лояльность партии, о чем те постоянно заявляли. Показания Зиновьева бросали и тень вины на бывших правых, а также на любую оппозицию, существовавшую в истории партии, находившейся у власти, включая рабочую оппозицию, группировки левых и небольшие группы, объединившиеся вокруг И. Т. Смилги и Г. Я. Сокольникова, членов Центрального Комитета партии в 1917 году. Зиновьев обеспечил НКВД достаточным количеством сведений, чтобы занять следователей работой на годы вперед. Двадцать первого августа, в середине судебного процесса государственная прокуратура открыла следствие по делу Бухарина, Рыкова, Радека, Томского и других, привлеченных к делу обвиняемыми. Томский покончил жизнь самоубийством. Обвиняемые были признаны виновными в организации террористического центра, в убийстве Кирова и в попытках убийства Сталина и других советских руководителей. Все шестнадцать человек были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны на следующий день после окончания процесса.{191} Однако убийство Кирова до сих пор не раскрыто.

Отношение рабочих к судебному процессу

Во время судебного процесса партия прилагала огромные усилия, чтобы заручиться поддержкой рабочих и партийных организаций на местах. Проводились собрания на фабриках и заводах, были организованы уличные демонстрации. Сотни тысяч рабочих после каждой рабочей смены собирались небольшими группами и на массовых митингах. Они требовали крови обвиняемых, смертной казни для них, со слезами на глазах говорили о достижениях советской власти. Несмотря на то, что многие задавали вопросы о процессе, эмоциональная атмосфера этих собраний свидетельствовала об общественном согласии. Когда рабочие обсуждали происходящее между собой или в небольших группах, их взгляды оказывались более разнообразными.[25] Но даже фанатично настроенные рабочие и члены партии воспринимали судебный процесс как спектакль, разворачивающийся на государственной сцене, вдали от их собственного завода и не имеющий к ним никакого отношения.

Первый раунд собраний на промышленных предприятиях прошел 15 августа, за четыре дня до начала процесса. Организаторы зачитывали вслух передовицу из газеты «Правда»: «Враги народа пойманы с поличным», которая представляла собой тщательно переработанную версию письма ЦК от 29 июля.{192} Рабочие высказали крайнюю заинтересованность. Один из них позже отметил: «Собрания прошли в атмосфере исключительной наэлектризованности… В зале собраний — мертвая тишина при чтении обвинительного заключения, и — лес рук, требующих слова по окончании доклада или чтения. Никто не уходил с собраний, наоборот, несмотря на то, что собрания затянулись до позднего времени, — долго не расходились».{193} Тысяча триста рабочих фабрики № 46 собрались во время обеденного перерыва, чтобы послушать зачитываемые вслух новости.{194} Парторги умело использовали угрозу терроризма для того, чтобы добиться высказываний в поддержку государства и его руководителей. Беспартийная работница ватной фабрики шестидесяти лет сказала: «В годы, когда мы переживали трудности, т. Сталин вывел нас из этих трудностей, и мы начали жить лучше. Эти негодяи хотели помешать нашему делу, убить лучших вождей и т. Сталина. Надо глубже расследовать дело и не оставить ни одного врага».{195} Старый рабочий, новоиспеченный кандидат в члены ВКП(б), произнес со слезами на глазах: «Мне семьдесят четыре года. Вся моя жизнь до революции была жизнью нищеты, голода, зверских издевательства надо мной помещиков. Только при советской власти я увидел жизнь. Нет такого отца, который так заботился бы о своем сыне, так его учил бы, как т. Сталин… За советскую власть, за т. Сталина пойду на любой фронт и погибну».{196} Изображая обвиняемых контрреволюционерами, фашистами, которые стремились вернуть гнет царизма, партийные функционеры провоцировали людей на эмоциональные высказывания для доказательства достижений советской власти.

