преступления, что влекло исключение из партии и увольнение с работы. Партийные комитеты, профсоюзы в ВЦСПС только утверждали решения, которые уже были приняты НКВД. В иных случаях профработников, являвшихся членами партии, исключали из рядов партии, а затем их отстраняли от работы в профсоюзах. Эти дела также часто отправлялись в НКВД. Другие стали жертвами ВЦСПС, который затем передавал компрометирующие материалы в НКВД. Для одних репрессия была длительным процессом, проходящим через болезненные и неопределенные этапы. Других сразу же сажали в тюрьму, а профсоюзы, партия и ВЦСПС поспешно старались от них избавиться. Профсоюзы увольняли людей, которые уже исчезли с их поля зрения или были расстреляны. Это было жуткое сюрреалистическое зрелище: руководящие органы партии, ВЦСПС и профсоюзов регулярно проводили собрания в повестке дня которых стоял единственный пункт: исключение из партии или профсоюзов или увольнение с работы людей, которые давно уже прекратили свое земное существование.

В январе 1938 года профработникам в какой-то момент показалось, что ЦК ВКП(б) решил остановить безудержный вал репрессий — увольнений, обвинений и клеветы, которые нанесли тяжелый удар по профсоюзам и партии. Они осторожно критиковали наиболее вопиющие эксцессы террора, используя фигуру «пострадавшего честного рабочего», чтобы поддержать отказ от политики террора. Но январский пленум ЦК в 1938 году только осложнил ситуацию. Начались восстановления на работе, в партии и в профсоюзах, параллельно продолжались аресты. Это породило неразбериху и еще больше парализовало деятельность напуганных профработников. Теперь совершенно невозможно было отделить «врагов» от невиновных. Воцарился хаос.

Фото 8. А.В. Артюхина — председатель ЦК Союза рабочих текстильной промышленности Москвы и Ленинграда. Фотография взята с сайта www.cultinfo.ru

Фото 9. Председатель ВЦСПС Н. М. Шверник. Фотография взята из журнала «Вопросы профдвижения» № 9-10. Май 1937 г.

ГЛАВА 6. РИТУАЛЫ МАССОВЫХ РЕПРЕССИЙ НА ПРЕДПРИЯТИЯХ

Враги (партии) знают, как маскироваться. Наша задача — как бы они не маскировались, сорвать маску с их лица.

Буданов — член парткома ликероводочного завода, 1938 г.{439},[60]

Умных расстреливают, а дураков оставляют.

Марголин — арестованный член парткома завода «Динамо»{440}

«Нужно было собрать актив комсомола, да так набить Марголину зубы, чтобы он в другой раз помнил».

Старичков — секретарь парткома завода «Динамо»{441}

В 1937 году с прежней терпимостью в заводских парткомах было покончено. Как заметил секретарь парткома крупного машиностроительного завода «Динамо» Старичков: «Мы должны быть <…> твердыми… Мы должны вооружиться бдительностью».{442} Всю осень 1936 года партийное руководство настойчиво подталкивало парткомы к поиску врагов в своих собственных рядах. Судебные процессы в Кемерово и по делу Пятакова, февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 года и кампания за демократизацию профсоюзов — все эти мероприятия служили популяризации репрессий. Партийные руководители настаивали на участии рядовых членов партии в «разоблачении врагов», призывали находить скрытых врагов до того, как тех арестуют органы НКВД, а также разоблачать бесчестных и недобросовестных руководителей. Вскоре парткомы были поглощены психологически и организационно сложным процессом поиска и «разоблачения» скрытых врагов в рядах партии. Коммунисты, настроенные друг против друга, становились активными участниками репрессий. Чрезмерно занятые проверками, допросами и исключениями из партии, они писали доносы в первичные парторганизации, цехкомы, завкомы, райкомы и горкомы партии, а также в различные инстанции НКВД. Многие дела, которые были переданы на рассмотрение парткомов, начинались с открытых обвинений или писем, которые публиковались в заводских газетах. Процесс развивался неравномерно. Некоторые парткомы значительно быстрее и полностью втянулись в него, другие запаздывали. Так, партком завода «Серп и молот», где работало более 700 членов партии, был целиком охвачен взаимными обвинениями, несмотря на то, что директор завода П. Ф. Степанов неоднократно пытался их придержать, призывая сохранять некое подобие здравого рассудка и сосредоточить внимание на производстве. На текстильной фабрике «Трехгорная мануфактура» кампания по «разоблачению» шла медленнее, несмотря на арест директора фабрики в начале 1937 года.{443}

