты, вроде тех же Протагора, Горгия и Гиппия, были убеждены в том, что способности учить и учиться имеются у совершенно всех граждан, и добродетель искусства управления государством по сути дела является врожденной именно для всех, а не только для сократовских добродетельных лучших, она присутствует у всех без исключения граждан с рождения и, по–видимому, об этом когда–то даже позаботились боги. И, таким образом, если у кого–то из граждан получается выполнять управленческие функции лучше, а у кого–то — хуже, то дело тут вовсе не во врожденных различиях, а в том, кто из них больше этому учился. Ведь, в конечном итоге, добродетель управления — это не более чем знание, возможность приобретения которого есть абсолютно у каждого.
Наиболее же ярко эта позиция присутствует в высказываниях софиста Протагора, и потому представляется необходимым воспроизвести это во всех отношениях показательное и необходимое для наших дальнейших исследований рассуждение полностью. Дошло же оно до нас в одноименном диалоге «Протагор» Платона.
Итак, приведя своего друга Гиппократа, желавшего стать сильнее в поступках и в речах, касающихся государства, к приехавшему в Афины Протагору, в свойственной ему манере Сократ начинает сомневаться в том, что управлению государством можно научить, и заявляет, что это искусство люди не могут передать другим людям. А пришел к этому Сократ на основе своих наблюдений за работой афинского Народного собрания, где к его великому удивлению, происходит следующее: когда городу необходимо построить что–то из зданий или кораблей, то народ слушает только зодчих или корабельщиков, то есть тех, кого люди считают мастером своего дела, а вот остальных демос осмеивает и даже стаскивает с трибуны. Но вот, когда надобно совещаться о чем–нибудь, касающемся управления городом, по словам Сократа, то тут, всякий, вставши, подает совет, будь то плотник, медник, сапожник, купец, судовладелец, богатый, бедняк, благородный, безродный, и никто его не укоряет из–за того, что он не получил никаких знаний и, не имея учителя, решается все же выступать со своим советом, потому что, понятно, афиняне считают, что ничему такому обучить нельзя [7].
Да и кроме всего прочего, добавляет Сократ, пример того же Перикла, который так и не смог обучить своих племянников Алкивиада и Клиния, доказывает, что добродетель и умение управлять государством нельзя передать даже и по наследству. Вот и удивляется Сократ, откуда же, если политическая реальность их времени такова, он, Протагор, черпает свою уверенность в том, что он может именно научить своих учеников, откуда проистекает эта способность Протагора и сама возможность научения?
В ответ на слова Сократа, Протагор рассказывает ему и присутствующим миф о Прометее и Эпиметее. А суть этого мифа такова: когда–то, раздавая по поручению богов всем живым существам различные полезные приспособительные свойства, Эпиметей раздал большую их часть животным и не дал человеку ни когтей, ни зубов, ни других качеств, которые помогли бы ему выжить. Жалея человека, Прометей украл огонь и ценой своей свободы передал его людям. Жить стало чуть лучше и люди начали жить вместе и строить города. Но чуть они собирались вместе, как сейчас же начинали обижать друг друга, потому что не было у них умения жить сообща.
Тогда, видя все это, Зевс дает поручение богу Гермесу ввести среди людей стыд и правду, чтобы они служили дружественной связью между людьми. А когда Гермес спросил Зевса, как именно распределять стыд и правду — равномерно между всеми людьми или кому–то больше, а кому–то меньше, Зевс сказал так: «Раздавать стыд и правду всем! Пусть все будут к ним причастны; не бывать государствам, если только немногие будут этим владеть, как владеют обычно искусствами».
Сообщив этот миф, Протагор говорит Сократу: «Так–то, Сократ, и вышло по этой причине, что афиняне, как и все остальные люди, когда речь заходит о плотничьем умении или о каком–то другом мастерстве, думают, что лишь немногим пристало участвовать в Совете, и, если кто не принадлежит к этим немногим и подаст совет, его не слушают, как ты сам говоришь — и правильно делают, замечу я; когда же они приступают к совещанию по части гражданской добродетели, где все дело в справедливости и рассудительности, тут они слушают, как и следует, совета всякого человека, так как всякому подобает быть причастным этой добродетели, а иначе не бывать государствам. Вот в чем, Сократ, здесь причина…
Все люди в сущности считают всякого человека причастным к справедливости и прочим гражданским доблестям. А если у кого–то есть такой недостаток, как несправедливость, нечестие или еще какая–то вещь, противоположная гражданской добродетели, здесь–то уже, понятно, всякий сердится на другого и вразумляет его, потому что эту добродетель можно приобрести старанием и обучением» [8].
Как нам представляется, данное рассуждение Протагора более чем интересно. В нем не просто подчеркивается возможность коммуницирования между совершенно всеми гражданами в вопросе о передаче опыта управления друг от друга (ктати сказать, мимо чего нередко проходят некоторые современные исследователи, к примеру А. В. Подосинов, которые почему–то утверждают, будто софисты придерживались принципа несообщимости
знаний, невозможности договориться с другим так, чтобы тот, другой, понял тебя и согласился с тобой [9]), но и, фиксируя изначальную заложенность еще от богов в каждого человека возможности понимать принципы управления обществом и городом, тем самым Протагор и другие софисты наносили мощнейший удар по аристократизму! Ведь, по логике Протагора, если благодаря Зевсу, все люди в сущности считают именно всякого человека причастным к справедливости и прочим гражданским доблестям, которые необходимы для управления государством, то данное утверждение следует оценивать как более чем демократическое! И учиться какому–то там искусству управления обществом совершенно не нужно: оно от рождения присуще всякому индивиду!
Основатель софистики Протагор со ссылкой на авторитет самого верховного божества во всуслышание заявляет, что стыд и правда, гражданская добродетель, справедливость и рассудительность от рождения присутствуют совершенно в каждом гражданине — это ли не гимн тому афинскому демократическому устройству, которое таким образом освящено богами, построено людьми с подачи Прометея, Зевса и Гермеса?!
Таким образом, можно заметить, подводя некие теоретические основы под свое занятие, связанное с научением юношества добродетели управления, наиболее уважаемый их всех эллинских софистов Протагор совершенно не покушался на демократию, признавал ораторское искусство и понимание сути управления не более чем обыкновенным знанием, которое есть у всех, но просто у кого–то его меньше, а у кого–то вследствие специальному научению у мастеров ораторского искусства — больше.
В этом смысле, софиста Протагора (без учета его стремления или отсутствия стремления к этому званию) можно даже смело относить к идеологам именно демократического строя, строя, производного от установки на то, что власть проста и доступна для понимания даже самого необразованного гражданина. А сами софисты, в данном случае, фактически помогали укреплять демократию, сообщая отдельным представителям народа те сведения и навыки, которые были нужны им в управленческой работе на благо полису. И недовольство от деятельности софистов у афинских граждан, таким образом, должно было возникать не столько из–за того, что они предлагали учить юношество умению управлять (ведь этому, по мнению демоса, могли учить кто угодно!), сколько от того, что они были иностранцами (а ведь шла война!), а сами их занятия стоили слишком дорого, и они не были доступны для большей части не очень богатого гражданства.