Как члены партии, так и беспартийные возмущенно требовали смертной казни обвиняемых. В одной из типографий член ВКП(б) заявил: «Гласный процесс даст возможность всему миру показать все подлые дела Троцкого, Зиновьева, Каменева, направленные против советской власти и ее руководителей. Я думаю, что если фашисты против рабочего класса применяют террор, то и по отношению этих гадов, являющихся прямыми пособниками фашистов, также надо применять террор».{197} «Я не допускала мысли, чтобы в нашей стране были такие люди, которые готовят покушения на наших вождей, — сказала старая беспартийная работница. — За одну такую мысль о таком преступлении надо расстрелять. Зиновьева, Каменева как прямых соучастников в убийстве, надо немедленно расстрелять».{198}

Рабочие требовали не только казни; многие из них заявляли, что процесс является напрасной тратой времени и усилий. Один беспартийный рабочий фабрики «Большевик» пояснил: «Нужно покончить с троцкистами и зиновьевцами. Нечего их судить, тратить время, надо расстрелять их». Другой рабочий заявил: «Суд?.. Зачем суд? Расстрелять их всех без суда и не тратить на это время. А если нужно раскрыть дело еще дальше, то можно некоторых оставить».{199} Рабочие выказывали мало уважения к «юридической скрупулезности». Они выкрикивали: «Почему их оставили жить, когда т. Кирова убили? Давайте писать в газету, чтобы их расстреляли.{200} Некоторые заявляли, что Зиновьев и Каменев должны были быть расстреляны еще два года назад, сразу же после убийства Кирова. «С этими негодяями нужно было расправиться еще раньше, — сказал пожилой беспартийный рабочий на заводе им. Дзержинского. — Они все время вредили партии. Взять хотя бы раскрытие Каменевым и Зиновьевым плана вооруженного восстания в октябре 1917 года. Их за это надо было бы расстрелять». Токарь завода «Калибр» — член партии потребовал: «Почему после убийства С. М. Кирова не расстреляли всю контрреволюционную троцкистско-зиновьевскую группу? Слишком много мы с ними нянчимся. Пора прекратить это дело».{201} На фабрике № 95 в Кунцевском районе Москвы рабочие заявили: «Довольно церемониться! Больше терпеть нельзя! Эту группу нужно расстрелять, чтобы она не существовала на нашей земле как предатели нашей родины».{202}

Эмоциональный характер собраний не позволил задавать вопросы о самом процессе или о свидетельских показаниях. Однако многие рабочие все же решились высказать свое мнение. Некоторые были искренне озадачены развитием дела. Они спрашивали: «Почему сейчас не судят всех арестованных троцкистов? Почему после убийства т. Кирова окончательно не разделались с руководителями троцкистско-зиновьевской?»{203} Другие вопросы были более провокационными, отмечалось, что, по крайней мере, одной группе уже был вынесен приговор за убийство Кирова. «Почему убийц С. М. Кирова судят второй раз?» — спросила работница фабрики. Другие задавали вопросы о смертной казни: «Может ли пролетарский суд приговорить эту троцкистско-зиновьевскую контрреволюционную группу людей к расстрелу?» Некоторых беспокоило воздействие судебного процесса на общественное мнение за рубежом, они интересовались, имеет ли Советский Союз право судить людей, не являющихся советскими гражданами. Они спрашивали: «Как на сообщение прокуратуры СССР смотрит капиталистический мир? Не будет ли буржуазия протестовать против суда над троцкистами-террористами, которые были посланы из-за границы?»{204}

