ареста жен осужденных за контрреволюционные преступления, а далее последовала серия «национальных операций» нацеленных на немцев, поляков, румын, финнов, латышей и представителей других этнических групп.{7} В результате массовых операций было арестовано 766 000 человек, из которых 385 000 были приговорены к смертной казни. На основании новых данных было написано множество работ, которые один из историков назвал «исследованиями жертв».{8}
Новые архивные данные оказали двоякое воздействие на характер дискуссий по проблеме террора. Усилились старые разногласия среди сторонников «тоталитарной» концепции о личной роли Сталина в репрессиях. Выявление его истинной роли в предоставлении полномочий на проведение массовых операций позволило некоторым историкам концептуализировать политику террора более узко: как «серию карательных акций, проводимых под централизованным руководством». По словам О. В. Хлевнюка «Массовые репрессии начинались и заканчивались по команде сверху всякий раз, когда Сталин считал акцию подходящей». Даже «эксцессы» на местах «определялись центральными директивами».{9} Однако открытие документов о массовых операциях вызвало интерес и к изучению социальной напряженности, которая подтолкнула вождей партии санкционировать широкомасштабные аресты. Некоторые историки утверждали, что Сталин инициировал массовые операции с целью ликвидации недовольных представителей социальных групп, которые могли бы служить «пятой колонной» в случае начала войны. Бэрри МакЛохлин отметил, что толчком для Приказа № 00447 были, до известной степени, указания «сверху», и что этот приказ «определенно выходил за рамки политического альянса “Сталин-Ежов”», Региональные партийные вожди, обеспокоенные тем, как недовольные социальные группы будут голосовать в предстоящих демократических выборах в Верховный Совет, поддерживали массовые операции и увеличивали и расширяли их размах.{10} Историки, исследовавшие инициативы НКВД на местном уровне, ставили под сомнение идею об общем централизованном контроле.{11}
В новых исследованиях уже не было таких острых разногласий между сторонниками тезиса о тоталитаризме и «ревизионистами». Ведущие «ревизионисты» были фактически первыми, кто выявили громадную личную роль Сталина в репрессиях, что является ключевым пунктом «тоталитарной» концепции.[4] В то же время новые документы доказывали, что главной движущей силой террора являлось маниакальное стремление Сталина к полноте власти. Извилистый путь к террору был отмечен шатаниями, взлетами и падениями, отречением от своих взглядов. Сталин и партийные лидеры даже колебались в том, как интерпретировать убийство С. М. Кирова — событие, ретроспективно послужившее основным катализатором террора.{12} «Ревизионисты» воспринимали социальную историю именно таким образом и внесли важный вклад в новую политическую историю. А некоторые политические историки, недовольные недостаточным вниманием ученых к личности Сталина и некоторых лидеров Центрального Комитета партии, подняли важные вопросы о связи террора и «призывах к беспорядкам в связи с индустриализацией и коллективизацией»{13}. В конечном счете новые сведения о политике этого периода скорее обогатили, чем свели на нет прежние попытки исследования элементов террора «снизу», внеся ясность в вопрос зависимости между приказами из центра и реакцией общества.{14} Однако в большей части ставших доступными архивных документов все же указываются руководители Центрального Комитета партии. Хотя уже опубликовано несколько новаторских статей и книг, историкам только предстоит исследовать проблему влияния социального давления на политику, проводимую ЦК партии, или реакцию различных социальных групп на репрессии — два критических элемента социальной истории террора.
