четверти секретарей партии, т. е. 40 человек из 170, были отстранены от должности, а в Таганском районе их число составляло одну пятую часть, т. е, 30 человек из 152. Большинство из них были уволены за плохую организацию работы или за невыполнение производственного плана, но не за участие в политической оппозиции. Начиная с сентября 1936 года, 4 тыс. 50 коммунистов и 4 тыс. кандидатов в члены партии прошли проверку партбилетов в Таганском районе. Из них 105 человек были исключены из партии, в том числе — 24 человека за принадлежность к троцкистам-зиновьевцам, что составляло около 6% коммунистов этого района. Кроме того, их большая часть, 17 человек из 24, были исключены после писем Центрального Комитета и Московского горкома партии. Корытный был в ярости из-за нерасторопности руководства Таганского района. Он отметил, что они не затруднили себя проверкой ни одного из сорока доносов, полученных ими. «Чего же вы еще ждете?», — требовал Корытный от них: «Если он — враг, решайте о нем как о враге, если он честный человек, то сколько вы будете его мытарить». Однако райком партии проявлял мало интереса к расследованию доносов. Корытный ругал их и требовал прекратить искать такие предлоги как, например, «человек уехал в Башкирию».{230},[28]
Несколько районов подошли к проверке более серьезно. В Свердловском районе руководство с самого начала исключило из партии всех, кто входил в левую оппозиции. Руководство Куйбышевского района проводило еще более жесткую линию, исключая всех, кто участвовал и в левой, и в правой оппозициях. Одни из районных руководителей сказал: «За что после тех глубоких ошибок, которые человек имел, мы оставляем его в партии?» Он объяснил, что 105 бывших членов левой оппозиции и несколько бывших «правых» были исключены из партии. Он также признался: «Нас немного испугала цифра». При всем этом некоторые партийные секретари заводов Куйбышевского района весьма неохотно исключали людей из партии за предыдущие отклонения и старались защитить их. Несмотря на жесткую линию руководства района, парткомы никогда не занимались проверкой тех, кто содействовал вступлению бывших оппозиционеров в партию. Отказываясь углубить свои расследования и включить в число проверяемых имена поручителей, товарищей по работе, родственников и друзей, они создали систему защиты от распространения репрессий. Корытный наставлял районных руководителей партии, призывал более строго подходить к проверке. Он сердито выговаривал им: «Вы это дело промазали. Несомненно, некоторых людей в порядке организационной работы райкома надо еще раз посмотреть». Он пытался заставить их пересмотреть дела некоторых членов партии «чрезвычайно тщательно».{231}
В райкомах партии также не понимали, как относиться к тем, кого когда-то исключили из партии и затем восстановили. В Первомайском районе партийное руководство было возмущено тем, что Корытный упрекал их в том, что они не исключили из партии женщину, которая дважды была исключена и восстановлена в 1920-е годы за участие в левой оппозиции. Один из секретарей райкома резко возразил: «Московский комитет реабилитировал ее дважды!» Они не могли понять, каким образом низовая партийная организация может наказать члена партии за нарушение, если его уже простили на высшем уровне. И что делать с теми коммунистами, которые скрыли свои отношения с троцкистами? В Молотовском районе, женщину исключили из рядов партии за то, что она не сообщила в партком о том, что ее муж придерживался «троцкистских взглядов», а другая была исключена за то, что не рассказала о том, что ее муж сослан за контрреволюционную деятельность. Руководители партии задавались вопросом, правильно ли было исключать этих людей?{232}
Московский горком партии был особенно обеспокоен тем, что районные руководители позволили пройти проверку тем членам партии, которых позже арестовали: почему в районе не могли выявить тех врагов, которых впоследствии разоблачил НКВД? В одном случае Таганский районный комитет затребовал новые партийные документы на члена партии, которого исключила и восстановила в партии Комиссия партийного контроля. К моменту, когда Московский горком получил запрос, этого члена партии уже арестовали. Партийное руководство района было вынуждено давать объяснения, почему они затребовали документы на врага народа. «А что мы должны были делать?», — безнадежно спросил один из секретарей райкома. Районное партийное руководство оказалось между двух огней: НКВД и Комиссией партийного контроля, властных бюрократических структур, преследовавших противоположные цели. Корытный критиковал партийное руководство Таганского района и за упущения на заводах, которые некогда были центрами активности левой оппозиции. Ядро бывших оппозиционеров переместилось из Московской швейной фабрики № 4 на фабрику № 2. Эти старые партийные организаторы все еще встречались с рабочими в учебных кружках. Корытный настаивал, чтобы руководство Таганского райкома давало больше информации, но, казалось, в райкоме об этом ничего не знали. Корытный также ругал Сталинский районный комитет за то, что он не исключил из партии ни одного члена на фабрике № 24, хотя многие из них имели контакты с В. В, Ломинадзе, известным левым оппозиционером, который некогда там работал. Некоторые из этих членов партии прошли проверку только для того, чтобы быть арестованными НКВД. Только после этого политического конфуза Сталинский райком партии начал давить на парткомы, требуя «разоблачения ряда врагов». Один из районных руководителей дал такое объяснение: «Вначале медлили, затем, когда их упрекнули, поняли, что поступали неправильно, очень крепко стали изучать людей, разоблачать, и вместе с тем не давали парторганизациям шарахаться».{233} Всеми способами — запугивая и упрашивая — Корытный пытался преодолеть апатию райкомов и парткомов, побудить к действию. В конце сентября 1936 года, спустя месяц после завершения судебного процесса он пришел к выводу, что районные и партийные комитеты все еще сопротивляются охоте на «врагов» в своих рядах.
