имел собственного комплекта тяжелого вооружения и плохо разбирался и в больших финансах и в большой политике.

Таким образом, считая, что власть не должна попадать к тем, кто не прошел соответствующего жизненного пути, не имел должного элитарного образования, был беден и потому падок на сиюминутные меркантильные обещания демагогов, Сократ, хоть и исподволь, завуалированно, опосредованно, руками своих учеников и собеседников, на самом деле, все равно принимал участие в той жесткой борьбе за власть, что разгорелась в Афинах в последней четверти V века до н. э. А поскольку он находился на стороне исторически проигравшей, оппозиционной постепенно берущим власть в свои руки социальным низам, неудивительно, что хоть и с небольшим опозданием, но кара победителей не минула и самого Сократа.

Наступал третий, последний для Сократа, этап его взаимоотношений с той афинской демократией, которая на глазах изживала в себе остатки влияния аристократов и среднего класса, окончательно превращалась в открытую охлократию, политическую гегемонию паразитически настроенных социальных низов.

Этап третий, социально–чуждый для Сократа: эпоха от разгрома тирании Тридцати (404 год до н. э.) до смерти Сократа

Детально разбирать этот этап не представляется целесообразным. После гибели Крития и свержения тирании Тридцати политическая власть окончательно переходит в руки социальных низов. Начинается та характерная для таких периодов истории эйфория победителей, которая при кажущейся сугубой субъективности, на самом деле носит совершенно объективный характер: ведь в ходе репрессий и того, что позже обычно называется «перегибами на местах», победивший социальный слой окончательно уничтожает тех, кто может нести потенциальную опасность для нового строя, особенно идеологов.

Так, ту борьбу за защиту своего идеологического пространства, что так неудачно повели с Сократом тираны, пытавшиеся запрещать философу разговаривать с молодыми людьми, теперь блестяще завершили демократы- охлократы. Незадолго до дела Сократа, сразу после свержения тиранов, в архонство Евклида (403/2 год до н. э.) в Афинах был принят показательный декрет некоего Архина, вводивший ионийский алафавит как основу школьного обучения. С учетом того, что в Афинах и так был принят именно ионийский алфавит, можно не сомневаться в том, что данный декрет имел сугубо политический характер. С одной стороны, он, возможно, на самом деле наносил удар по тем попыткам некоторых грамматиков учить эфебов, скажем, лаконскому алфавиту. С другой, он просто должен был отрезвляюще воздействать на тех людей, кто пытался вносить в сферу образования хоть какие–то там нововведения. Его социальный смысл как бы гласил: «Сфера воспитания и образования подрастающего поколения является идеологически приоритетной для новой власти, и потому людям, не получившим специального для этого благословления, больше заниматься общением с юношеством строжайше запрещено!».

Мы уже знаем, что, начав вести маевтические беседы с сыном Анита, тем самым Сократ как бы перешел ту незримую черту, которая являлась границей, защищающей идеологию победивших социальных низов, идеологию той самой невежественной толпы, которую так хлестко характеризовал в своих речах первый афинский философ.

Как бы ни защищали Сократа в своих впоследствии написанных «Апологиях» и «Воспоминаниях» Платон и Ксенофонт, они защищали своего Учителя все–таки с классовых позиций исторически и политически проигравшего класса аристократии. Несмотря на их стремление всячески обелить того, кто своим общением с ним сделал их впоследствии великими, зажег в них божественный огонь разума, их диалоги не могли скрыть противоречия между взглядами Сократа и политической реальностью последних десятилетий его жизни. Они однозначно свидетельствуют нам о явной, последовательной и непримиримой оппозиционности Сократа не столько демократии вообще, сколько той демократии, под внешней вывеской которой в Афинах скрывалась охлократия, гегемония социальных низов.

Поэтому, завершая эту главу и эту работу, отвечая на поставленный во введении вопрос о взаимоотношениях Сократа и афинской демократии, и о том социальном подтексте, что привел его к конфликту с ней и последующей гибели, нам следует отметить следующее.

Выводы работы

Для начала, оценивая ситуацию в целом, следует заметить справедливость замечания римского философа–стоика Сенеки, который констатировал: «Не существует государства, которое может вытерпеть

истинного мудреца, нет мудреца, который вытерпел бы реальное государство» [5]. То есть тот логический посыл, которым руководствовался Сократ, а именно — «все неразумное не заслуживает уважения» [6], являлся заведомо оппозиционным совершенно любому политическому строю. И это так, хотя бы потому, что Сократ еще имел в своем распоряжении того многовекового (записанного) исторического опыта, который свидетельствует, что при построении политических систем люди руководствуются не столько логическими подходами, сколько своим пониманием той социальной целесообразности, которая чаще всего противоречит и логике и общепринятым морально–нравственным установкам человечества.

Поэтому, отмечая в целом оппозиционное отношение Сократа как философа–этика «неправильному», с его точки зрения, демократическому политическому устройству афинского общества, следует тут же заметить, что сама степень этой оппозиционности и критичности, в течение полувека активной творческой работы Сократа очень сильно различалась.

Так, в течение первого, выделяемого нами социально комфортного периода, от рождения Сократа (470/469 год до н. э.) до начала процессов над Фидием и Анаксагором (до середины 430‑х годов до н. э.), она являлась в целом доброжелательной и позитивной. Указывая демократически- аристократическому обществу того времени его «проблемные точки», фактически показывая ему те неблагоприятные тенденции, что ждут его в случае «неправильной» эволюции, первичная оппозиционность Сократа не являлась антагонистической. Она просто должна была способствовать самосовершенству общества, а также (благодаря маевтике Сократа) готовить для него тех новых лидеров — «аристократов духа», что повели бы его в светлое будущее.