Причины, по которым члены партии могли подвергнуться преследованию, можно было разделить на четыре категории: социальное происхождение или политическая деятельность в прошлом; связи с арестованными членами семьи, друзьями или наставниками; идеологические ошибки; несчастные случаи на производстве, нарушения правил техники безопасности и проблемы, связанные с производством. Все заводские парткомы соблюдали определенную процедуру, которая предполагала соответствующие действия. Например, от членов партии требовали написать заявление, если они подозревали кого-то во «вражеской» деятельности или вредительстве, если услышали подозрительный разговор, узнали об аресте родственника, друга или наставника, а также, если получили компрометирующую информацию на кого-либо. Заявитель мог написать о себе самом или о других, такое заявление имело форму личного признания, обвинения, слуха или даже подозрения, не подкрепленного фактами. Не предполагалось никаких негативных последствий, если сведения, изложенные в заявлении, не будут подтверждены доказательствами, но если заявление не было написано, то последствия были неизбежны. Например, недонесение об аресте родственника являлось основанием для исключения из партии и даже для ареста. Это был мощный стимул для доносительства, главное — защититься от последствий недонесения. В течение 1937 и 1938 годов во все инстанции НКВД и партии посыпался шквал подобных заявлений. Их рассмотрению заводские парторганизации посвящали уйму времени.

На заводах структура членства в партии представляла собой пирамиду, вершиной которой была первичная парторганизация, а основанием — цеховые комитеты. Партком являлся выборным органом из 10-15 человек, и был верхушкой пирамиды, представлявшей всех заводских членов партии. Члены партии имелись во всех структурах завода: среди рабочих, мастеров, начальников цехов, в дирекции. На заседаниях парткомов и общезаводских собраниях, где присутствовало от десяти до сотен человек, были представлены разные, даже противоположные, интересы. На крупных и значимых заводах было несколько сотен членов партии; на более мелких предприятиях — ни одного. На машиностроительном заводе «Динамо», где было занято около 7 тыс. рабочих в 18 цехах, насчитывалось 700 коммунистов и кандидатов в члены партии. На фабрике «Трехгорная мануфактура» работало более 500 членов партии.

Цехкомы и парткомы обсуждали заявления на собраниях, которые напоминали судебные процессы.{444} Члены цеховых комитетов первыми знакомились с обвинениями и решали, что надо предпринять. Затем партком рассматривал их решение и представлял дополнительные свидетельские показания и «доказательства». Секретарь парткома предъявлял обвинения. Обвиняемый или обвиняемая сами себя защищали, другие члены парткома задавали им вопросы. Партийный секретарь высказывал свое мнение, и в конце собрания члены партии голосованием принимали решение. Однако не существовало правил, которые бы регулировали процедуру представления доказательств. При рассмотрении дел опирались на слухи. Очень часто вопросы были откровенно предвзятыми, а члены парткома агрессивно настроены. И поскольку один «процесс» следовал за другим, отношения между самим членами парткома были очень сложными: они сами оказывались то в роли присяжного заседателя, то обвинителя, обвиняемого; соседствовали чувства враждебности и союзничества, переплетение которых создавало атмосферу напряженности. Арест органами НКВД каждой новой жертвы вынуждал парткомы снова и снова устраивать проверки среди коллег арестованного его подчиненных и начальников. Таким образом, с 1937 года процесс запускался изнутри; «террор» на предприятиях стал самообразующимся и самовоспроизводящимся процессом.

