позже, в январе 1937 года, но он сыграл центральную роль в сюжете. Согласно данным прокурора, перед тем как уехать из Кемерово, Дробнис посетил квартиру Г. Л. Пятакова в Москве. Пятаков поручил ему связаться с Мураловым и Богуславским — двумя бывшими оппозиционерами, высланным в Новосибирск. Эти трое стали ядром троцкистского террористического центра в Западной Сибири. Весной 1935 года Г. Л. Пятаков вновь встретился с Дробнисом и рассказал ему о встрече за границей с сыном Троцкого Л. Седовым и его представителем. Седов якобы подстрекал Пятакова активизировать деятельность троцкистской сети, совершать убийства политических лидеров, устраивать акты саботажа в промышленности, особенно в металлургической, угольной и химической отраслях. Затем Пятаков приказал Дробнису начать вредительскую деятельность на шахтах. Дробнис — заместитель начальника строительства в Кемерово вскоре привлек к работе директора шахты «Центральная» Носкова. После двух встреч в августе и ноябре 1935 года Носков завербовал бывших левых оппозиционеров: рабочего Курова и бригадира Шубина.[29] Год спустя Я. Н. Дробнис, И. И. Носков, Ф. И. Шубин и М. А. Куров привлекли в свою группу инженеров и начальников шахты «Центральная», в которую входили И. Т. Лященко, Н. С. Леоненко, В. М. Андреев, И. Е. Коваленко, а также несколько иностранцев.[30] Главный инженер Кемеровского рудника И. А. Пешехонов, озлобленный приговором Шахтинского судебного процесса, активно занимался вредительством на рудниках. М. С. Строилов якобы контактировал с Пешехоновым в 1933 году и подстрекал его к разрушению вентиляции в шахтах, которые можно было наполнить газом. Он познакомил Пешехонова с Штиклингом, немецким инженером, якобы агентом гестапо, и эти двое создали «контрреволюционную фашистскую группу». В октябре 1935 года Шестов, директор соседнего цинкового рудника, настоял на том, чтобы Дробнис объединил своих троцкистов с пешехоновской фашистской группой. Вскоре после этого обе группы объединились.{247} Заместитель Прокурора Союза СССР говорил, что «организатор диверсионной работы Пешехонов и троцкист-контрреволюционер Носков нашли общий язык и основу для совместной деятельности с фашистом Штиклингом».{248} Они намеренно допустили наполнение рудников газом, надеясь, что взрыв разрушит производство и «озлобит рабочих».{249}
Судебное разбирательство представляло собой систему взаимосвязанных свидетельских показаний, в которых обвиняемые обличали сами себя и друг друга. Не было других доказательств, кроме их собственных признаний. Например, Носков свидетельствовал: «Дробнис предложил мне организовать на шахте акты физического уничтожения рабочих путем отравления и взрывов». М. А. Куров в свою очередь показал: «Носков сказал нам, что взрывы газа на шахтах, даже если при этом кое-кто из рабочих пострадает, были бы очень эффективными в смысле результатов нашей работы».{250} Будто бы Шубин с наслаждением и злорадством сообщил о плане: «Наши братишки будут дохнуть, как крысы». Насмехаясь над знаменитой фразой Сталина, что жизнь становится лучше и счастливее, он сказал: «Мы покажем рабочим счастливую жизнь». Эти комментарии, подчеркиваемые и повторяемые в многочисленных газетных статьях, стали прописными фразами судебного процесса.{251} Как говорилось в одной из статей: «Они не прекратят убийства рабочих. Напротив, чем больше жертв, тем лучше для троцкистских кровососов, так как они выполняют команды своих хозяев — фашистов».{252}
Информирование рабочих о процессе