В течение выделяемого нами второго, социально дискомфортного, для Сократа периода от изгнания из Афин Анаксагора (середина 430‑х годов до н. э.) до разгрома тирании Тридцати (404 год до н. э.), тревожно реагируя хоть и на постепенную, однако все–таки быструю и заметную трансформацию политического строя из демократически–аристократического в демократически- охлократический, не имея возможности каким–то образом прямо повлиять на ситуацию, и год за годом накапливая внутреннее раздражение за происходящее, Сократ совершенно однозначно переходит в лагерь непримиримых противников данной трансформации, противников гегемонии невежественной толпы афинских социальных низов.

В это время он уже начинает восприниматься постепенно побеждающим охлосом как идеологически опасный «мыслильщик», однако его спасает как честное выполнение своего воинского долга (биографическая карта), так и принципиальное неучастие в публично–политических дискуссиях и гражданских конфликтах. Тем не менее, личное участие в борьбе за власть таких ярких учеников Сократа, как Алкивиад, Критий и Хармид, постепенно показывает демосу все–таки потенциальную опасность как учения Сократа, так и его последователей (пусть даже и отклоняющихся от генеральной линии учителя).

Поскольку именно на данный период жизни Сократа пришелся пик его творческого взлета, и он лучше всего освещен в сократических воспоминаниях его великих последователей, то однозначная оппозиционность Сократа именно этой новой исторически–конкретной, охлократической модификации афинской демократии, обычно полнее всего рассматривается в историографии, и, собственно говоря, позволяет некоторым исследователям приходить к выводу о принципиальной неспособности философа принять для себя демократию вообще, как форму политического устройства общества.

Однако, с нашей точки зрения, это не совсем так: справедливо критикуя демократию как политическую систему, тем не менее, полное неприятие Сократ проявлял только к такому этапу ее эволюции, когда она стремилась к охлократии или тирании. А поскольку вектор истории Афин неумолимо вел город к тотальной охлократии, к полной и безоговорочной победе социальных низов, неудивительно, что конфликт мыслителя и его социального ландшафта однажды достиг критической фазы.

И тогда, в ходе выделяемого нами третьего, социально–чуждого для Сократа этапа, от разгрома тирании Тридцати (404 год до н. э.) до смерти Сократа (399 года до н. э.), видимо, полностью потеряв надежду на возвращение комфортного для него демократическо–аристократического строя его молодости, отдавая себе отчет в приближении естественной кончины, Сократ фактически перестает скрывать свою оппозиционность демократически- охлократическому строю. И философ тут же становится жертвой встречного вектора такой «зачистки» социальными низами того идеологического пространства, при которой они могли бы уже не бояться новых попыток социально оппозиционных им сил вернуть обратно аристократически- тимократическую «политию отцов».

Таким образом, с нашей точки зрения, в осуждении Сократа сыграли свою роль сразу два именно встречных фактора: уже не скрываемое раздражение Сократа тем, что один из богатейших полисов Эллады, имеющий тем более длительные аристократические традиции, управляется городскими низами, четко совпало со стремлением этих самых низов наказать мировоззренчески и идеологически опасного вольнодумца, одного за другим пестующего и выпускающего в большую политику тиранически настроенных индивидов.

В связи с этим, следует солидаризироваться с мнением выдающегося исследователя творчества Сократа и Платона А. Ф. Лосева: «Сократ своими с виду простыми и невинными вопросами разоблачал не просто пошлость обывательских представлений, но и ни на чем не основанную самоуверенность сторонников тогдашнего демагогического режима. В конце концов оказалось, что он решительно всем стоял поперек дороги. Что было с ним делать? Противостоять его общегреческой популярности было совершенно невозможно. Еще менее возможно было для его многочисленных собеседников побеждать его в бесконечных спорах.

Его долго терпели и долго смотрели сквозь пальцы на его с виду добродушную, но по существу своему разрушительную деятельность. И вот случилось то странное и непонятное, что и по сей день удивляет всех, начиная с верного ученика Сократа — Ксенофонта: власти, считая себя демократическими, не выдержали добродушной иронии Сократа и ему был вынесен судебный приговор — такой, какого до сих пор еще никогда не выносили в Афинах в случаях отвлеченных идейных разногласий. Было решено его казнить» [7].

И соглашаясь с А. Ф. Лосевым, стоит только несколько поправить его фразу: «…власти, считая себя демократическими, не выдержали добродушной иронии Сократа.». Во–первых, ирония Сократа на двух последних этапах его жизни, уже явно не была столь добродушной, что было когда–то в начале его творческого пути. А во–вторых, те самые власти, что осудили его на смерть, считали себя демократическими только в том смысле, что они выражали политическое господство тех социальных низов, которые в тот исторический отрезок времени монополизировали когда–то гордое право называться афинским демосом.

Подчеркивая же то, что сама по себе демократия — это такая форма власти, которая отражает политически мирное и компромиссное сосуществование различных социальных слоев, имеющих примерно равные возможности защищать свои жизненные и экономические интересы именно политическим путем, стоит еще раз зафиксировать: вполне принимая именно такую демократию, критикуя отдельные ее изъяны достаточно добродушно, Сократ наотрез отказывался принимать такое устройство, которое, формально называясь по–прежнему демократией, на самом деле являлось демократически задрапированной деспотией всего одного класса — осознавшего в конце V века до н. э. свою корпоративную общность афинского паразитического люмпен- пролетариата.

Поскольку же именно социальный конфликт проаристократически настроенного Сократа с чуждой ему невежественной и агрессивной люмпенской массой, собственно говоря, и стал истинной причиной его судебного преследования и осуждения, научно корректно было бы различать

оппозицию Сократа той демократии, что на самом деле фактически являлась охлократией,