Эта глава написана на основе стенографических отчетов заседаний парткомов за период с 1937 по 1939 годы на пяти московских промышленных предприятиях, это: машиностроительный завод «Динамо», металлургический завод «Серп и молот», станкостроительный завод «Красный пролетарий», ликероводочный завод и текстильная фабрика «Трехгорная мануфактура». Показана практика деятельности организаций как своего рода движущей, силы, переносящей целые коллективы в фантасмагорический мир населенный врагами и вредителями.[61] Стенографические отчеты, дословно фиксировавшие на собраниях каждое слово, позволили услышать выступления давно ушедших людей, понаблюдать, как менялись их взаимоотношения, проследить их судьбы. Происходившее на этих заседаниях дает представление о конфликтах, дружеских связях и обидах, из которых складывалась повседневная жизнь и политическая культура на заводах. Они показывают, как члены партии переходили от стадии обвинений к встречным обвинениям со стороны обвиняемых, от исключения из партии отдельных ее членов к коллективному хаосу и истерии. Иными словами, как сами люди активно организовывали действо и реагировали на события, которые были одновременно их коллективным творением, но в то же время выходили из-под их контроля.

Отклонения от «героической» биографии

Весной 1937 года члены партии на заводах начали проверять старые документы и протоколы собраний, чтобы «разоблачить врагов» в своей среде. Еще в конце осени 1936 года даже прежняя оппозиционная деятельность не являлась достаточным основанием для исключения из партии. Многие члены партии некогда были активными участниками оппозиции, некоторые из них даже были исключены, а затем снова восстановлены. Теперь доказательство прошлой оппозиционной деятельности, которое раньше являлось лишь поводом для сомнений, стало решающим критерием для исключения. Члены партии оценивали друг друга по степени «героизма» биографии, что подразумевало принадлежность к рабочему классу или бедному крестьянству полную непричастность к политической оппозиции и «прозрачность» родственников, которых могли похвастаться тем же происхождением и политическими взглядами. Любой, чьи биографические данные не соответствовали жестко установленным критериям, мог подлежать исключению из партии и увольнению с работы, независимо от того, насколько он был преданным, работящим и самоотверженным человеком. Однако чем дольше человек состоял в партии, тем было труднее сочинить «незапятнанную биографию». Парткомы начали проверять деятельность людей во время Гражданской войны, а также их возможную принадлежность к другим политическим партиям, таким как Бунд (еврейский рабочий союз) или эсеры (социалисты-революционеры). Несмотря на то, что партийные евреи раньше состояли в Бунде, который официально слился с партией большевиков в 1920 году, принадлежность к этой партии в прошлом теперь была основанием для подозрений. Фактически любое из нижеприведенных событий биографии бросало подозрения на члена партии:

• проживание за границей или на территории, занятой белыми во время Гражданской войны;

• родственники за границей;

• переписка с людьми за границей, включая родственников;

• родственники из кулаков, представителей духовенства, купцов, коммерсантов или помещиков;

• оказание материальной поддержки арестованным членам партии, родственникам, друзьям, руководителям или случайным знакомым;

• принадлежность к оппозиции в прошлом или связи (даже случайного характера) с теми, кто участвовал в оппозиционной деятельности.

От членов партии требовали представить заявление о том, имеет ли к ним отношение какое-либо из перечисленных «компрометирующих обстоятельств». Например, если им становилось известно, что чей-то родственник или друг был арестован, они должны были немедленно доложить об этом в партком. Заседания парткома были полностью посвящены зачитыванию заявлений, рассмотрение которых давало «пищу» для последующих «разборок». В 1938 году партком ликероводочного завода признал, что начиная с 1937 года, был всецело занят обвинениями и «разоблачениями». На старого члена партии Гульбиса[62] обрушился град нападок, после того как партком обнаружил, что во время Гражданской войны он недолгое время находился в плену у белогвардейцев. По всей видимости, белые нашли его партийный билет, но не расстреляли. Почему? Буль-бис объяснил, что его пожалел один доброжелательно настроенный белогвардеец и помог ему сбежать. Партком посчитал эту историю подозрительной и засыпал его вопросами. Может быть, Бульбис