что, начав общаться с сыном кожевника Анита, Сократ стал общаться с юношей из другой, не привычной для философа социальной средой. Если до этого (при всей кажущейся демократичности Сократа) его слушатели происходили все–таки из аристократических и богатых семей, благосклонно относившихся, к тому что их дети занимаются именно интеллектуальным самосовершенством, а не физическим трудом, то Анит был явно взбешен тем, что, во–первых, его сын занимается сущей ерундой, а не приобретением навыков торговца и ремесленника, а, во–вторых, он учится у того человека, который уже выучил тех самых тиранов, в борьбе с которыми сам Анит вполне мог бы и погибнуть.
Так, реакция Анита на активное общение с юношеством того человека, который теоретически мог считаться «духовным отцом» свежесвергнутой тирании, может считаться не только реакцией отца, взбешенного выходом из- под контроля собственного сына, но и общей реакцией части низов афинского демоса на то, что этот пресловутый учитель Крития и Хармида имеет наглость по–прежнему совершенно свободно сбивать с толку, говоря тогдашним языком, «развращать», демократическое юношество. И, как нам представляется, именно такое понимание ситуации будет наиболее адекватным сложившейся ситуации.
Что касается двух других обвинителей Сократа, поэта Мелета и ритора Ликона, то здесь следует заметить следующее: так же, как и Анита, их обоих также можно относить к афинским неудачникам, каждый из которых так и не смог ничего добиться в избранной собой сфере. Мелет был не просто никудышный молодой поэт, но даже потомственный никудышный поэт, так как в своей комедии «Лягушки», поставленной Аристофаном в 405 году до н. э., герой комедии Эсхил (якобы великий трагик прошлого) так негативно оценивает поэтический талант Мелета–старшего:
«Прекрасное собрал я из прекрасного В единое искусство, чтобы Фриниха Не истоптать Харитами любимый луг.
А он, как шлюха, натаскал со всех сторон Мелета прибаутки, песни Кариев,
Заплачки, плясы, все он обобрал, и все Сейчас разоблачу я. Дайте лиру мне!» [9].
Можно также предполагать, что Мелет мог завидовать поэтической известности такого же, как и он сам, молодого Платона, являвшегося близким учеником Сократа. И потому участие в деле, подобном делу Сократа, когда обвиняемый был очень известным человеком, могло рассматриваться Мелетом как возможность вполне успешного «пиара», эффективного рекламного хода.
Кроме того, известно, что во время правления в Афинах «тридцати тиранов» Мелет вел себя по отношению к ним вполне лояльно и даже пару раз выполнял возложенные на него поручения. В частности, по сообщению оратора Андокида, он участвовал в подготовке той самой казни Леонта Саламинского, когда Сократ отказался участвовать в столь грязном деле [10]. Поэтому активное участие в процессе против подозреваемого в критике победившего демократического строя, наверняка, рассматривалось им как возможность своей политической реабилитации, удачный шаг, который поможет затереть в памяти людей его недостойное поведение при тирании.
Что же касается ритора Ликона, то это был давнишний знакомый Сократа, выведенный еще в «Пире» Ксенофонта, когда и он и Сократ вместе праздновали у Каллия. Сам Ликон не блистал речами и был больше известен своей бедностью, что служило верным признаком отсутствия большого ораторского таланта и заказов со стороны клиентов. Благодаря диалогу Платона «Ион» мы также знаем, как иронически относился Сократ к той публике, что пыталась зарабатывать себе хлеб на пафосном цитировании произведений эллинских классиков и написании судебных речей за деньги. А успехи Сократа в разгроме различных риторов Диоген Лаэрций отразил как то, что современники оценивали Сократа как «очарователя Эллады, искуснейшего в доводах тонких, с полуаттической солью всех риторов перешутившего» [11]. Поэтому, вполне возможно, что данный процесс также являлся для ритора Ликона возможностью впервые громко заявить о себе, так сказать пройти публичный тест на професиональную пригодность. Да еще и отомстить тому, что был значительно профессиональнее его самого в речах.
Тот факт, что все три обвинителя знали Сократа лично, не имеет большого значения: в не таком уж большом гражданском коллективе Афин (тем более сильно поредевшем во время войны), да еще при общительности Сократа, это было вполне нормально. Примечательно другое: то, что все три обвинителя Сократа, хотя и происходили из различных социальных страт, все- таки относились именно к демосу, а не к аристократии или богатым слоям афинского общества. Кроме того, то, что все они являлись агрессивными неудачниками, как нельзя лучше обозначает именно социальный подтекст «дела Сократа»: успешный философ с мировым именем вызывал искреннюю злобу, социальную зависть у тех, кто не состоялся как личность и профессионал, кто мог успешно выживать не как индивидуальность, а только в коллективе, паразитирующем на деньгах союзников и обирающем богатых людей. Три не очень уважаемых человека из в целом неуспешной социальной среды пошли на открытый конфликт со вполне успешным Сократом, который осмелился критиковать как раз то, что являлось для них средством выживания — факт управления большого богатого города как раз социальными неудачниками. Пошли, судя по всему, рассчитывая на социальную солидарность того состава суда, что был близок им по классовому духу.
Итак, в марте 399 года до н. э. дело «низы демоса против философа, критикующего то политическое устройство, в котором они занимают доминирующее положение» началось. Как уже было сказано в главах выше, сам Сократ отнесся к информации о инициировании против него процесса более чем спокойно, фактически даже показал, что он рад такому развитию событий. Об этом свидетельствует диалог Платона «Теэтет», где в конце разговора Сократ вдруг вспоминает, что ему нужно идти в суд, куда было передано обвинение Мелета и при этом совершенно не расстраивается.
