нас — тысяча командиров и какой-то процент оказались сволочами. Если взять всех в целом, то командный состав — преданный.

— Почему на всех ответственных участках вредители оказались?

— Много хороших командиров подобрано, в том числе и ты, и много таких людей. А вы сейчас так говорите, что раз хорошее — не мое, то плохое — мое.

— Я спрашиваю, почему вредители на завод попадали? …Ты как большевик, как руководитель, должен был ориентироваться на разоблачение врага. А ты — «петушки да гребешки». Чем объяснить недостаточно острую постановку с бдительностью?{506}

Степанов являлся одним из немногих, кому удалось противостоять такого рода допросам. Частично его привилегированное положение директора завода позволяло ему парировать назойливые вопросы, спокойно давая понять тем, кто их задавал, что у него имелась информация также и на них. В конечном счете, партком не исключил Степанова из партии. К сожалению, немногие могли проявить подобную принципиальность.

Управленцы и рабочие

Охота на «врагов» и «вредителей» сильно подорвала авторитет хозяйственников на заводах.{507} Директора теряли бесконечно долгое время на собраниях, защищая себя самих и своих подчиненных от обвинений в политических, биографических и технических вопросах. Степанову удалось удержаться на своей должности, а на заводе «Динамо» немногим более чем за год сменилось три директора. Первый директор, Жуков, был исключен из партии; его сменил Ясвоин, который незамедлительно подвергся нападкам за плохую организацию цехов, нарушения финансовой дисциплины, отмену премиальных и неспособность восстановить порядок. Он оказался в невыносимой ситуации. Если бы он «восстановил» порядок, как этого требовали руководящие работники завода, то его обвинили бы в «подавлении критики». Если бы он снова ввел оплату премиальных — как того требовали рабочие, он был бы вынужден перерасходовать фонд заработной платы. Секретарь парткома признал, что наблюдается резкое падение трудовой дисциплины среди рабочих и руководящего состава завода. Частично в этом был виноват партком. Члены парткома систематически подрывали авторитет Ясвоина, к примеру, запрещая ему принимать новых работников. Его заставили извиниться за то, что он принял на работу заместителя директора: «Я не знал, кто должен был отбирать кадры, я или партком». Не обладая достаточной властью, но принимая на себя всю вину, Ясвоин был парализован страхом и депрессией. Партком осудил его поведение: «Прежде всего он должен ликвидировать свое пессимистическое отношение к работе». Тем не менее, Ясвоин имел основания для пессимизма: он также был вскоре исключен из партии и арестован.{508}

Не пользовались авторитетом и начальники цехов. Начальник смены или цеха не мог критиковать или уволить рабочего, иначе бы его объявили «врагом народа». Когда член партии по фамилии Коростелин, работавший на ликероводочном заводе, был обвинен начальником цеха Тынковым в растрате государственных средств, он тотчас принялся нападать на своего начальника, предъявляя ему политические обвинения. Он развернул против Тынкова настоящую кампанию, требуя его ареста как «троцкистского врага». В докладной записке директору завода он обвинял Тынкова в том, что тот пытался уволить коммунистов из цеха, «пожирал» людей, вынуждал старейших рабочих уйти с завода и платил рабочим большие премиальные, чтобы заручиться их поддержкой. На свой страх и риск директор не реагировал на подобные обвинения. Он создал комитет по расследованию, который защитил начальника цеха Тынкова от нападок Коростелина. Партком в это дело вообще не вмешивался, «умыл руки». Коростелин, обвиняемый в плохом управлении, предстал перед судом. Несмотря на это, он продолжал писать доносы в партком и райком партии, заявляя, что Тынков — «враг народа». Суд признал Коростелина виновным, но помогли действия НКВД. Ему удалось избежать наказания благодаря своевременным арестам Тынкова и инженера, который принимал участие в работе комитета по расследованию.{509}