Рабочие — всего лишь наблюдатели судебного процесса «объединенного троцкистско-зиновьевского центра» в августе 1936 года, — приняли на себя ответственную роль жертв и свидетелей в кемеровском процессе. Бригадир-стахановец шахты «Центральная» свидетельствовал, что обвиняемые руководители саботировали стахановское движение с целью возбудить недовольство среди лучших рабочих. Другой шахтер в своих показаниях подтвердил, что рабочие неоднократно сообщали о скоплении газа и требовали установить вентиляторы. Однако Лященко, руководитель, ответственный за состояние вентиляции, говорил им: «Мы установим вентиляторы, когда Советская власть станет богаче». Государственный обвинитель спросил Лященко: «Было ли Ваше заявление сделано с целью усиления недовольства рабочих? Этим ли способом выражалась Ваша контрреволюционная деятельность?». На что Лященко ответил: «Да». Когда рабочие отказались войти в загазованные забои, Лященко обвинил их в срыве производства и посоветовал им разгонять газ, размахивая «тужурками». Инспектор по охране труда заявил, что в забоях накапливался газ, и что он приказал Лященко установить вентиляторы. Начальник участка шахты «Центральная» Леоненко признался, что умышленно оставлял в шахтах стоячую воду, чтобы шахтерам было труднее работать. Носков, директор шахты, показал, что планировал создание большого количества «газовых мешков и тупиков».{253} Прокурор понуждал обвиняемых признаться в том, что они намеренно планировали убийства рабочих. Он спросил Шубина: «Признаете ли вы, что ваши действия, по существу, — действия убийц рабочих?» Шубин ответил: «Как ни тяжело, должен признаться, что это так». Прокурор обратился к Коваленко, главному инженеру шахты: «Правильным, следовательно, будет вывод, что Вы как член этой организации сознательно направляли рабочих на гибель, были убийцей рабочих?». Он также спросил Леоненко, действительно ли тот «сознательно отравил десятки рабочих». От каждого обвиняемого по очереди требовали признать, что смерть от несчастного случая была не результатом халатности, а «сознательным и обдуманным» действием».{254}
На этом суде, как и предшествующем ему августовском процессе, смешались воедино реальность и вымысел. Действительно, шахты часто заполнялись газом, забои были плохо спроектированы, отсутствовала вентиляция. Прокурор заявил, что кемеровские руководители умышленно отказывались расходовать государственные средства на обеспечение безопасности в шахтах. Более трех четвертей средств было заморожено или не использовались. Неизрасходованные страховые фонды вряд ли являлись отличительной особенностью лишь Кемеровских шахт. Многие начальники не расходовали денежные средства, предназначенные для безопасности, обеспечения жильем или предоставления культурных услуг, поскольку нехватка строительных материалов делала их бесполезными. Однако прокурор утверждал, что неизрасходованные денежные суммы являются доказательством умышленного вредительства. Он допросил Андреева, главного инженера, какие были предприняты меры для устранения «безобразий» на шахте. Андреев ответил: «Никаких».{255} Проблемы в Кемеровских шахтах, высокий процент несчастных случаев, низкий уровень планирования и управленческая халатность существовали в каждой отрасли промышленности. Это было неизбежным результатом высоких темпов индустриализации и давления на «генералов» промышленности для достижения высоких производственных показателей. Однако суд предъявил обвинения не государству, а «вредителям и диверсантам», которые «провокационно старались подорвать доверие рабочих к пролетарскому государству».{256} — Девять обвиняемых, признавших свою вину, основанную исключительно на их собственных показаниях, были расстреляны.{257}
Информация о судебном процессе быстро нашла восприимчивую аудиторию. Беспартийный бурильщик завода «Станколит» Захаров рассказывал своим товарищам: «У нас в цеху также много газа во время работы. Вентиляция не работает, несмотря на требования рабочих… Надо посмотреть: может быть, это работа таких же сволочей, как и в Кузбассе, которые травили рабочих газами».{258} Захаров незамедлительно воспользовался случаем: возможно, на заводе установят вентиляторы, если рабочие обнаружат «вредителей». Он не был единственным рабочим, который извлек выгоду из данного дела. Рабочие быстро списали на «вредительство» неудовлетворительные условия безопасности, несчастные случаи, плохие жилищные условия и другие повседневные трудности. Неужели они на самом деле верили, что враги намеревались их убить? Это невозможно узнать. Однако они осознавали, что слово «вредительство», даже шепотом произнесенное, немедленно привлекало внимание начальников.
