разобраться в юридических тонкостях… Эти люди из массы, претерпевшие столько притеснений в предшествующую эпоху от образованных аристократов, выставлявших себя благодетелями народа, относились с подозрительностью и недоверием к интеллегенции, которая, как правило, состояла из представителей привилегированных кругов» [47].

Однако, соглашаясь с С. Я. Лурье в общей оценке, как уже было сказано еще во введении к данной работе, нам представляется, что сведение «дела Сократа» только к противостоянию интеллектуального и высокоморального индивида с необразованной толпой, только сузит наше понимание значения Сократа как в истории Афин, так и в мировой истории, в том числе и скроет социальный смысл происходящего.

В связи с этим, следует учитывать и то, что спустя несколько десятилетий после «дела Сократа», аналогичному обвинению «в развращении молодежи и излишнем вольномыслии» был подвергнут прославленный афинский ритор Исократ. Его обвинитель Лисимах, так же как и Мелет, утверждал, что «молодежь, обученная красноречию, с ее помощью, будучи не правой, сможет одерживать победы в судебных процессах», что, по его мысли, нарушает равенство граждан среди выступавших на суде или Народном собрании! [48]. Однако, в отличие от пожилого Сократа, Исократ хотел жить. И потому, защищаясь, ритор действовал не вопреки, как Сократ, а полностью в русле общепринятых идеологических установок полиса, переведя, в конечном итоге, проблемный вопрос в другую, более безопасную для себя плоскость: «Порицать надо не тех юношей, что получают хорошее образование, а тех, кто стремится к славе» [49]. Ну а вопрос контроля за тем, кто чрезмерно честолюбив — по мнению Исократа, это уже проблема не учителя красноречия, а полисного гражданства в целом. Так, хитроумный Исократ, заслонившись понятной всем установкой и подчеркнуто уважительно общаясь с судьями, благополучно избегнул расправы и продолжал заниматься творчеством еще долгие годы.

Несомненно, что Исократ, хорошо знакомый с Платоном, в полной мере учитывал предшествующий опыт Сократа. Однако, как мы знаем, Сократ должен был хорошо помнить такой же предшествующий опыт судебного поражения со стороны Анаксагора! И тем не менее, с нашей точки зрения, Сократ сознательно пошел на обострение и по сути спровоцировал, заставил голосовать против себя 281 судью из пятисот [50].

Отвечая же на этот вопрос, следует заметить: в явно выраженном стремлении Сократа героически умереть, безусловно, присутствовало и желание общеэллински знаменитого, но уже очень пожилого философа уйти из жизни максимально красиво. Однако, с нашей точки зрения, в том удивлении, с которым Сократ отреагировал на слишком небольшой перевес голосов тех судей, что выступали за признание его виновным, слишком заметно было собственное понимание Сократа своей виновности перед афинским обществом и его демократическим строем. В отличие от присяжных, которые могли быть сбиты с толку пожилым возрастом, известностью и личной добропорядочностью подсудимого, сам Сократ никогда не строил себе иллюзий в своей социальной, а потому и ментальной, идеологической несовместимости с тем демократическим строем, что трансформировался к этому моменту времени уже в охлократию. И его последнее замечание о том, что его обличения неправильности афинского строя являются еще сущим пустяком перед теми обличениями, что последуют из уст тех, кто придет после него, было не только пророческим: Сократ слишком хорошо понимал, как много было изьянов у той системы, в которой он жил и которой самой оставалось существовать уже весьма короткое время…

Суд над великим философом продлился всего один день и к вечеру завершился. Однако, по воле Судьбы, по–видимому, благосклонной к афинскому философу, все не закончилось так быстро, как на это надеялись обвинители Сократа. Исполнение вынесенного судебного приговора было отсрочено на месяц, и потому Сократ еще успел порадовать своих друзей и учеников новыми рассуждениями на свою излюбленную тему о добродетели и особенностях поведения тех, в ком живет искра божественного дара. И существенную часть этих уже по сути предсмертных речей великого мыслителя опять заняли критические замечания в адрес той толпы, того афинского демократического большинства, что осудило Сократа.

Глава 19. Сократ в дни Аполлона: титоговые мысли о индивиде и толпе

Итак, волею судеб приведение в исполнение смертного приговора в отношении Сократа было отсрочено на месяц ввиду того, что в Афинах в момент совершения суда шел праздник бога Аполлона, и специальный государственный афинский корабль со священным посольством (феорией) уже отбыл на остров Делос, где, по преданию, была родина бога Аполлона. По традиции, пошедшей еще с эпохи Тесея, казнить в это время было ритуально запрещено. Таким образом, бог Аполлон словно подарил мыслителю, когда–то родившемуся также в посвященный ему месяц, дополнительные недели жизни. Подарил словно для того, чтобы тот окончательно обобщил все то, о чем говорил всю жизнь.