Эта книга переносит внимание с интриг среди высшего партийного руководства в механизмы, при помощи которых в репрессии было вовлечено советское общество. В ней анализируется, как террор распространялся с верхних до нижних слоев профсоюзных организаций — сообществ людей, объединявших 22 млн. членов, вышел за пределы ВЦСПС и достиг заводских и цеховых комитетов. В книге аргументированно показано, что репрессии были массовым явлением не только по количеству жертв, но также и порожденных ими преступников. Смертоносное лишение людей гражданских прав, называемое нами в данной работе «террором», партийные руководители представляли как патриотические «антитеррористические» меры. Они подчеркивали, что бдительность и доносы должны быть обязанностью всех благонадежных граждан. Кроме того, называя эти «антитеррористические меры» «дебюрократизацией», «социалистическим обновлением» и «массовым контролем снизу», они призывали к масштабным ответным действиям. Признавая важность подаваемых государством сигналов и ответных действий, автор доказывает, что репрессии распространялись институционально. Люди участвовали в них и в качестве преступников, и в качестве жертв, а иногда в качестве тех и других одновременно — на заводах, в профсоюзах, школах, военных организациях и других учреждениях. Внутренние сложности и соперничество, присущие этим организациям, «подливали масла в огонь».
Решающим фактором распространения террора на заводах и в профсоюзах стала социальная напряженность, возникшая в ходе индустриализации. Простые рабочие, начальники цехов, местные партийные руководители и профсоюзные лидеры перенимали лозунги репрессий и часто использовали их друг против друга, компенсируя этим свое недовольство, снимая с себя вину за трудноразрешимые проблемы на производстве, выдвигая на передний план решение своих личных задач. Партийное и профсоюзное руководство активно поддерживало рабочих и членов профсоюзов в их нападках — с целью устранить продажных, разложившихся чиновников. Призывы к репрессиям тесно переплетались с призывами к демократии. Внешне эти два явления резко противоречили друг другу Что могло быть общего между доносами, шпиономанией, страхами, массовыми арестами, показательными судебными процессами, казнями и тайным голосованием, новыми выборами, ответственностью официальных лиц и восстановлением демократии снизу? Книга «Террор и демократия в эпоху Сталина» исследует этот парадокс и возникающие в связи с этим волнующие вопросы об участии масс и поддержке ими репрессий.
Террор был не просто прицельным ударом «сверху», направленным на уничтожение оппозиционеров и явных врагов. Он сеял массовую панику, которая основательно изменила характер взаимоотношений во всех учреждениях и на всех рабочих местах; он обусловил возникновение новых концепций и новых формулировок: «разоблачение врагов», «подавление критики снизу», «мародерство», «семейственность», «подхалимство» и «лизоблюдство», что дало рабочим и служащим новые средства для реализации собственных интересов. ВЦСПС, профсоюзные организации и заводские парткомы участвовали в процессе взаимного «самоуничтожения», с энтузиазмом обвиняя и осуждая друг друга во время разоблачений и увольнений, превратившихся в своеобразный ритуал. Инициаторы чисток часто становились жертвами тех процессов, которые они сами спровоцировали. Члены профсоюзов и местных партийных организаций часто содействовали собственной гибели.
Эта внутренняя движущая сила со своими сложными организационными и психологическими механизмами саморазрушения резко отличалась от мобильных групп ликвидаторов и от нацистских лагерей смерти и геноцида.
Если риторика нацизма была нацелена на внешнего «врага», то риторика советского террора была направлена на разоблачение внутреннего врага. В этом смысле аналогии между Гитлером и Сталиным не достаточно, чтобы пролить свет на движущие силы террора.{15}
Нацистская политика геноцида, пожалуй, была наиболее близка к массовым операциям, которые также были нацелены на аресты, депортацию или казнь некоторых социальных и национальных групп. Однако советский террор был явлением гораздо более широким, чем массовые операции. Ставшее традиционным обличение верных товарищей по работе, внутренние проверки, обвинения и порицания видоизменили каждое рабочее место и каждое учреждение. Рабочий, член партии, инженер или служащий легко мог стать как жертвой, так и преступником. Никто не мог понять, почему некоторые люди становились жертвами репрессий. Ошеломленные непониманием происходящего, члены партии на партийных собраниях изо всех сил старались объяснить причины арестов их родственников и жен. В отличие от геноцида евреев в Германии, границы, отделяющие жертву от преступника в Советском Союзе, были размытыми. Вчерашний обвинитель на следующий день часто становился жертвой.{16}
В книге «Террор и демократия в эпоху Сталина» прослеживается эволюция террора на заводах и в профсоюзах. Начиная с широкого обзора периода советской индустриализации, показаны изначальная апатия рабочих и членов партии к охоте на «врагов», согласованные усилия лидеров коммунистической партии по нагнетанию истерии по поводу «вредительств» в промышленности и быстрое нисхождение к сумасшествию на заводах и профсоюзах. Анализируя реакцию рабочих, членов местных партийных ячеек, представителей профсоюзов, директоров и начальников цехов на происходящее, автор книги стремится дать понимание того, как в целом порядочные и нормальные люди проходили этапы от ясного и понятного восприятия жизни до саморазрушения.