Поскольку Сократ никогда не участвовал в судебных процессах, это очень обеспокоило его друзей. Защитительную речь для Сократа написал его друг, судебный оратор Лисий. Однако философ, прочитав ее, сказал: «Отличная у тебя речь, Лисий, да мне она не к лицу», — ибо слишком явно эта речь была скорее судебная, чем философская. «Если речь отличная, — спросил Лисий, — то как же она тебе ни к лицу?» «Ну, а богатый плащ или сандалии разве были бы мне к лицу?» — отвечал Сократ [12]. В итоге, вместо подготовки к процессу, те несколько дней, что имелись у него в распоряжении, Сократ посвятил общению с друзьями и, как мы уже рассматривали выше, даже позволял себе такие диалоги о богах, которые вполне могли бы явиться подтверждением обоснованности обвинения Мелета.
И, тем не менее, неправильно считать, что начинающийся процесс совершенно не заботил престарелого мыслителя; скорее он просто старался поддержать своих взволновавшихся друзей и делал вид, будто полностью спокоен. Так, всего за сутки до начала процесса, общаясь с одним своим старым знакомым, Сократ высмеивает Мелета как длинноволосого, жидкобородого и курносого афинянина из дема Питфа. Однако, высмеивая самого жалобщика, Сократ тем не менее очень серьезно относится к самому обвинению:
«Милый Евтифрон, — говорит Сократ собеседнику, — то, что афиняне высмеивают меня — это пустяк. Афинян, как мне кажется, не слишком задевает, если кто–либо считается сильным в философии, лишь бы он не был способен передать свою мудрость другим (выделено автором). Но вот когда они думают, что кто–то делает и других подобным себе, они приходят в ярость — либо из зависти, либо по какой–то иной причине… Коли они начинают дело всерьез, то совсем не ясно, чем это может кончиться, — разве это только видно вам, прорицателям» [13].
Данное высказывание свидетельствует, что Сократ правильно понимает суть происходящего: афинское общество было недовольно не столько самим Сократом, сколько тем, что он популяризирует, распространяет свои критические убеждения в полисе (особенно в среде молодежи), исподволь, планомерно подготавливая оппозицию существующей демократическо- охлократической системе.
Когда Мелет уже подал в суд свою жалобу, знакомый Сократа Г ермоген, по его словам, слыша, что Сократ говорит обо всем больше, чем о своем процессе, сказал ему, что надо подумать о том, что говорить в защиту. Сократ в ответ спросил его:
«А разве, по–твоему, вся моя жизнь не была подготовкой к ней?
Гермоген спросил его: Как это?
Сократ ответил ему, что он всю жизнь ничем другим не занимался, как только тем, что исследовал вопросы о справедливости и несправедливости, поступал всегда справедливо, а несправедливых поступков избегал, и это он считает лучшей подготовкой к защите.
Разве ты не видишь, Сократ, — сказал опять Гермоген, — что судьи в Афинах, сбитые с толку речью, выносят смертный приговор многим людям, ни в чем не виноватым, и, напротив, многих виновных оправдывают?
Сократ сообщил, что он все это видит и понимает, и уже дважды пробовал обдумывать защиту перед судьями, но этому воспротивился божественный голос, даймон Сократа. И лично Сократ с этим соглсен: величественная смерть в полном согласии с теми принципами, которыми он всегда руководствовался — гораздо правильнее, нежели тихо угасать в старости» [14].
По словам Ксенофонта, придя к убеждению, что умереть ему лучше, чем продолжать жить, он, как вообще не противился добру, так и перед смертью не выказал малодушия; напротив, радостно ожидал ее и свершил [15].
Итак, имея принятое решение о готовности умереть, Сократ спокойно ждал начала судного дня…
И вот наступил день процесса. Выбранные методом слепой жеребьевки, 501 судья народного суда–гелиэи с интересом разглядывали легендарного Сократа, вот уже добрых тридцать лет являющегося «визитной карточкой» Афин, провозглашенного когда–то пифией самым мудрым человеком современности. Поскольку афинский суд был состязательным, то судьи и присутствующие могли предполагать, что признанный мастер дискуссий Сократ проявит себя во всем блеске и запутает заявителей в логических силлогизмах.
Судя по всему, именно по этой причине, хотя непосредственно на процессе выступал только формальный заявитель Мелет, заявителей было все- таки трое: Мелет, Анит и Ликон. Дело тут было в том, что обвинители явно боялись проиграть Сократу. А согласно афинским законам, обвинитель, который не смог собрать 1/5 голосов судей гелиэи, в итоге платил штраф 1000 драхм и лишался права подавать в дальнейшем жалобы в суд. Именно поэтому обвинитители допускали возможность своего поражения и собрали пул из трех человек, рассчитывая при неблагоприятном для себя исходе дела разделить эти 1000 драхм на троих. В связи с этим, можно согласиться с А. Ф. Лосевым, что само это обстоятельство наводит на мысль, что процесс над Сократом был хоть и социально «заказным», но все–таки более или менее объективным, и Сократ вполне мог его выиграть [16]. Но, судя по всему, выигрывать суд не входило в планы Сократа. Решив красиво уйти из жизни, Сократ сделал все для того, чтобы настроить против себя судей.
Допуская свое поражение и, судя по всему, отчаянно труся, в ходе всего процесса Мелет как заклинание повторяет свою просьбу к судьям не поддаться на демоническое очарование Сократа. Однако, оценив обвинительную речь