После кемеровского судебного процесса заводские газеты пестрили голословными обвинениями. В одной газете открыто спрашивали: «Если происходят систематические срывы в строительстве, нарушения распоряжений правительства, замораживание миллионов рублей, не является ли это происками врагов?» Нарком тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе получил огромное количество писем от руководителей промышленных предприятий, в которых те жаловались, на то, что их превратили в «козлов отпущения» за каждую возникшую трудность. Директор Днепропетровского металлургического завода С. П. Бирман обратился к нему за «указаниями и содействием». Он объяснил, что партийные директивы, поощряющие «критику и самокритику» были неправильно истолкованы: «Мне кажется, что директиву высших партийных инстанций о всемерном развертывании “критики” и “самокритики” в Днепропетровске поняли неправильно». Иностранное слово “критика” здесь часто путают с русским словом “трепаться”… Многие поняли так, что надо во что бы то ни стало обливать грязью друг друга, но в первую очередь определенную категорию руководящих работников. Этой определенной категорией руководящих работников и являются в первую очередь хозяйственники, директора крупных заводов, которые по мановению таинственной волшебной палочки сделались центральной мишенью этой части самокритики». Бирман обвинил региональных руководителей партии в том, что они занимаются исключительно агитацией против управленцев. Центральный Комитет также получал многочисленные письма с жалобами. Сталин лично вмешался после того, как директор авиамоторного завода пожаловался, что он и его коллеги-руководители, все бывшие троцкисты, подвергаются нападкам исключительно за свои прошлые политические ошибки. Сталин отправил срочную телеграмму секретарю Пермского горкома партии с просьбой «оградить директора и его работников от травм и создать вокруг них атмосферу полного доверия».{259} Наряду с жалобами на травлю, Орджоникидзе также получил многочисленные письма с открытыми обвинениями, которые он отправил Ежову для дальнейшего расследования.[31] Широко развернутая кампания против вредительства была на руку многим из тех, кто искал «козлов отпущения» или способов разрешения проблем. Усилия Сталина остановить эту кампанию не дали результата.
Процесс по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра»
Кемеровский процесс стал генеральной репетицией второго московского показательного процесса, который начался 23 января 1937 года. Почти половина обвиняемых — Г. Л. Пятаков, Н. И. Муралов,Я. Н. Дробнис, М С. Богуславский, А. А. Шестов, М. С. Стройлов и В. В. Арнольд были связаны с кемеровским процессом. Некоторые из них дали свидетельские показания. Двое членов суда также были ветеранами кемеровского процесса: В. В. Ульрих возглавлял Военную коллегию Верховного Суда, а Н. М. Рычков был членом «тройки», которая судила дело. Кроме того, вредительство в Кемерово считалось одной из трех составляющих плана заговора, основного пункта обвинения на январском процессе. Семнадцати обвиняемым был вынесен приговор за измену, шпионаж и вредительство, включая заместителя наркома тяжелой промышленности Г. Л. Пятакова, главного редактора газеты «Известия» и члена Конституционной Комиссии К. Б. Радека, заместителя наркома иностранных дел Г. Я. Сокольникова. Большинство обвиняемых являлись бывшими троцкистами, а некоторые из них, включая Пятакова, Радека, Муралова и Серебрякова были лично близки к Троцкому. Одни были арестованы задолго до взрыва в Кемерово, другие — вскоре после него.{260},[32]
На январском процессе в ходе судебного разбирательства речь шла о большом количестве заговоров, хронологизация оппозиционной деятельности, относящейся к концу 1920 годов, была весьма запутанной. Главным обвинителем выступал А. Я. Вышинский. Он предъявил подсудимым обвинение в создании «параллельного троцкистского центра» — в качестве запасного варианта на случай, если «троцкистско-зиновьевский центр» будет разоблачен. Движимые глубокой ненавистью к Сталину заговорщики намеревались причинить ущерб и распродать советскую промышленность, восстановить капитализм, расформировать колхозы и ослабить оборону страны. Обещая территориальные уступки Германии и Японии, они планировали захватить власть в случае, если СССР будет побежден в войне.{261} Как во время августовского процесса 1936 года, так и на кемеровском процессе, версия государственного обвинения полностью базировалась на сведениях, полученных от подсудимых в ходе допросов. В основе дела о вредительстве лежала информация о деятельности трех, слабо связанных