Как провел этот последний месяц своей жизни Сократ, прекрасно описывается в платоновских диалогах «Критон» и «Федон». Но прежде чем обратиться к ним, дадим слово Ксенофонту: «По общему признанию, никто не запомнит, чтобы кто–нибудь встретил смерть с таким достоинством. После суда Сократу пришлось прожить еще целый месяц, и в течение всего этого времени он жил, как видели все близкие к нему люди, совершенно так же, как и в прежнее время; а в прежнее время его необыкновенное благодушное, ясное настроение возбуждало всеобщее удивление. Можно ли умереть прекраснее, чем так? Какая смерть может быть прекраснее той, когда человек умирает с таким великим достоинством? Какая смерть может быть счастливее самой достойной? Какая угоднее божеству, чем самая счастливая?» [1]

Так что же видели близкие люди Сократа в последний месяц жизни философа? Как мы уже узнали, принципиально ничего нового: Сократ продолжал творить, осмысливать, философствовать, делиться познанным со своими друзьями, щедро платившим сторожу афинской тюрьмы за возможность с утра до вечера быть вместе с тем, с кем они были уже много лет подряд. И все–таки нечто новое появилось… Анализ платоновских «Критона» и «Федона» показывает, что факт произошедшего суда и приближение кончины заставили Сократа:

— во–первых, еще раз уточнить свои представления об отношениях большинства и меньшинства, индивида и общества (причем, эти уточнения человека, которому больше нечего терять, теперь предстают перед нами в обостренно–жесткой форме, несвойственной Сократу более раннего периода);

— во–вторых, доработать собственные представления о бессмертии души, циклах ее перерождения, загробной жизни и посмертном воздаянии.

Поскольку цель данной работы заключается в том, чтобы, по возможности абстрагируясь от морально–этической, гносеологической и теологической стороны учений Сократа, попытаться выяснить истинную суть того социального конфликта между философом и афинским демократическим социумом, что, по нашему мнению, и привел к осуждению и фактическому самоубийству Сократа, мы оставим за рамками нашего рассмотрения второй момент в мыслительной деятельности Сократа и попытаемся проанализировать именно то, что имеет прямое отношение к нашей цели: итоговые сократовские представления об отношениях большинства и меньшинства, индивида и общества, демократии и критично настроенного интеллектуала.

Итак, обратимся к диалогам Платона, который лично навещал учителя в тюрьме и потому сумел донести до нас информацию о последних речах Сократа в максимально полном виде. В первом из тех двух платоновских диалогов, где описываются последние дни Сократа, «Критоне», все начинается с того, что друг Сократа Критон предлагает философу бежать из тюрьмы и спастись. При этом Критон беспокоится о том, что если Сократ не убежит из тюрьмы и все–таки примет смерть, то большинство людей будет думать, что друзья Сократа пожадничали дать денег за спасение философа. Ведь большинство, по словам Критона, не поверит, что осужденный философ сам не захотел уйти из тюрьмы, несмотря на все старания друзей и их уговоры.

Приводя данные слова Критона, следует сразу же пояснить: то, что громко называлось в Афинах тюрьмой для казнимых, на деле являлось ничем иным, как полуразрушенным домом на окраине города, охраняемым всего одним пожилым привратником. А все это потому, что афинское общество старалось не брать на себя ответственность за казнь граждан, самими условиями содержания заключенных, как ненавязчиво советуя им бежать и тем самым избавить полис от тягостной повинности приводить приговор в исполнение. Этот молчаливый намек обычно все понимали правильно, и большинство осужденных на смерть просто навсегда покидали полис. Большинство, но не Сократ.

Сократ в ответ на призыв Критона, быть, как все, и бежать, отвечает: «Но для чего же нам заботиться о мнении большинства? Люди со смыслом, которых скорее стоит принимать в расчет, будут думать, что это случилось так, как это случилось» [2]. Критон на это справедливо замечает (имея в виду недавно произошедшее осуждение Сократа именно большинством судей): «Но ты ведь уже видишь, Сократ, что необходимо также заботиться и о мнении большинства. Ведь теперь–то совершенно ясно, что большинство способно причинять зло не только какое–нибудь маленькое, но и величайшее тем, кто перед ним оклеветан» [3].

На что Сократ отвечает следующим пассажем: «О если бы, Критон, большинство было бы способно делать величайшее зло с тем, чтобы быть способным и на величайшее добро! Хорошо бы это было! А то ведь оно (большинство. — прим. автора) не способно ни на то, ни на другое: оно не может сделать человека ни разумным, ни неразумным, а делает, что попало» [4].

Далее Сократ спрашивает Критона: «Значит, хорошие мнения нужно уважать, а дурные не нужно? И если хорошие мнения — это мнения людей разумных, а дурные — неразумных, тогда правомерен вопрос: Тому, кто занимается гимнастикой, следует обращать свое внимание на мнение, похвалу и порицание всякого или только одного, а именно врача или учителя гимнастики. И не приведут ли советы невежд к тому, что прекрасное тело, созданное тренировками и диетами, испортится?» [5].

Критон соглашается с тем, что слушаться нужно только того, кто является экспертом в своем вопросе, а мнения других могут все испортить. Тогда Сократ добавляет: Уж не так ли и в остальном, Критон, чтобы не перечислять всех случаев?

Критон снова соглашается с Сократом, и тогда престарелый философ подводит черту: «Стало быть, уж не так–то должны мы заботиться о том, что скажет о нас большинство, мой милый, а должны заботиться о том, что скажет о нас тот, кто понимает, что справедливо и что несправедливо, — он один да еще сама истина. Таким образом, в твоем рассуждении неправильно, во–первых, то,

что ты утверждаешь, будто мы должны заботиться о мнении большинства относительно справедливого, прекрасного, доброго и им противоположного». И это, по мнению Сократа, так, даже если кто–то скажет: «Да, но ведь большинство способно убивать нас», — неправильно. И даже то

обстоятельство, что большинство всегда способно убить одиночку, по мнению Сократа, не должно приводить к тому, чтобы человек, стремящийся быть достойным, стал учитывать мнение большинства [6].

Ведя логическую цепочку размышлений о справедливости и несправедливости, Сократ дальше приходит к выводу: «Справедливость нельзя нарушать даже в том случае, если это происходит вопреки