Но Коростелин все еще не был удовлетворен. Арест Тынкова и инженера помешал ему представить себя жертвой. Он возмущенно выговаривал членам парткома: «Я пятнадцать лет состою в партии и работаю на этом заводе двадцать пять лет. Мой партбилет был поставлен под угрозу Меня предали суду Кто в этом виновен? — Враг народа». Но в парткоме ему ответили: «Вы виновны. Вы должны за это ответить». — «Если бы я не был так возбужден этим, я бы попал в тюрьму на длительный срок». Коростелин ругал секретаря парткома: «Я Вам неоднократно писал, что Тынков — враг народа. Вы что хотите, чтобы он пришел и сказал, что он враг народа?» Он был в ярости, что его обвинения не привели к немедленным действиям, и что он был вынужден предстать перед судом. Несколько членов парткома пытались объяснить Коростелину, что невозможно арестовывать людей без доказательств, на основе заявлений одного человека, но все было напрасно.{510} Коростелин пошел в атаку против всех членов парткома. Он написал заявление в райком партии, что партком завода не помогал ему в разоблачении врагов. Члены райкома, испугавшись, что и им самим могут предъявить подобное, начали новое расследование. Члены партии были настроены друг против друга. Секретарь парткома призналась в недостатке бдительности, но поддержать Коростелина отказалась: «Не ты тут герой, — предупредила она его, — а органы НКВД работали, и нельзя приписывать, Коростелин, тебе лавры».{511}

Случай Коростелина свидетельствует о том, насколько легко было превратить потерю времени и средств, плохое управление или растрату в «политическое» дело. Когда начальник цеха Тынков уличил Коростелина в обмане, тот ринулся в бой, используя любое средство, имеющееся в политическом арсенале. Он обвинял Тынкова в препятствовании проведению партсобраний, подкупе рабочих и «троцкизме». Его обвинения, ставшие прямым ответом на угрозу его собственной безопасности, в конечном счете, привели к аресту его начальника. К тому времени, как дело закончилось, Тынков оказался в тюрьме, а члены парткома — под следствием за «отказ разоблачать». Этот случай ясно показал: любой руководитель, пытавшийся наказывать за вредительство, должен быть готов самоотверженно противостоять встречным обвинениям.

Викулов — заместитель директора ликероводочного завода столкнулся с многочисленными обвинениями в свой адрес, после того как Монгерт, назначенный им требовательный бригадир, был арестован. Рабочие, недовольные установленной бригадиром строгой дисциплиной, праздновали победу: органы НКВД арестовали Монгерта за то, что он уволил «старых, хороших рабочих». У Викулова было другое мнение. Он защищал Монгерта за то, что тот боролся с пьянством рабочих и мелким воровством. Безоговорочно приверженный правде или опасаясь, что обвинений в пособничестве, Викулов отказался осуждать Монгерта. Представитель райкома партии Ефтеев сердито упрекал Викулова:

Ефтеев: «Вы говорили, Монгерт требовал, нажимал, боролся с воровством».

Викулов: «Может быть, он перестраховывал себя».

Евтеев: «Именно он перестраховывал, нажимал на рабочих, пытался показаться активным советским человеком».

Викулов: «Возможно».

Евтеев: «А он был враг, а ты его проглядел и воспевал его».

Викулов: «Я рассказал все, как было».

Евтеев: «Я бы не сказал, что он боролся, нажимал. Нужно было сказать: “Извините. Я — член партии проглядел эту сволочь”, — а не воспевать».

Викулов: «Я не воспеваю».