В частности, рабочие выражали мнения и идеи, в которых отражался опыт самых разных групп населения. Многие рабочие старшего возраста лично хорошо помнили события революции. Они участвовали в свержении царизма и сражались в рядах Красной армии во время Гражданской войны. Некоторые из них вспоминали Троцкого с большим уважением, отвергая попытки Сталина заново переписать историю революции. Кладовщик дачного треста в беседе с парторгом доказывал: «Троцкий — это видная и умная голова. В прошлом имеет большие заслуги, которые сейчас наша партия скрывает, и о них не говорят». Он добавил, что в старых изданиях по истории говорится о заслугах Троцкого, но не упоминается о Сталине.{205} Раздатчик цеха калибров на заводе «Калибр» сказал: «Троцкий — представитель интеллигенции. Он руководил сверху, но надо отдать ему честь и справедливость, он — хороший оратор и владел всегда массой».{206} Некоторые рабочие вспомнили судебный процесс по делу Рамзина, инженера, обвиненного в 1928 году во вредительстве. Один из них сказал: «Наша партия таких умных людей не расстреливать должна, а перевоспитать так, как Рамзина. Тех, кто из-за границы, их отправить обратно. Там тоже есть коммунистическая партия. Пусть они их там разоблачают и перевоспитывают».{207} Многие рабочие между собой выражали сомнения если не в виновности обвиняемых, то по поводу смертной казни. Говоря о Зиновьеве и Каменеве, один из них сказал: «Мы должны учитывать их предыдущую деятельность». Другой рабочий выразил свое мнение: «Учитывая их прошлую революционную деятельность, навряд ли я расстрелял бы их». Беспартийный слесарь химического завода считал: «Лучше бы их отправить за границу, чем расстреливать».{208} Некоторые рабочие считали, что процесс был сфабрикован. На заводе им. Маленкова рабочий механического цеха коммунист Фролов, беседуя со своим соседом по станку Гусаровым, сказал: «Хорошая статья сегодня в “Правде”». На что Гусаров ответил: «Да, статья-то хорошая, а все же Троцкий имел большую силу и большой успех в Красной армии». Когда Фролов попытался возразить, Гусаров закончил разговор, уныло произнеся: «Все это ерунда».{209} Даже молодые рабочие, лично не помнившие Троцкого понимали, что он внес большой вклад в революцию. Комсомолец швейного цеха фабрики № 12 заявил члену партии, проводившему в общежитии беседу с рабочими: «Троцкий сделал революцию в 1917 году в России и почему-то стал нехорош. Взяли и выгнали, а он был большим человеком, командовал Красной армией. Если бы в то время не Троцкий — в революции ничего не получилось».{210}

Некоторые рабочие, не знавшие, о том, что их высказывания передаются высшему руководству открыто поддерживали обвиняемых. Кто-то из них говорил о предательстве идеалов революции. Табельщик Дедовского завода в Московской области рассказал своим товарищам по работе анекдот: «Ленин в Мавзолее обратился с просьбой к т. Сталину: “Переверни меня вниз лицом, чтобы я не видел всего того, что вы творите”».{211} Беспартийный автогенщик одного завода сказал: «Понятно, что Троцкий и Зиновьев хотят власти. Но у них есть свои убеждения. Может быть, в самом деле стоило бы сделать вторую революцию. Ленин говорил, что всем будет свободно, а на самом деле, свободы нет. Вот, например, я не хотел бы пойти на собрание, а меня заставляют идти; я не хотел бы работать, а меня заставляют.{212} В трепальном цехе прядильной фабрики помощник мастера, впоследствии исключенный из партии, после собрания открыто призывал к новой революции: «Террор был, есть и будет! Да и вас заодно всех перевешать нужно! Обираете рабочий класс… Разорили всех совсем!»{213},[26] В присутствии сорока рабочих в общежитии фабрики № 46 один уволенный и исключенный из партии рабочий, заявил во время чтения вслух газеты «Правда»: «Троцкий был другом тов. Ленина, и только после смерти тов. Ленина Троцкого стали прижимать». Сотрудники НКВД, узнав о том, что он живет в общежитии без паспорта, арестовали его в тот же вечер.{214}

Некоторые рабочие, обеспокоенные судьбой «правых» и других партийных руководителей, деятельность которых связывали с различными заговорами, настаивали на дальнейшем расследовании. Рабочий-комсомолец потребовал: «Я уверен, что еще многое выяснится и откроется для народа… Надо стереть с лица земли этих подлых агентов фашизма и злейших врагов народа».{215} Другие рабочие требовали расследовать деятельность Бухарина, Рыкова, Томского,