ГЛАВА 1. СОЦИАЛЬНЫЙ КРИЗИС ИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ
Инженеры надели лисьи шубы, получают мясо, сахар и т. д. Рабочие голодают. Вот мы три месяца голодаем. Профсоюзы и хозорганы — бюрократы. Мы должны потребовать, чтобы были все равные. И если голодать, то всем, а не одним рабочим.
Из выступления рабочего на собрании Коломенского машиностроительного завода (Московская область){17}
В 1937 году, в разгар террора, союз горняков с опозданием провел общенациональную конференцию. Профсоюзные руководители восхваляли «новый демократический порядок»; они разоблачали врагов в своих рядах и разгоняли старых руководителей, связанных взаимной поддержкой. Страна находилась в состоянии «политического поворота». Движимый новой риторикой, горняк Шадабудинов смущенно поднялся на трибуну: «Товарищи, — взволнованно начал он, — я, может быть, не так хорошо расскажу, как рассказывали товарищи, но я просил бы мне не мешать». Шадабудинов объяснил, что он хотел сказать несколько слов о своем руднике, который «сегодня дает стране много меди». Он «попал на этот пленум случайно», до этого никогда не встречался с руководством своего профсоюза. Профсоюзные работники редко посещали поселки рабочих, и даже если приезжали туда, никогда не спускались в шахты. Местные профсоюзы пытались помочь рабочим, но не всегда все обстояло благополучно, особенно когда «в это дело замешаются вредители». «В 1936 году у нас было много случаев вредительства». Шестнадцать шахтеров умерло, и еще четыре за прошедшие четыре месяца. Много больше было ранено, ослеплено и травмировано при несчастных случаях. «Откровенно говоря, это ужасно», — тихо сказал Шадабудинов. Хуже того, должностные лица, казалось, были к этому равнодушны. Под видом политического образования, парторг только и делал, что громко читал газеты. «Он рассказывает нам сказки, — сказал с отвращением Шадабудинов, — и за это он получает 400 рублей ежемесячно». Начальник шахты ни на что не реагировал, а секретарь парткома делает все, что хочет директор. Директор недавно выдал ему 4000 рублей и отличную шубу, в которой он щеголял около промерзших шахт. Неоднократно Шадабудинов писал в различные инстанции о сложившейся ситуации, но ни от кого не получил ответа. В конце концов, он собрал копии всех своих писем, вложил их в конверт, склеенный из старой газеты, и отправил почтой Н.И. Ежову — наркому внутренних дел. «Ответа я не получил, но все-таки я чувствую, что кое-что предпринимается», — отметил с удовлетворением Шадабудинов. «Пять дней назад в партконтроль потребовали нашего директора и секретаря парткома».{18} После выступления Шадабудинова началось расследование деятельности директора и секретаря партийного комитета. Обвиненные во «вредительстве», они, по всей вероятности, пострадали так же, как и другие многочисленные жертвы террора. Все же, по мнению Шадабудинова, кто, если не эти «вредители» в меховых шубах, должен ответить за смерть и увечье шахтеров?
Конфликт между горняками и должностными лицами, описанный Шадабудиновым, был одним из многих. Промышленность 1930-х годов была словно опутана сетью высоковольтных проводов и гудела от высокого напряжения. Беспрестанное давление