Несколько членов партии воспользовались арестом Монгерта для нападок на Викулова. Всплыли старые обиды между транспортным отделом и другими цехами. Начальники цехов жаловались, что транспортный отдел отказывался отгружать плохо упакованные материалы. Викулов, не желавший занимать маловажными предметами дорогое место в попутной машине, отправлявшейся с завода, отказался погрузить в машину корзины с подарками в честь празднования Октябрьской революции и отвезти их на склад. Он резко сказал парторгу: «Найми такси!». Другие обвиняли Викулова в том, что он и Монгерт настраивали рабочих и членов партии друг против друга и увольняли старых рабочих. Викулов защищался. Он сердито объяснил, что один из тех рабочих был хроническим алкоголиком. «Сколько раз он пьянствовал на заводе, — заявил Викулов. — Вчера он тут выступал [на собрании] и был выпивши». После ареста Монгерта на Викулова посыпалось множество жалоб. Политика и производство стали настолько тесно взаимосвязаны, что больше невозможно было всерьез осуждать пьянство, отказывать в отгрузке или обсуждать дела завода.{512}

Крикуны и организационный хаос

В 1938 году парткомы были всецело заняты рассмотрением заявлений и расследованиями. Вряд ли кто-то, кто бы не был «виновен» в чем-нибудь: в связи с «врагом», наличии темных пятен в биографии, в несчастном случае, в технической или политической ошибке. Репрессии вышли далеко за пределы целевой группы бывших оппозиционеров. Партсобрания превратились в войну, где каждый воевал с каждым, войну, в которой невозможно было отделить правду от грязных обвинений, злобы и мести. Оставшиеся на свободе научились охотиться на врагов, были скоры отражать любые нападки встречными обвинениями. Стремясь защитить себя, они — в качестве упреждающего удара — обвиняли других. Выражаясь партийным языком, они стали «крикунами». Парткомы больше не мучились угрызениями совести, когда «крикунов» арестовывали за то, что те «кричали во всю глотку».

Парткомы находились под сильным давлением; они должны были «разоблачать» врагов до того, как тех арестовывали сотрудники НКВД. Однако невозможно было предугадать желания НКВД. Часто члены парткома не имели представления, почему кого-то арестовывают. После ареста они пытались компенсировать свое бездействие тем, что находили человека, которому предъявляли обвинение в том, что он «проглядел врага». Эта практика неизменно приводила к новым жертвам. Например, арест директора фабрики «Трехгорная мануфактура» Полозкова сначала был для членов парткома потрясением. Но шок сменился необходимостью срочно свалить на кого-нибудь вину. «Вредители засели среди нас, и никто их не заметил, — заявил один из членов парткома. — Где был наш треугольник [директор, секретарь парткома, профорг], который не разглядел, что делают эти вредители?» Вскоре партком переключился на своего секретаря Северьянову, обвиняя ее в том, что она окружила себя «подхалимами» и «лизоблюдами». «Как еще можем мы объяснить наличие таких врагов как Полозков в парткоме?»{513} На смену ей пришел другой секретарь, но снова мало что изменилось. Тогда партком сосредоточил внимание на оставшихся сторонниках Северьяновой. К тому времени в процессе поиска врагов сформировалась движущая сила самоуничтожения: каждая последующая новая жертва обвинялась за «неразоблачение» предыдущей группы. Спустя месяцы после исключения из партии Северьяновой партком все еще испытывал негативные последствия случившегося и разделился на две непримиримых фракции после появления в заводской газете клеветнических обвинений. Один из членов партии опротестовал оскорбление. Редактор газеты отказался взять обратно свои слова. Все это было бы не более чем, пустяковой ссорой, как если бы она происходила на школьном дворе: кто был прав, когда называл кого-то «лизоблюдом». В итоге партком не смог преодолеть разногласия и предоставил райкому партии разбираться в отвратительной неразберихе взаимных обвинений.{514} Условия на фабрике «Трехгорная мануфактура» не изменились, а райком партии занялся выяснением того, кто на самом деле являлся «лизоблюдом». Партком завода «Серп и молот» рассмотрел такое количество дел, связанных с исключением из партии и арестами, что все остальные члены партии в той или иной степени не могли не быть связаны с жертвами. В списке людей с трагическими судьбами