К концу 1936 года Сталин и его сторонники превратили дело Кирова из обычного убийства, совершенного озлобленным бывшим членом партии в международный террористический заговор против советского правительства. В течение месяца в Ленинграде и в Москве были вынесены приговоры бывшим оппозиционерам — наряду с Николаевым. В течение весны 1935 года расследование продолжалось. Была раскрыта террористическая группа в Кремле, был исключен из партии А. С. Енукидзе. Напряженность несколько ослабла в период между июнем и декабрем 1935 года, хотя Ежов состряпал новую, более подробную версию заговора об убийствах. Продолжились аресты бывших оппозиционеров. В январе 1936 года признания Ольберга стали поводом для расширения направлений следствия, что в свою очередь привело к росту числа арестованных. Решающую роль в формировании дела весной 1936 года сыграл Сталин, включая в него бывших троцкистов и придавая заговору международный размах. Фокус августовского процесса против «объединенного троцкистско-зиновьевского центра», в котором смешались страхи и фантазии, сосредоточился на оппозиционерах и проблеме социальной напряженности, вызванной индустриализацией. Процесс сделал явным глубочайшие опасения руководства страны.
Районные и заводские партийные комитеты сильно отставали от руководства ЦК партии и не успевали следить за развитием сценария убийства Кирова. Местное руководство не связывало разоблачение «террористов» в верхах с проводимой проверкой и обменом партбилетов. Вначале они игнорировали письмо Центрального Комитета партии от 19 июля, в котором призывалось к бдительности и «срывании масок с врагов». Не будучи уверенными, кто именно является «замаскировавшимися врагами», и не имея мотивации их искать, они единогласно проголосовали за смертную казнь и вернулись к своим повседневным обязанностям. Разоблачениями, по их мнению, должен был заниматься НКВД. Позже Московский комитет партии резко осудил их за то, что они проводили проверку так, как если бы она не имела никакого отношения к судебному процессу.{234} Рабочие также держались в стороне от процесса. Публично они поддержали приговор, но между собой безоговорочного согласия с ним не выражали.
Если бы партийное руководство ограничилось уничтожением бывших оппозиционеров, если бы охота на врагов не распространялась на парткомы и другие учреждения, Сталинский террор был бы строго ограничен, но руководство ВКП(б) опасалось, что «сверху», невозможно убрать всех оппозиционеров. Было необходимо, чтобы районные и первичные партийные организации участвовали в ликвидации оппозиции. Осенью 1936 года на районные и заводские комитеты партии оказалось под мощным прессом: сверху от них требовали «затачивать политическое лезвие» проверок. Центральный Комитет партии принуждал областные и городские комитеты, которые, в свою очередь, опирались на районные и партийные комитеты, принять меры. Репрессии, до сих пор касавшиеся только бывших оппозиционеров, вскоре затронули местные партийные организации, профсоюзы и предприятия. Рядовые члены партии под давлением сверху нашли собственные причины присоединиться к охоте на врагов. Попытки парткомов уклониться от участия в поисках врага, их безразличие, дезорганизация и стремление соблюдать правила приличия — все эти средства оказались недейственными.
Фото 5. Нарком внутренних дел Н.И. Ежов (www.hrono.ru)
ГЛАВА 3. МОБИЛИЗАЦИЯ МАСС НА ПОДДЕРЖКУ РЕПРЕССИЙ
Я думаю, что наши большевистские руководители похожи на Антея и должны быть, как Антей. У них есть сила, потому что они не хотят нарушить или ослабить узы с матерью, которая носила и вскормила их, с массами, с людьми, с рабочим классом, с крестьянством, с малыми народами.
Из выступления И. В. Сталина на февральско-мартовском пленуме 1937 г.{235}
Неужели вы действительно верите, что народ идет за вами? Он терпит Вас, глухих и подчинивших их, так же как он терпит других вождей в других странах, но в глубине души у него нет отклика… Очень давно мы пробудили глубины, но это закончилось. Иными словами, тогда мы делали историю, а теперь вы делаете политику
Ответ Рубашева (вымышленное имя оппозиционера) на допросе{236}
В сентябре 1936 года руководителей партии все сильнее раздражало благодушное отношение райкомов и парткомов к бывшим оппозиционерам. До конца августа партийное руководство страны было занято расследованием убийства Кирова и разоблачением заговоров против Сталина и его сторонников. Судебный процесс по делу «объединенного троцкистско-зиновьевского центра» в августе 1936 года привлек внимание к большой политике: как обвиняемые, так и их предполагаемые жертвы являлись видными партийными деятелями. Однако осенью руководители партии переключают внимание общественности с политических убийств на акты вредительства в промышленности. Рабочие были выбраны в качестве новых жертв «замаскировавшихся» врагов. Новая волна репрессий началась с взрыва на угольной шахте в Кемерово, где пострадало двадцать четыре шахтера: десять человек погибли, четырнадцать рабочих получили увечья. Вначале газеты умалчивали о последствиях взрыва. В течение месяца в ходе расследования случившегося к суду была привлечена группа бывших оппозиционеров и руководителей шахты. Благодаря широкому освещению судебного процесса в прессе этот несчастный случай неизгладимо запечатлелся в сознании советского народа. Эхо взрыва разносилось по стране еще долгое время после того, как шахты были завалены, а виновные понесли наказание. Партийное руководство убеждало рабочих, профсоюзных активистов и членов партии в том, что трудности, существующие в промышленности, особенно те, что относились к безопасности на производстве, являются результатом
